Он занятой человек. Он привык, что дом находится в его полном распоряжении, что, когда ему нужно, в нем тихо. Вряд ли ему понравится, если она застрянет здесь на несколько недель… месяцев.
Месяцев? Нет, конечно. Она скоро найдет работу, жилье… что-то.
Сирена тяжело вздохнула, выключила свет и забралась в постель. Она слышала шум воды в ванной и представила себе, как Грейндж готовится ко сну. К завтрашнему вечеру она будет точно знать, что у нее в багажнике, и тогда можно будет строить планы.
Вся эта история выбила у нее почву из-под ног.
Художественный музей Сан-Франциско находился неподалеку от Рыбачьей гавани. Это было внушительное четырехэтажное кирпичное здание, на вид куда более прочное, чем его более современные соседи. Следуя указаниям Грейнджа, она объехала здание. Если бы он мог не пойти на работу. Если бы он был здесь, с ней. Но когда она видела его час назад, на нем был синий костюм и шелковый галстук, и он казался таким красивым, деловым и далеким, что она просто сказала «до вечера». Он бросил на нее вопросительный взгляд, но она не стала ничего объяснять и сказала, что проголодалась. Когда Сирена выходила из кухни с бананом в руках, он уже расстегивал портфель. Потом он, как прошлым вечером, коснулся губами кончика ее носа и направился к двери, но обернулся.
– Я буду о тебе думать.
Во всяком случае, она о нем думала, когда звонила в массивную железную дверь музея. Через несколько секунд она открылась, и Сирена увидела – для этого ей пришлось задрать голову – человека, который мог бы быть профессиональным баскетболистом. Брюс Томпсон оказался моложе, чем она думала. У него была кудрявая рыжая борода и такие же вьющиеся усы. Одежда состояла из свободных мятых слаксов и бесформенного пуловера. Руки казались огромными. Когда он улыбался, а это случалось довольно часто, становился виден глазной зуб, который рос куда-то вбок.
– Сирена Айсом, – Брюс так сжал ее руку, что она чуть не отвалилась, – счастлив познакомиться с вами. Давайте я вам помогу отнести вещи.
Она согласно кивнула, открыла багажник, и, прежде чем успела сообразить, что ее способ обращения с антиквариатом может показаться ему странным, они уже оказались в огромном помещении с доходящими до самого потолка стеллажами.
– Я действительно не слишком вас утруждаю? – спросила Сирена, хотя Грейндж и говорил ей, что Брюс сегодня днем не занят. – Я могу приехать когда-нибудь в другой раз…
– Нет, что вы, все в порядке. – Брюс поставил одну из коробок на стол и потер ладони, как специалист по кражам драгоценностей, предвкушающий богатую добычу. – Грейндж рассказал мне вашу историю, и я сгораю от нетерпения. Теперь… Вы не возражаете, если я начну?
Начинайте. А я сейчас просто уйду .
Сирена жадно вдохнула воздух, обрадованная, что Брюс так поглощен коробкой, что не обращает на нее внимания. Он аккуратно развязал узел и достал небрежно завернутый в газету предмет. Сирене снова не хватило воздуха.
Он держал в руке кружку для эля, из чистого серебра, по словам тети Герти, и внимательно разглядывал толстую ручку.
– «ДЖО», – вслух произнес он. – Джосайя Остин.
– Джосайя Остин? – переспросила Сирена.
– Он жил в Чарльстоне в 1700-х. При жизни особой известностью не пользовался, скорее всего, потому что его работы не продавались в других городах. Но в последние пятьдесят лет его мастерство привлекло внимание специалистов. Наверное, ваш отец об этом знал.
– Должно быть.
Брюс достал бланк и что-то на нем нацарапал.
– Я составлю каталог, чтобы вам было удобнее, – объяснил он. – Буду придерживаться текущих цен. Скажем, пять тысяч долларов.
Пять тысяч долларов за то, из чего пили пиво ?
В голове у Сирены зазвенело, и звон становился все громче по мере того, как Брюс заполнял лист. Фарфоровая ваза с цветами и птицами, которая так нравилась Сирене, оказалась походной флягой начала XVIII века работы китайских мастеров. Брюс сказал, что она превосходит по качеству девяносто девять процентов из того, что ему доводилось видеть. Два ирландских графина – бристольское стекло – стоили двадцать тысяч, потому что были единичными экземплярами. Низкая плоская стеклянная чаша с двумя ручками превратилась в «редкий сосуд для поссета XVI века». Тогда мастера впервые стали добавлять в расплавленное стекло окись свинца, чтобы стекло блестело и переливалось. Нож, вилка и ложка – XIV век, Италия… Когда Брюс написал сумму, Сирена постаралась не смотреть на нее.
Полюбившаяся Гэлламу серебряная табакерка стоила немного – всего три тысячи долларов. Сирене хотелось крикнуть, что три тысячи долларов – это невероятная цена за безделушку, которая умещается на ладони. Добравшись до золотых с эмалью часов, Брюс притих и сосредоточился. Их сделали в Женеве в 1835-м, и серия была небольшая. Швейцарская музыкальная шкатулка. Брюс долго не выпускал ее из рук, бормоча «невероятно». Сирена опять не стала глядеть, что он пишет.
Потом перед их глазами предстали шахматы ручной работы. Краска, которой были расписаны фигурки, довольно сильно поблекла. Даже тетя Герти ничего не знала о их происхождении. Брюс рассматривал фигурки так дотошно, так бережно прикасался к тонкой кожаной доске, что Сирена чуть не стонала от нетерпения.
– Это… Вы имеете представление, когда они были изготовлены?
Сирена покачала головой, которая вдруг закружилась.
– В средние века.
Сирена слышала его слова, но они казались лишенными смысла. Даже когда Брюс, понизив голос, стал рассказывать о том, как слоновую кость покрывали золотом, о фигурках, каждая из которых изображала участника знаменитой битвы, Сирена почти не слушала его. Ради всего святого, как они могли попасть к ее отцу? Пытаясь ответить на осторожные вопросы Брюса, она напрягала память, но безрезультатно. Она тогда была молоденькой девушкой и не интересовалась шахматами.
– Как много я потеряла, – прошептала она.
– Не ругайте себя. Вы же помните, когда и откуда появилось большинство предметов из коллекции вашего отца, вернее, вашей коллекции.
Он был прав. Надо было думать об этом, а не изводить себя раскаянием.
Герти правильно оценила двух мейсенских лошадок. Такие же статуэтки были проданы за шестьдесят тысяч долларов 2 октября 1969 года в Женеве. Сегодня они стоили, по крайней мере, в два раза дороже.
После этого Сирена вообще перестала слышать Брюса. Он продолжал разворачивать вещи, иногда сверялся с каталогами, которые лежали на том же столе. Каждый раз, как он делал очередную запись, Сирена старалась думать об автомобильных цепях, горячем шоколаде, о чем угодно. И о Грейндже.
Наконец Брюс встал. Он стоял в окружении вещей, каждая из которых была частью жизни ее отца. Он наклонился к ней.
– Вы хотите, чтобы я подвел итог?
Она покачала головой, чувствуя, что вот-вот упадет в обморок.
– Не сейчас. У меня все это не укладывается в голове.
– Я думаю, через некоторое время уложится.
– Вам приходилось когда-нибудь заниматься этим раньше?
– Я проводил оценку нескольких частных коллекций, а однажды составлял полный каталог предметов из небольшого, но очень изысканного антикварного магазина. Но во всех этих случаях люди достаточно ясно представляли себе, сколько стоит их собственность, а вы, как я понимаю, не представляете.
Ей надо было бы отрицательно покачать головой, но она боялась, что если сделает хоть одно движение, то рухнет прямо на старый паркет.
– Я… тетя Грейнджа говорила мне, но я как-то не особенно верила. Мне казалось, что она преувеличивает. – Она нашла в себе силы встретить взгляд Брюса. – Оказывается, она не преувеличивала.
– Скорее, преуменьшала, верно?
– Да.
– Сирена, что вы собираетесь делать?
Это было нечестно. Он не имел права задавать этот вопрос.
– Я… я не знаю. Извините. – Она вцепилась в свой локоть ледяными пальцами и начала судорожно растирать его. Ей нужно было солнце… что-нибудь, чтобы унять дрожь. – Наверное, я похожа на идиотку.
– Нет, не на идиотку. На женщину, которая только что обнаружила, что она богата.
Богата .
Пока Сирена ехала обратно, это слово непрерывно звучало у нее в голове. Брюс предложил, чтобы вещи пока остались в музее, где они могли храниться в нормальных условиях, и Сирена с радостью ухватилась за это предложение, потому что не могла заставить себя прикоснуться к тому, что стоило сотни тысяч долларов.
Сотни тысяч долларов .
Едва войдя в дом, Сирена бросилась к бару. Она осмотрела его содержимое в поисках чего-нибудь подходящего и в конце концов остановилась на водке, потому что та почти не имела вкуса. Она как раз наливала апельсиновый сок в бокал с хорошей порцией водки, когда открылась входная дверь.
– Брюси мне звонил, – сказал Грейндж, входя в комнату и глядя на Сирену так, будто ждал от нее каких-то слов. Но она только смотрела на него, широко раскрыв глаза. Тогда он протянул руки, и она двинулась к нему навстречу, чувствуя… что?
– Что с тобой? Вид у тебя неважный. Лицо какое-то бледное
– Я и чувствую себя довольно бледно. – Ее щека прижималась к его пиджаку, и говорить было трудно.
– Но ты ведь не собираешься падать в обморок?
– В обморок?
– Да. Носом прямо в пол.
– Нет уж. – Спасибо, что ты пытаешься шутить . – Не собираюсь украшать твой ковер отпечатком своего носа.
– Я просто хотел удостовериться. – Он отстранил ее от себя, но продолжал держать за руки, пока она не перестала покачиваться. Потом он подошел к бару. Сирена не смотрела, что он выберет для себя. Ей было достаточно того, что ему, как и ей, было необходимо выпить.
– И что сказал Брюс? – наконец пришло ей в голову спросить, пока Грейндж наливал темную жидкость в низкий толстостенный стакан.
– Что ты – богатая женщина.
Сирена нашла в себе силы шагнуть в гостиную и плюхнуться на диван, прежде чем у нее подогнутся колени. Она смотрела на Грейнджа, сражаясь с туманом, застилавшим глаза. Богатая .
– Что ты собираешься делать?
– Как бы я хотела, чтобы мне перестали задавать этот вопрос! – Она продолжала извиняющимся тоном: – Мне кажется, что я вижу кошмарный сон.
– Кошмарный? А большинство людей чувствовали бы себя так, будто сказка обернулась явью.
– Может быть, я тоже когда-нибудь стану так себя чувствовать, – еле выдавила из себя Сирена. Но ей нужно было выговориться. Она этого хотела. Мелькнула смутная мысль, что в такую минуту рядом с ней должна была бы находиться мать, а не этот человек, которого она знает так недолго. Но эта мысль тут же исчезла. Рядом с ней был Грейндж. Он оставил важную работу, потому что она нуждалась в поддержке.
Держа в руке стакан, она побрела к застекленной двери, ведущей на крыльцо, и стояла, непонимающе глядя на ручку, пока Грейндж не распахнул перед нею дверь.
Грейндж подождал, пока Сирена не уселась на широкую каменную ступеньку, потом сел рядом. «Кажется, она в шоке», – сказал Брюс по телефону.
И с этим трудно было не согласиться. Наблюдая, как Сирена пытается поудобнее прислониться к огромному цветочному ящику, он понимал, что она пережила что-то, к чему не была готова. Банкир в нем желал, чтобы она начала рассуждать более практично. Нельзя хранить в старых коробках вещи, стоившие состояние. Вспомнив о багажнике, он вспомнил и о машине. Эта штука держалась на честном слове. Она может позволить себе любую модель, стереосистему, кондиционер, противоугонную систему, словом, любую игрушку, которую придет в голову пожелать.
Но она сидела на лестнице, опустив голову, странно тихая, чужая всему, что ее окружало. Между пальцами сочился напиток из наклоненного стакана и медленными каплями стекал на камень. Он понимал, что сейчас ей нет никакого дела до машин. И ему тоже. Только она одна имела значение. Он мягко взял бокал из ее руки и поставил его на ступеньку. Он сидел рядом, готовый прийти на помощь, если ей станет плохо.
Он видел, что с ней что-то происходит, что-то, с чем она не умеет справляться.
И он тоже не умел.
– Хочешь поговорить?
Она оторвала взгляд от ступеньки и чуть повернула голову в его сторону. У нее был такой странный, затуманенный взгляд, что казалось, будто она ничего не видит.
– Я не знаю, о чем говорить. – Бриз, постоянно дующий с залива, унес ее слова, прежде чем он успел их расслышать. Ему хотелось обнять ее, успокоить. А может, лучше оставить ее одну, чтобы она могла разобраться в своих чувствах? – Это похоже на сон.
– Плохой или хороший?
– Не знаю. Черт побери, я не знаю!
Он в первый раз услышал, как она ругается, и решил, что это добрый знак.
– Расскажи мне что-нибудь. О чем ты думала, когда Брюс оценивал вещи?
– Я не уверена, что я вообще думала. Там такой затхлый воздух. И нет ни одного окна.
– Значит, тебе хотелось пробить стену, чтобы получилось окно?
– Может быть. – Она взяла стакан и сделала большой глоток. Потом отодвинулась от цветочного ящика и скрестила ноги. – Я чувствую, что вела себя как совершеннейшая дура, таская с собой такие ценные вещи. Как будто специально для того, чтобы их поскорее стащили.
– Думаю, реальной угрозы не было. Багажник твой выглядит так, будто ты собираешься на свалку.
– Я бы никогда их не выбросила. Это же наследство, которое оставил мне отец.
Грейнджу вдруг показалось, что они подбираются к чему-то очень важному, что может объяснить, почему она никак не может смириться со своим неожиданным богатством. Его внимание привлек отблеск вечернего солнца на крышах машин, поставленных под углом к тротуару, чтобы они не скатились с холма. В воздухе пахло теплом и влагой. Галстук стягивал шею, и он снял его, положил рядом с собой на ступеньку.
Сирена наверняка хочет поделится с ним своими переживаниями. Она могла бы сейчас ехать прочь, призывая на помощь маму. Но она вернулась сюда и не казалась ни удивленной, ни недовольной, когда он неожиданно открыл дверь.
Грейндж пожалел, что не заставил ее разговориться раньше. А сейчас она казалась такой хрупкой и в то же время сильной, уверенной в себе и растерянной, что он боялся вмешиваться.
Он вспомнил тот самый первый день, когда он встретил ее. Его с первого взгляда поразили ее честность, открытость, влюбленность в жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27