Я так думаю, что пару дней у нее переночуешь, присмотришься, а там, глядишь, и столкуетесь.
Теткина соседка Наталья тоже имела однокомнатную квартиру на той же лестничной площадке, но кухня у нее была здоровенная, с полдюжины раскладушек можно было поставить и еще бы место осталось.
Наталье и сорока годов не было, но выглядела она старухой, беспрерывно дымила «Беломором», а то, что попивала без меры и разума, было и без слов понятно – мутные глаза вечно слезились, щека дергалась, а одиноко торчащий изо рта зуб делал ее похожей на ведьму из детских фильмов. Но что трезвая, что пьяная – она была добрейшей души человеком, и всякое сходство с ведьмой было лишь внешним.
К тому же Нинке повезло, нашла она к соседке сразу правильный подход: достала из своего чемодана бутылку деревенского самогона и выставила его на стол в громадной и пустой кухне.
– Деревенский, соседка, не побрезгуйте. По-соседски надо познакомиться, в дружбу войти.
Наталья хмыкнула, глаза ее просветлели, и ни ломаться, ни кривляться она не стала: тут же сполоснула два стакана, достала перышки увядшего лука и горбушку хлеба, провалявшегося в столе добрую неделю, пару плавленых сырков и квас в бидоне – для запивки... Пир пошел горой.
Кухня, при всех своих размерах, была до нестерпимости грязной и запущенной, со стен обсыпалась краска, а во всех углах висела паутина.
– Так какие ветры тебя, голубка, в столицу занесли? – хитро блеснула глазом Наталья, и Нинка принялась было по привычке врать о том, что хотела бы учиться, работать, искать свою счастливую долю, но та засмеялась скрипуче и оборвала Нинку на полуслове:
– Так! Ну а теперь говори – на каком месяце брюхатая ходишь?
– Чего? – вытаращила глаза Нинка, и сердце у нее зашлось, будто она что-то срамное совершила.
– Да ничего, голубка, меня не проведешь! В Москву ты со своей деревни свалила, чтоб здесь грех покрыть, аборт сделать, вот так. И мозги мне не пудри. Ладно, считай, что ты в хорошую компанию попала, повесят нас на одной перекладине. Тетка твоя – фуфло. Знаешь, что она деньги в рост под проценты дает?
– Нет, – потерялась Нинка.
– Ну так знай. Считай, ей половина дома должны, а уж я так бессчетно у нее в долгу, что и отдавать не буду, потому как и не знаю сколько. Она тебя ко мне на постой направила?
– Да так... Сказала, что можно поговорить.
– Можно, – согласилась Наталья. – Место у меня на кухне есть, как видишь. Квартплаты я с тебя пока брать не буду. Пока не вычистишься от своего плода да на работу не устроишься. Самогонку такую делать умеешь? – Она с почтением кивнула на бутылку, которую привезла Нинка.
– Умею. Только аппарата нету.
– Аппарат я куплю. Невелик труд. Дрожжи я совсем по дешевке доставать стану, ну а сахар можно брать у моей сестры, за что ей будет положена каждая третья бутылка. Она в столовой работает, я тебя с ней познакомлю, потому что для тебя тоже – человек полезный, не то что твоя выжига-тетка, чтоб она сдохла. Вот так и будем жить: сыты, пьяны и нос в табаке.
– Но ведь кушать тоже надо! – робко испугалась Нинка.
– Надо, – равнодушно согласилась та. – С голоду не помрем, не волнуйся. Так сколько уже недель у тебя в животе?
Недель насчиталось много, чересчур много. Наталья озабоченно покачала головой и сказала, что тянуть нельзя.
– А больно будет? – не скрывая страха, спросила Нинка.
– Терпимо. Ты молодая, сдюжишь.
Но Нинка не сдюжила. Врач, который, может, и был врачом в ту пору, когда она только родилась, пришел прямо на кухню с портфелем, вытащил свои инструменты и принялся за дело.
Нинка видела, что и руки у старика тряслись, и сизый нос картошкой дрожал, и очки с носа падали прямо ей на ноги. Боль была непереносимой, и как она удержалась, чтоб не орать благим матом, и сама не понимала. Кажется, несколько раз теряла сознание, но приходила в себя от резкого запаха.
После операции выпили по стакану самогона, у Нинки еще оставалась деревенская бутылка. Потом врач получил свой гонорар, как он выразился, – бутылку магазинной водки завода «Кристалл» – и ушел.
А у Нинки кровотечение не прекратилось, к вечеру поднялась температура, а живот вздулся, словно туда натолкали камней.
Она терпела, полагая, что все пройдет само собой.
Наталья к полуночи протрезвела, зашла на кухню, глянула на Нинку и без всяких слов побежала вызывать «скорую помощь».
Врач «скорой помощи» был очень молодой. Разглядев больную, он очень испугался, заявил, что это дело подсудное, кто-нибудь за это сядет в тюрьму, и сядет очень прочно, после чего Нинку забрали в больницу.
Что там с ней было, во всяком случае, в первые дни, Нинка никогда не могла вспомнить подробно – боль, уколы, снова боль, сплошной туман в голове от всяческих лекарств.
Но ни старикашку врача, искалечившего ее, ни даже соседку она не выдала. Как успели договориться с Натальей перед тем, как Нинку забрали в машину и отвезли в больницу, так Нинка всем и говорила. Приехала, мол, из деревни, решила сделать аборт, посоветовала, где сподручно сделать, одна тетка на вокзале. Дала адрес. Адреса теперь Нинка не помнит. На улице после операции потеряла сознание. Очнулась у незнакомой женщины на кухне, звали женщину Натальей. Про тетку Прасковью, понятно, ни слова.
И Наталья говорила, что подобрала Нинку на улице, истекающую кровью. В добро или во зло прошла эта ложь, осталось неизвестным.
Потом, в больнице, Нинке объяснили, что аборт можно было сделать куда как проще и спокойней, вполне нормальным и законным путем, но этот путь для нее, дуры деревенской, кажется очень стыдным и нехорошим, она захотела, чтоб никто вокруг про ее грех не знал, вот и получила, что хотела.
Но деревенская закалка спасла Нинку. Выкарабкалась. И уже через неделю прочно поселилась на кухне у Натальи, привела ее в божеский вид за пару деньков, поставила у светлой стенки напротив окна диванчик, тумбочку, и получилось жилье не хуже, чем у многих.
Наталья чувствовала себя виноватой, бегала вокруг и всячески старалась ей угодить. О покупке самогонного аппарата она разговоров больше не заводила, видимо, идея создания винокуренного завода ей в конечном счете пришлась и самой не по душе. Опять же, зачем столь много хлопот, если пришел в магазин, да и купил. Дешево и сердито.
Нинка, выслушав эту установку, сказала:
– Да, ты уж и скажешь, как в лужу пернешь! Дешево! А где ж каждый день деньги доставать?
– Ох и глупая ты у меня! – весело засмеялась Наталья, потому что они были обе уже изрядно пьяные: отмечали официальное новоселье и выздоровление.
– Да почему же глупая? – обиделась Нинка.
– Да потому что дура!
– Опять дура! Как приехала в Москву, так каждый день в дурах и хожу! И там говорят – дура, и в больнице сказали – дура. И ты теперь.
– Так оно, наверное, и есть. Но ты не бойся, поумнеешь. Москва быстро всех в норму приводит. Насчет денег на каждый день, пропитания, я тебе вот что скажу. Ты теперь живешь в Москве. Восемь миллионов жителей...
– Господи, тьма какая! – поразилась Нинка.
– Вот именно. Все Скандинавские страны – Швеция, Финляндия и еще там кто-то – все вместе и то меньше, чем в Москве. Фабрики, заводы, торговля, театры. И ты полагаешь, что в таком городище да человек не найдет себе, чтоб на каждый день кусок хлеба сшибить? Да чем его запить? Это ж смешно! Если ты не хворая, если вид у тебя приличный и если хочешь, то какую-нибудь непыльную работу на несколько часов всегда найдешь! Самые глупые да жадные из вашего приезжего брата-лимитчика, те, понятно, на стройки прутся или троллейбусы-трамваи водят, а то и вовсе на ткацкой фабрике вкалывать подписываются. Ну, зарабатывают, понятно, однако ж за это и упираются, пока из жопы пар не пойдет. Это их доля, и хер с ними. А мне, к примеру, никогда много не надо было. Там уборщицей, тут сторожихой через двое суток на третьи, в другом месте в библиотеке читальный зал вечером подмету да раз в неделю пол вымою, и весь день свободна и пьяна, сыта и нос в табаке. Меня, Нинка, на фабрику, к станку, а того ужасней до конвейера этого, чтоб он душу из тебя человеческую выматывал, – ни в жизнь не загонишь! Это лучше сразу камень на шею да в Москву-реку.
– Я бы на фабрику тоже не хотела, – в сомнении качнула головой Нинка. – Тяжело там, я думаю. Один раз в кино видела. Станки грохочут, а они весь-то день промеж них бегают! Не сдюжу. Но вот на троллейбусе по Москве ездить – это все-таки почти как в поле работать... Воздух, и двигаешься, в общем...
Наталья при этих словах чуть с табуретки не упала.
– В поле работать! На троллейбусе! Башка твоя дурья! Это ж по двенадцать часов жопу за рулем парить! Туда-сюда, туда-сюда, все по одному маршруту, или ты думаешь, что троллейбус куда хочешь по городу ездит?
– Да нет, конечно. Но интересно...
– Ничего там интересного! А задавишь кого? Допустим, мать с младенцем переедешь? Так ведь если в тюрьму и не загремишь, так тебя отец младенца в темном переулке прибьет, а что и того страшней – младенец по ночам к тебе приходить станет, ручонки тянуть: «Тетя, тетя, не дави меня, мне бо-ольно!»
– Перестань! – испугалась Нинка. – Не пойду я троллейбус водить.
– И правильно, – одобрила Наталья. – Лучше всего, понятно, прилепиться к какому-нибудь магазину или к столовой, как моя сестра. Ну, в столовой хуже, там всякие медицинские осмотры очень часто и вообще посетитель пожалуется: что это у вас уборщица пьяная аки матрос, с ног мордой в свое грязное ведро падает! Вот и доказывай потом, что ты трезвая, поскользнулась. А при магазине – это фартово! Там подчистишь, там подгладишь, обед на перерыв продавцам сваришь или в другой магазин сбегаешь за бутылкой, кого подменишь – эх, это жизнь, когда прилепишься к магазину! – Наталья посмотрела на опустевшую бутылку и сказала жалобно: – Что-то меня сегодня не разбирает, может, водка плохая?
– Хорошая, – ответила еще наивная Нинка.
– Ты ее в нормальном магазине покупала?
– А где ж еще?
– Не знаю. Иногда могут всучить на улице.
– Да нет же, в нашем гадюшнике за углом!
– Да... А у тебя деньги еще остались?
В чем тут дело, Нинка уже поняла. Но посмотреть решила, под каким соусом Наталья будет выклянчивать на вторую бутылку.
– Остались.
– Ага... Так я говорю, водка фальшивая.
– Может быть.
– А раз фальшивая, то, наверное, с отравой! Подохнем мы с тобой через несколько часов.
– Неужто? – Нинка изобразила испуг.
– Точно тебе говорю! Тут одно спасение...
– Какое?
– Да вот, понимаешь, у меня одна компания за грибами поехала. Насобирали всякой дряни, в грибах-то никто как следует не разбирался, нажарили они две сковороды, сели к столу дюжина человек и все грибы начали уминать. А водку пьют только трос. Так вот, в грибах были блеклые поганки. Это смерть, если человек их съест. И что ты думаешь? Те, кто водку пил, остались живы! А остальные девять человек померли! В тот же вечер! А кто пил, веселенькие пошли на свадьбу гулять.
– Так и что? – вылупила глазенки Нинка.
– Неужто не поняла?
– Да нет...
– Еще нам выпить надо! Чтоб не отравиться!
– Неужто?
– Точно тебе говорю. Давай денег, слетаю мухой! Нинке наплевать было, что Наталья, да и другие ее за дуру держат. Она сама себе на уме была и очень хорошо в дураков иных прочих превращала.
– Не надо бегать, – сказала она. – Я уже в честь новоселья разом пару бутылок взяла.
– Ай, умница, ай, светлая головушка! – умилилась Наталья и чуть было не расплакалась от нежности.
Пока у Нинки оставались деньги, так они и устраивали посиделки каждый вечер. Днем Нинка гуляла по Москве, а вечером, при бутылке да Наталье, познавала теорию выживания в столице. И не только выживания, но и процветания.
– Лучше бы всего нам с тобой устроиться работать на пару в одном киоске «Союзпечать»!
– Газетами торговать?
– Точно. Утром часа три и вечером столько же. Но беда в том, что рано вставать надо. В шесть утра уже изволь свою лавочку открывать.
– А я всегда легко с петухами вставала.
– Все равно. Еще того лучше, понятно, в табачной лавочке работать. Вот уж кайф так кайф!
– Да чем уж там кайф?
– Навар большой иметь можно. Знаю я, как там дела крутят. Но чтобы такое жирное место получить – надо взятку дать. Большие деньги. Примерно две тысячи... Нам таких не наскрести, даже если ты свой заячий полушубок продашь.
– Да не продам я свой полушубок, и не мысли!
– А чего тебе с него? Немодный он.
– Зато теплый.
– В таком только деревенщина ходит.
– И пусть! Зато зимой не смерзну.
– Далеко до зимы-то еще.
– Тебе далеко, а мне близко. Вот ты свою шубу и продавай!
– Какая шуба! Я в солдатском бушлате зимой хожу. Удобней душегрея и не придумаешь! Я тебе такой же за бутылку достану.
– Не надо мне твоего солдатского бушлата!
– Ладно, не зарюсь я на твой полушубок из драного зайца, только коли он есть немодный и деревенский, так оно и есть. Не в том вопрос, а в том, как взятку дать и на работу нам с тобой в табачную лавочку устроиться.
– Так там опять же весь день сиднем сидеть!
– Экая ты несмышленая, – огорчилась Наталья. – Все тебе до самого конца объясни. Там же вокруг мужики ходят, табак покупают. А мужику что главное? Выпить, закусить, закурить, поглубже запустить! Он сигарет, папирос купит, а потом и спрашивает: «А где б здесь выпить?» А ты глазками поиграешь, к мужику присмотришься, а потом бутылку из-под жопы вытащишь и нальешь ему, сердешному, стакашку. С наценкой, понятно.
– Так это ж, это... это... спекуляция вроде.
– «Вроде»! – передразнила Наталья. – Это называется обслуживание населения по классу «люкс», как того достойны наши честные труженики – строители коммунизма в нашем Эсэсэсэре!
– А милиционер приметит?
– Ну, легавому бесплатно стаканчик нальешь.
– А не примет?
– Кто? Мильтон не примет?! Он что, не человек? Знаешь, у нас история была. Когда-то напротив Ярославского вокзала было кафе «Гребешки», всяких там улиток и моржей океанских подавали. Столы там были стоячие, то есть когда ешь-пьешь около них, то стоя. А зима была в тот год морозная, трескучая, хоть во двор не выходи! Ну, сообразили мы втроем с Мишанькой и Колей Старовойтовым, по рублю скинулись, бутылку купили, кое-что на закуску осталось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53