Этот поход в ресторан она вспоминала потом два дня без роздыху. Ей так там понравилось, что он снился по ночам. Ей казалось, что за столиком собрались самые красивые, вежливые и прекрасные люди со всей Москвы. Такое она видела только в кино. И, конечно, по телевизору, но в жизни все это было куда как лучше!
На следующий день она сказала Саше, что хочет работать, как и он, официанткой. Он хмыкнул, почесал реденькие волосы на затылке и сказал:
– Оно-то бы можно, но не думай, что так просто. Официант, подсчитали, за смену перетаскивает четыре тонны всяких продуктов и бутылок. А сколько набегаешься туда-сюда? Все наши девки страдают от того, что ноги болят. Хотя, понятно, занятие хлебное. Но в приличный ресторан тебя не возьмут, нужно хоть какие курсы кончить. А в дрянной кабак себе дороже получится. Подожди с этим делом.
Нинка решила не торопиться. Положила себе за цель найти курсы официанток и потом работать в самом большом и красивом ресторане. А пока и без того дела шли совсем неплохо.
Как-то в обеденный перерыв к ней подошел солидный мужчина в шляпе, сказал, что работает рядом в научном институте и нужно, чтоб через вечер Нинка приходила убирать его кабинет.
Нинка согласилась и пришла в тот же вечер и удивилась, что там уже была штатная уборщица. И Нинка не поняла, в чем же дело, но начальник объяснил, что он научный работник, никому верить не может, а эта уборщица – подосланная ему врагами шпионка, так и высматривает, как бы залезть к нему в стол, выкрасть документы и передать их кому надо.
– В Америку? В ЦРУ? – обмерла Нинка, потому что только недавно посмотрела по телевизору фильм про шпионов из американского ЦРУ, какие они подлые и хитрые и как ловко заманивают в сети доверчивых советских людей.
– Да нет! – поморщился начальник. – Без ЦРУ в науке завистников хватает. Залезут в стол, то есть подкупят уборщицу залезть, украдут мои идеи и разработки, докажи потом, что они твои! Авторского права в стране никакого! Как дикари живем, а вокруг цивилизованный мир.
Нинка ничего не поняла из его жалоб. Платил этот человек, окруженный врагами, за уборку своего кабинета очень скупо, но, правда, и работы там было минут на двадцать. Нинка прибиралась, а он ждал. Потом запирал все столы и железные ящики, запирал двери в свой кабинет, и они уходили из учреждения.
– Непонятно, что ему надо? – сказал по этому поводу Саша и нахмурился.
Но через неделю, после того как магазин уже закрыли, к Нинке подошли молодой парень с девушкой, долго вели непонятные разговоры вокруг да около, а потом попросили Нинку за пятьдесят рублей либо украсть у ее начальника ключи от письменного стола, либо снять с них слепок на пластилин. Нинка испугалась и убежала домой. Всю ночь промучилась, а на следующий день все рассказала своему работодателю.
– А я что говорил? – обрадовался он. – Бездарные завистники копают под меня яму! Ладно, сегодня приберись, а больше не приходи. Ты уже под колпаком.
Под каким колпаком, Нинка тоже не поняла, а с приработком рассталась без сожаления – неприятно было все время чувствовать на себе подозрительный взгляд начальника.
Под Новый год, в субботу, когда у католиков уже было Рождество, Саша пообещал устроить вечер – всем вечерам вечер. И Нинка с Натальей весь день к нему готовились.
Раньше обычного в дверях прозвонил звонок, и Нинка весело кинулась отворять. Но оказалось, что это не Саша, а на пороге стояла очень полная, накрашенная девица лет тридцати.
Она исподлобья глянула и спросила:
– Ты Нина?
– Я, – ответила она. – Да вы проходите.
– Я спрашиваю, ты Нина? – снова спросила она и шагнула в прихожую.
– Я же сказала, что я! – подивилась Нинка. Тогда жирная девица схватила ее вдруг за волосы и сильно ударила головой о стенку.
– Шлюха вонючая, деревенская! – заорала девица. – Я тебе еще покажу, как чужих мужей принимать!
Она собралась было еще пнуть Нинку ногой, но из комнаты выскочила Наталья и девица кинулась к двери.
Однако Наталья соображала быстро, да и опыт у нее был не Нинкиному чета. Она схватила табуретку и выбежала следом за жирягой на площадку.
Девица уже бежала по ступенькам вниз, когда Наталья перехватила табуретку обеими руками за ножки и метнула ее вслед убегавшей.
Табуретка попала той по горбу, девица упала и скатилась по ступенькам донизу, визжа, как недорезанный поросенок. Но вскочила бойко и убежала.
Нинку в этой истории огорчило поначалу только то, что она растерялась и сама не успела дать как следует сдачи. Решила, что если этот жиртрест еще раз придет, то она ее разделает под орех сразу же, как только увидит.
Но Саша в этот вечер не пришел. Заглянул мясник из Нинкиного магазина – Лева. Сам он себя мясником не называл, а пояснил, что он рубщик мяса, а это совсем другое дело.
Втроем они напились в тот вечер по-страшному.
Лева тоже на ногах не устоял, и за полночь прикорнул около рукомойника, спал вроде бы тихо, как сытый кабан, но под утро полез к Нинке в кровать. Она пнула его, Лева извинился и вернулся на прежнее место.
Утром он сходил в магазин и принес ящик пива. Выпили, Нинка подремала, ее все равно немного подташнивало, но она пошла вечером в магазин, чтобы вымыть там полы и почистить, что полагалось.
Саша не объявился и на Новогодний праздник, а заглянул только на старый Новый год.
Пришел он с пустыми руками, смущенный и виноватый.
– Черт ее знает, заразу, от кого узнала, – объяснил он визит своей жены. – Кто-то из своего брата-халдея продал. Позавидовал моему тихому счастью, ведь так хорошо жизнь наладилась.
– Так разведись с ней, – предложила без напора Нинка.
– Я б хоть сейчас. А куда Мишка с Ольгой денутся?
Оказалось, что Миша и Оля – его дети от этой жирной пакостной хулиганки. И он, Саша, их очень любит, а главное, что они совершенно сгибнут и не получат правильного воспитания, если Саша уйдет. Ей, его жене, и сейчас-то на детей наплевать, а если он уйдет, то она их сбросит в какой-нибудь приют.
– Давай не будем торопиться, – сказал Саша. – Поутихнет буря, и месяца через три все станет по-прежнему.
– Ах, буря поутихнет? – спросила Нинка и засмеялась. – А я что, морячка, что ли, чтоб тебя на берегу ждать? Нет уж, я в чужую семью лезть не желаю. Если б знала, что у тебя жена и дети, никогда бы с тобой и не спуталась. Так что прощевайте, Александр Игоревич.
Он, кажется, чуть не заплакал, сказал, что за последние пять лет у него ничего светлого в жизни не было, кроме появления Нинки, но чем больше он размякал и плакался, тем больше она твердела.
Наталья этот разговор подслушивала из своей комнаты, а когда Саша ушел, то вышла на кухню, долго молчала, а потом сказала.
– Нормальный ход, Нинон, все путем. Один урок ты получила и закалилась. Вижу, что своя голова у тебя начала работать. И пора тебе на крепкие рельсы свой бронепоезд ставить. Этой зимой займемся твоей московской пропиской. Без этого ты здесь что курица без насеста, любой тебя сдунет, как захочет.
Вся зима прошла в борьбе за эту прописку.
Чего только не придумывали, в какие тяжбы не бросались, но ничего не получалось, пока не вышли на нужного человека. Нужный человек поначалу сказал Наталье, сколько это будет стоить. А когда увидел Нинку, то цену скостил, и сильно скостил, но сказал, что ей надо будет поехать с ним отдыхать на озеро Селигер на недельку – там у него маленькая дачка.
Как Нинка не умоляла его вернуться к денежному расчету, даже за большую цену, – он уперся и не соглашался, а в конце концов разозлился и сказал, что московская прописка будет бесплатно – только за отдых на Селигере.
Свое слово он сдержал – прописку она получила.
Нинка свое слово тоже сдержала, но никогда старалась не вспоминать эту мерзкую неделю, хотя там ничего уж такого плохого и не было – никто ее не обижал, не издевался над ней, не заставлял у плиты стоять или грязное белье стирать. Лежала всю неделю в кровати, вот и все дела.
Наталья за прописку на свою жилплощадь потребовала, как всегда, не более пары бутыльцов портвейна, а когда выпила, то сказала, что долго Нинке в тягость на этой хате не будет, потому что скоро сдохнет, как ей цыганка на Киевском вокзале нагадала. И вся квартира останется Нинке, только похоронить ее, Наталью, надо по-человечески, по-хорошему, чтобы со священником и в гробу, не красными тряпками умотанном, словно она коммунистка или комиссарша какая, а чтоб из чистых, лакированных досок.
– Ладно, – ответила Нинка. – Ты только подохни, а уж о похоронах я позабочусь.
– Вот все и путем! – обрадовалась Наталья. – А я тут, пока ты на Селигере гужевалась, подыскала тебе вечернюю школу официанток.
Но со школой официанток дела не заладились, и Нинка потом очень долго никак не могла понять, почему такое произошло.
Поначалу сообщили, что устроят какой-то экзамен по правописанию и умению правильно говорить по-русски. Нинка в школе писала грамотно, а говорить – так вроде бы говорила не хуже других, и что там требовалось такого необыкновенного в разговорах, она в голову взять не могла.
Потом объявили, что экзамены отменяются, что официанткой можно работать и малограмотной, лишь бы считать умела да была быстрой и вежливой. А вместо экзаменов будет «художественный просмотр».
Что такое этот «художественный просмотр», не знал никто. Но уже прошел слух, что желающих поступить в школу официанток намного больше, чем тех, кто по осени стремится быть зачисленным в театральный институт. Так это или не так, Нинка не узнала и решила, что это враки.
Очень веселая девушка Алла, с которой Нинка познакомилась во время подачи документов, была большой пронырой. Нинке она сразу понравилась.
– Художественный просмотр – это значит, что мы все там будем ходить перед комиссией голыми!
– Совсем? – поразилась Нинка.
– Может, и не совсем, а в купальниках! Так что ты купи себе лифчик покрасивше.
– Да я как-то и в красивом лифчике не очень хочу перед мужиками там выкаблучиваться, – заколебалась Нинка.
– Тебя не спрашивают, хочешь или нет, – осмеяла ее Алла. – Ты вслушайся только: художественный просмотр! Понимаешь или нет?
– Да зачем такие страсти? – охнула Нинка. – Мы же перед голодными посетителями не будем голыми ходить? Или в купальниках?
– Во-первых, деревня ты деревня, не перед посетителями, а перед клиентами! Это ты запомни да не ляпни где не к месту. А во-вторых, в купальнике члены комиссии могут легче разглядеть, какая у тебя пластика движения!
От таких хитрых слов у Аллы у самой глаза округлились, а Нинка так и вовсе ничего не поняла.
– Что это за колбаса такая?
– Ну, как ты ходишь, как лежишь!
– Да хожу как хожу! – вконец разозлилась Нинка. – Я же так понимаю, что мое дело в ресторане или столовой – как быстрее этого самого клиента обслужить. И не обсчитать его.
– Вот таких в школе называют не официантами, а «половыми». Знаешь, кто такой половой?
– Знаю, читала, – буркнула Нинка.
Вечером они с Натальей попытались самостоятельно разобраться, в чем может состоять этот «художественный просмотр». И что этим членам комиссии надо.
– Будут себе в постель девок отбирать! – уверенно сказала Наталья. – И ничто другое.
– Да брось ты, Наталья! – оскорбилась за школу Нинка. – Там же в комиссии, я их видела, такие люди большие сидят!
– Какие это большие? Что у них такое уж большое, чего и разглядеть нельзя?
– А вот заместитель председателя, говорят, известный артист Пахомов! Я его в кино видала!
– Пахомов? Известный? Да он всегда какие-то малюсенькие роли играет!
– Все равно известный! – уперлась Нинка, а тут вспомнила, что года три тому обратно Пахомов играл официанта в какой-то очень хорошей картине. И ей стало понятно, почему он заседает в приемной комиссии. Но Пахомов играл всегда очень хороших людей, и Нинка поверила, что он будет добрым и ее не «зарубит».
– Ишь ты! – засмеялась Наталья. – Почему это тебя не зарубит, а остальных зарубит? Сколько, говоришь, вас там сейчас на одно место?
– Две с половиной, – вспомнила Нинка то, что ей под страшным секретом передавала Алла.
– Ага. Тут хошь не хошь, а кого-то рубить надо, сама понимаешь! И потому тебе там сразу чем-то отличиться требуется! Чтоб тебя отметили и запомнили!
Отличиться Нинка догадалась великолепным платьем, которое приглядела в сундуках тетки Прасковьи, когда та по неосторожности вынимала при Нинке из сундука закладную вещь какого-то своего должника. Должник принес деньги, что брал в долг, и стоял на лестнице, ждал свой заклад, а Прасковья от волнения и жалости, что ценный заклад уплывает, про нее и забыла. Тут-то Нинка и углядела это платье – черное, воздушное, с золотыми звездами по подолу.
Нинка сразу поняла, что по лютой доброте своей Прасковья платье никогда не даст. И поэтому, чтобы получить платье на один день, понесла тетке в заклад телевизор, который подарил Саша.
Тетка согласилась взять телевизор на неделю, а на один день дала платье.
– Актерка одна мне его заложила, – сказала тетка. – Года четыре тому прошло, так и не пришла за ним. Платье хорошее, сносу ему не будет.
Нинка примерила платье, когда Наталья, улокавшись портвейном, пошла спать. При ней Нинке не хотелось щеголять в обновке.
В зазеленевшем стекле зеркала, которое Нинка нашла в хламе какого-то разбитого старого дома на Арбате, Нинка отразилась очень шикарно, и даже само зеркало засверкало от этого великолепия.
Но беда заключалась в том, что в этом платье до школы официанток никак нельзя было добраться: буфы – как бочки на плечах, а сзади волочится шлейф, как у королевы. Нинка сообразила, что можно взять такси, всю ночь подшивала и ушивала на себя свой наряд, а утром отправилась на «художественный просмотр». За счет своей фамилии, начинавшейся с буквы «а» – Агафонова, значит, – Нинка должна была во вторник появится перед комиссией одной из первых, и потому она пожалела, что придет и уйдет в своем платье в то время, когда все ее соперницы еще не соберутся, чтобы подохнуть от зависти.
Так оно и оказалось. Нинка утром отловила такси и поехала в школу. Таксист по дороге на нее косился и наконец спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53