– Твою жену звали Марией? – безразлично спросила она.
– Да. – Он вздрогнул и посмотрел на нее удивленно. – Откуда прознала?
– А когда ты пьяный был, се звал. И меня обнимал изо всех сил, за нее принимал.
– Извини, – смутился Воробьев.
– Ничего. Какой с тебя был спрос.
Она взяла ребенка на руки, и тот уже тяжелел, засыпая.
– Подожди, мы вот как сделаем, – сказал Воробьев. – Коль скоро тебе наши лекции понравились, я сейчас упакую видак, дам тебе эти кассеты и отвезем их к тебе домой. Посмотришь и послушаешь все материалы внимательно.
– Видеомагнитофон ко мне?
– Ну да. У меня же еще один стоит. Попользуешься, сколько для дела надо, и вернешь. Телевизор у тебя есть?
Телевизор, к счастью, Нина купила недавно взамен проданного в дни нужды.
– Телевизор-то есть, Женя, но как-то это уж чересчур.
– Ни хрена не чересчур. Я ж тебе его не дарю, а даю напрокат и даю не для того, чтоб ты дешевую киношку смотрела, хотя смотри что хочешь, а чтоб прослушала полезные вещи. В конце концов, ты работаешь в системе телевидения и должна знать нашу кухню, что там к чему, как делается и чего мы хотим.
Он довез ее до дому, подсоединил аппарат, проверил его, от чашки чая отказался и уехал к себе.
Лекции Нина решила просматривать неторопливо и по системе – по одной каждый вечер. А когда засыпала, то горестно подумала, что так вот всегда в этой нелепой жизни: кто тебе нравится, тот в постель голым не торопится, а кто не нравится, тот готов завалить тебя прямо в чулане, на сундук-рундук в рабочее время.
За месяц Нина просмотрела все лекции Воробьева и Комаровского по два раза, а потом еще несколько раз. После чего сделала для себя несколько неожиданных открытий. Во-первых, что фильмы по телевизору, взятые напрокат кассеты она смотрит теперь как-то по-другому, с другим пониманием и чувством, а во-вторых, все обрывки разговоров в курилке и монтажной ей были понятны, и мало того, порой ей хотелось встрять в разговор и высказать свое мнение, которое казалось ей ничуть не глупее иных прочих.
Как-то она оказалась в столовой за одним столиком с Максимом и без стеснений рассказала этому очень легкому и веселому человеку все, что с ней произошло.
– Э-э, дорогая! – засмеялся Максим. – То, что тебе моя трепотня понравилась, мне, конечно, льстит. Но учти, что всякий творец-художник важен своим делом. А в словах и рассуждениях у нас у всех так много мусора, так много понятий, за которыми ничего не стоит, что мы и сами в этом разобраться до конца не можем! Но Женька молодец, что тебя приучил к настоящему пониманию картинок. Одним квалифицированным зрителем стало больше. Ура!
– Ура, – засмеялась Нина.
– Теперь бы тебе в тесный творческий контакт с Аркадием Андреевым войти, он бы весь сумбур в твоей головушке быстро систематизировал, все поставил бы на твердые основы. Но с ним...
– Уборщица я, понятно.
– Перестань кривляться. Сейчас демократия и не по дипломам начинают людей ценить. Занят он как собака тяжелой организационной борьбой. Да и мы тоже не столько делом заняты, сколько борьбой ногами под скатертью стола.
– Понятно, – сказала Нина, хотя ничего не поняла. – А что, Евгений очень свою жену любил?
Тон у Нины при этом вопросе был легкий, будто бы просто посплетничать захотелось, но Максим ответил серьезно:
– Почему «любил»? Он и сейчас от нее без ума. Он, голубушка, моногамен, то есть на всю оставшуюся жизнь только по ней страдать и будет. Вчера она ему из Канады звонила, и мы теперь с него глаз не спускаем, чтоб он в бутылку не нырнул.
– Торпедо надо ему в жопу вшить, – сказала Нина.
– Вошьем, если понадобится, а ты, голубушка, солененьких слов в речи не употребляй, тебе это совершенно не идет. Иным красоткам идет, а твоему имиджу мешает. Не ругайся больше.
Поразмыслив после этого разговора над своим «имиджем», Нина повесила свой синий халат на гвоздь в чулане, чтоб больше никогда это уродство на себя не надевать. Вместе с Натальей сшили по фигуре зеленый красивый сарафан с широким поясом, ему в пару еще один, такого же фасона, но розоватый, купила в магазине желтые резиновые перчатки, а с высоких каблуков туфель она не слезала всю жизнь. Так что имидж у уборщицы получился «хай-класс», как заметил все тот же Комаровский. Но к вечеру того же дня, когда Нина заканчивала пылесосить коридор, мимо нее прошли двое мужчин, и один из них, низкорослый, с седым ежиком густых волос, глянул на нее неприязненно и громко заметил спутнику:
– Черт знает, что у нас стало твориться. Уборщицы на работу являются, словно в ресторан! Французскими духами от нее несет и одета словно для борделя.
Нине захотелось в спину мужику высказать свое мнение, но она удержалась. А когда порасспрашивала, кем бы мог быть этот хам, то все признали, что она повстречалась с Зиновьевым, бывшим парторгом, ныне занимавшем какой-то пост, где и власти не было, и дела не было, но сохранился хороший оклад.
Воробьев по этому поводу сказал ей в курилке:
– Ты эту гнусь все-таки не беси, коль он еще что хрюкать начнет. Черт его знает, как еще дела повернутся. Может, он опять у своего кормила окажется.
– Да что ему до меня! – удивилась Нина. – У меня тряпка в руках, а у него секретарша!
– У него хорошая и злобная память, – строго заметил Воробьев. – И все, что сейчас происходит, он записывает в свою черную книжку.
– И про меня?!
– И про тебя. На этом они и стояли, и стоят.
Перед майскими праздниками Нину вдруг осенил гениальный, как ей поначалу показалось, план: не собрать ли по этому поводу на своей квартире компанию, да позвать Воробьева с Комаровским. Поначалу идея показалась забавной, но как только она представила себе в этой компании Наталью, да еще крепко выпившую, то поняла, что идея ее ни к чему, кроме общего смущения, не приведет. Положим, студент Петя был к месту и очень к месту, но если в пару к Максиму позвать толстую Людмилу, то еще неизвестно, как веселый редактор на такую подругу среагирует. Наталью она продолжала искренне любить и лучшего человека в ее жизни не было, но в чем-то они стали отдаляться друг от друга. Нина не задумывалась над этим, но порой становилось грустно, что вроде бы стало так, что и поговорить с Натальей не о чем.
Тем не менее повод для предпраздничного звонка она нашла, позвонила и, когда Воробьев снял трубку, сказала:
– Жень, я все ваши лекции отсмотрела, так что приезжай, забирай аппаратуру.
– Ничего. Смотри дальше. Мне она пока не нужна.
– Ладно. С наступающими праздниками тебя. Ты куда, кстати, на них погребешь?
– Да с Максом поедем на браконьерскую рыбалку.
– Далеко?
– У Аркадия рубленый дом на Оке. Они, понятно, пить будут, а я вприглядку. Тоже не велика радость. Тебя тоже с праздником.
– Спасибо. Но ты уж удержись. Под одеялом водки не пей.
Он помолчал и сказал сухо:
– В принципе, это мое личное дело.
– Да, конечно. Извини.
– До свиданья.
– До свиданья.
Нина положила трубку, расстроилась чуть не до слез и отметила, что ее вежливо шлепнули по носу, чтоб не лезла туда, куда не положено, да знала свое место.
Но как оказалось через неделю, место свое она определяла неправильно.
Все началось с того, что поутру ее перехватил Комаровский и спросил напористо:
– Ты за границей никогда не была?
– Нет, конечно.
– Значит, паспорта иностранного нету?
– С какой он мне стати?
– Срочно сфотографируйся на иностранный паспорт, но пока никаких мечтаний не строй.
С этим он и умчался, ничего более не объяснив.
Ближе к полудню Нину нашла в женском туалете младшая редакторша, бойкая и красивенькая Ирка Дуйкова. Встав рядом с Ниной в красивую позу, руки в боки, головка склонена набок, она добрую минуту со скептическим интересом разглядывала, как Нина мост раковины, потом, словно придя к какому-то выводу, пренебрежительно фыркнула и сказала через плечико:
– Кончай хренобенью заниматься, Нинка. Руки в ноги, и дуй к Андрееву. Он свистнул тебя к себе на ковер.
Она двинулась было к дверям, но заметила, что Нина не торопится, и крикнула раздраженно:
– Не слышишь, что ли? Скидывай туфли, задирай юбку да шпарь что есть мочи, потому как большой босс тебя приметил и зачем-то самолично зовет!
И она засмеялась презрительно, но осеклась, когда пахучая тряпка в руках Нины звонко шлепнула ее по напудренной щечке. Да так, что у Ирочки Дуйковой отвалились фальшивые ресницы, с большим искусством приклеенные к векам.
– Вы, сопливенькая, – тихо шипела Нина. – Извольте со мной так не разговаривать. Если вы здесь для всех Ирка-всегда-готовая, то я для вас Нина Васильевна. Все ясно?
– Ясно, – потерянно ответила Дуйкова. – Вас... вас, Нина Васильевна, приглашает к себе главный редактор Аркадий Сергеевич. По-моему, с какими-то приятными для вас предложениями.
– Спасибо, Ира, – мягко сказала Нина.
– Пожалуйста, Нина Васильевна.
– Вот так, – одобрила Нина. – Может быть, мы с тобой еще подругами будем.
Ира засмеялась, но уже открыто и прищелкнула кольцами на пальцах, как кастаньетами, и вылетела из туалета.
Нина стянула с рук желтые резиновые перчатки и вымыла ладони теплой водой. Аркадия Сергеевича Андреева она уважала до откровенной робости. Никогда в жизни она так не млела перед начальством, никогда – даже в лагерях перед самыми свирепыми воспитательницами, о которых ходили самые страшные легенды промеж заключенных. А вот перед этим молодым, холодным, сдержанным, неулыбчивым мужиком – робела. И ведь не сделал он ей за все время никакого замечания, и по утрам всегда здоровался первым вежливо и доброжелательно, да если вспомнить, то и тогда, в день спасения пьяного Женьки Воробьева у него на квартире – тоже говорил по-товарищески и дружески. Внимательные и острые глаза Андреева, его неотрывный взгляд в переносицу собеседника, умение никогда не перебивать, а выслушивать его до тех пор, пока тот не выдохнется, приводили в почтение не только Нину, но заставляли быть скромным самого завхоза Васильева, который никого не боялся, на всех готов был писать в три струи и гордо носил на лацкане пиджака большой значок с изображением усатого товарища Сталина.
Нина вошла в кабинет Андреева и словно школьница произнесла:
– Здрас-с-сте.
Он быстро привстал, в одно движение накинул пиджак на белую сорочку со строгим галстуком и указал на кресло.
– День добрый, Нина Васильевна. Садитесь.
И пока она садилась, пока усаживалась – он не сводил с ее лица внимательного взгляда своих светлых, просто ледяных глаз. И Нина ни с того ни с сего ляпнула:
– Я что-нибудь не так сделала? Но я не виновата.
– В чем? – улыбки на жестких губах не было, только прямые брови вздернулись вверх.
– Не знаю.
– Понятно. Вы привыкли к тому, что руководство вызывает к себе только для наказаний? Так?
– Получается, так, – ответила Нина и улыбнулась.
– В данном случае ситуация иная, – все так же бесстрастно сказал Андреев. – Мне надо с вами познакомиться поближе.
Он замолчал, и Нина поняла, что он ждет от нее вопроса.
– Зачем?
– Затем, чтобы отстоять вашу кандидатуру в одном приятном и полезном для вас мероприятии.
– Каком? – Нина сообразила, что он почему-то отдал инициативу разговора в ее руки. И сразу почувствовала себя нападающей стороной. Быть может, Андреев именно этого и добивался.
– Хорошем мероприятии, – повторил он.
– Это, Аркадий Сергеевич, не разговор, – неожиданно для себя осмелела Нина. – У меня, извините, мужской сортир еще не почищен, а наши мужчины все время норовят мимо писсуара струю пустить. То ли по небрежению, то ли мне досаждают.
– Я думаю, это происходит от бескультурья, – ровно ответил Андреев. – По ходу дела я им сделаю замечание.
– Так о каком мероприятии вы заговорили, Аркадий Сергеевич?
– Внутренняя суть мероприятия заключается в том, что я хочу показать всем, что времена изменились, стали демократическими, а вместе с тем справедливыми.
– Ничего не понимаю! – бухнула Нина.
– Совсем ничего?
– Совсем.
– Тогда, быть может, поймете внешний состав событий. Я надеюсь, мне, точнее нам, удастся отправить вас в составе делегации в Болгарию. На фестиваль телевизионных фильмов.
– Меня? – подскочила Нина.
– Вас.
– Уборщицу?
– Фальшивую должность мы вам придумаем.
– За фальшивую должность в лагеря можно загреметь!
– У вас в этом есть опыт иль испугались?
– Да ничего я не испугалась, – взмолилась Нина. – Но, ради Христа, Аркадий Сергеевич, не наводите вы на меня такого холода крещенского, я вас и так боюсь! Объясните, что к чему, и если для нашей команды это надо, то я и в лагеря с радостью пойду.
Он выдержал очень долгую паузу, а потом спросил изменившимся голосом:
– Вот как? Ради нашей команды, даже так?
– Конечно же!
– Почему?
– Да потому, что я около Воробьева, Комаровского на студии вдруг человеком себя почувствовала, хорошей жизнью зажила. У меня уж давным-давно так не было, чтоб я на работу бежала и каждый день с утра ждала там чего-то нового, неожиданного. А я ведь действительно только уборщица.
Нина выдохлась, вытащила из кармана платок и вытерла повлажневший нос.
– Вы правы, – медленно сказал Андреев. – Я зря не послушался ни Евгения, ни Максима. С вами нет смысла разводить сложные дипломатии. Вы человек открытых действий и прямого мышления.
– Во-во! – взбодрилась Нина.
– Хорошо, – решительно сказал Андреев. – Если так, то будем играть с раскрытыми картами. В течение многих лет на подобного рода фестивали и всякого рода полуделовую развлекаловку ездили группы, которые составлялись и формировались определенными личностями. В творческую группу вводились никому не нужные партийные функционеры, жены и подруги высокопоставленных чиновников, ну и КГБ, конечно. Кое-кто у нас сейчас все еще намерен сохранить эту традицию. А мы хотим показать зубы. Мы хотим продемонстрировать, что от уборщицы нашей редакции больше толку на фестивале, чем от какой-нибудь... красавицы, навязанной со стороны.
– Что мне надо там делать?
– Ничего.
– Совсем ничего? – удивилась Нина.
– Увидите по ходу дела. В прошлом году ваше место на подобном фестивале занимала Виктория Самойлова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53