– Он! Он! Отец! – радостно закричал Янис и бросился открывать дверь.
Минут пять, пока отец раздевался и мылся, окруженный домочадцами, Фридрих сидел один, чувствуя себя очень неловко. Но вот в столовую вошел могучий бородатый великан и, крепко сжав в большой ладони его худую руку, добродушно улыбнулся:
– Что, мальчик, и тебе случилось побывать в переплете?
– Да, чуть не задавили казаки… И пули свистели над головой.
– Значит, прошел боевое крещенье! Это хорошо! Молодые люди должны быть храбрыми – вам придется биться за новую жизнь.
– Разве сегодня была битва? Сегодня был дикий расстрел! – с негодованием воскликнул Фридрих.
– Завтра может быть иначе, – сурово сказал великан. – Народ терпелив, но терпенье может и лопнуть…
– Отец, Фридрих едва ли тебя поймет, – прервал Янис.
– А я уверен, что поймет, – забасил Кудзинь. – Когда-то меня лечил его отец. Это очень справедливый человек! И сын, уверен, пошел в него.
– Вы правы, господин Кудзинь, я ненавижу жестокость, – горячо заговорил Фридрих. – И то, что видел сегодня, не забуду никогда!
– Славно, мальчик! Ты хорошо сказал: убийство не забывается и не прощается.
– Я только не пойму, из-за чего все это началось, – сказал Цандер.
– Разве ты не знаешь о зверском расстреле рабочей демонстрации в Петербурге? Ведь там погибло больше тысячи человек.
– Да, да, я слышал… Это трагедия.
– Рабочие Риги устроили демонстрацию в знак протеста, и, как ты видел, их встретили пулями.
– Кто же мог приказать? Неужели царь?
– Не знаю, мой мальчик. Этого я не знаю…
Цандер поднялся.
– Господин Кудзинь, а я смогу сейчас пробраться в Задвинье?
– Нет, это невозможно. Трамваи не ходят. Набережная и мост оцеплены войсками. Оставайся ночевать у нас. Мы хотя и простые люди, но, право, тебе будет здесь хорошо. Сейчас поужинаем и – спать. А утром будет виднее, что делать. Ну, что, мой мальчик?
– Спасибо, но боюсь, как бы не стеснить…
– Полно, мы не господа. Эй, жена, – крикнул он на кухню, – неси, пожалуйста, ужин, сын доктора Цандера остается у нас!

Глава вторая
1
Ночью Фридрих метался, его душили кошмары. Проснулся поздно, в поту, с сильной головной болью. С трудом поднявшись, стал собираться домой. Янис пошел его проводить. На воздухе Фридриху стало немного лучше. Янис посадил его в вагон трамвая, крепко пожал руку, пообещав завтра же навестить.
Приближаясь к плавучему мосту, трамвай замедлил движение – мимо шагала рота солдат.
– Смотрите, смотрите, что делается! – крикнула женщина, укутанная в шаль.
Все бросились к окнам. Фридрих повернул голову и узнал то место у железнодорожного моста, где вчера был расстрел демонстрантов. На белой площади, оцепленной войсками, еще лежали убитые. Солдаты в высоких шапках поспешно складывали трупы на ломовые дроги, запряженные битюгами. У цепи солдат кричали и плакали женщины, толпился народ.
У Фридриха закружилась голова. Чтоб не упасть со скамейки, он ухватился за ремень на оконной раме. На лице выступил пот, губы побледнели. Но в это время трамвай зазвенел и тронулся. Пахнуло студеным ветром. Фридрих глубоко вздохнул, отер пот, вытянув ноги, откинулся на скамейку, закрыл глаза.
– Господа, реалист, кажется, теряет сознание, – с тревогой сказала пожилая женщина.
– Позвольте, позвольте, – послышался энергичный голос, и чернобородый мужчина в каракулевой шапке протиснулся ближе, – это, господа, сын доктора Цандера. Видно, заболел. Мы проводим его. Эй, Сергей! – крикнул он. – Пробирайся сюда.
Молодой чернявый парень быстро протиснулся, поглядел в окно:
– Хорошо бы сойти здесь.
– Верно! – согласился отец и сделал знак кондуктору.
Тот остановил трамвай.
– Ну, господин Цандер, пойдемте, мы вас проводим, – сказал чернявый парень и взял Фридриха под руку. Отец подхватил с другой стороны…
Старая няня, услыхав чужой, настойчивый звонок, накинув полушалок, поспешила открыть дверь.
– Фридрих, голубчик… Ой, что же с ним? – с испугом спросила она.
– Должно, заболел, – сказал чернобородый, – мы в трамвае увидели его…
– Спасибо вам, голубчики, спасибо! Отец-то вчера глаз не сомкнул – до двух часов ездил на извозчике по Риге и по знакомым… А утром, чуть свет – опять умчался. Уж вы помогите, пожалуйста, его довести до постели, – распахивая двери, засуетилась няня. – Вот сюда, сюда, в спальню.
– Ничего, ничего, я сам, няня, – глухо сказал Фридрих, идя за ней.
Ему помогли раздеться и лечь в постель.
Проводив услужливых незнакомцев, няня принесла чаю с медом.
– Вот, испей, Фридрих, согрейся – и тебе сразу станет легче.
– А отец? Где отец, няня?
– Поехал тебя разыскивать… всю ночь проходил по кабинету… ужасно как волнуется…
Фридрих выпил несколько глотков чаю и повалился на подушку.
Няня, поверх одеяла, прикрыла его пледом.
– Спи, голубчик, а я сбегаю за доктором Гирсом, он рядом живет.
Няня наскоро оделась и, спустившись к калитке, на аллее столкнулась с Артуром Константиновичем.
– Ну, что, Матвеевна, не появлялся Фридрих? – тяжело опираясь на палку, спросил он.
– Здесь, здесь, приехал, голубчик, дома. Только не совсем здоров… Я было за Гирсом пошла.
В седой бороде отца мелькнула радостная улыбка, но густые брови тотчас же сдвинулись.
– Что, ранен? Был с рабочими?
– Нет, нет, барин, не ранен он, а видать – совсем заболел…
– Гирса не надо, – строго сказал отец, – я сам посмотрю, – и, стуча палкой по камням, пошел впереди няни.
Сбросив в передней шубу, он вымыл руки и прошел в спальню.
Фридрих лежал на подушках, его бледное лицо было покрыто мелкими капельками пота.
Услышав тяжелые шаги отца, он попытался подняться.
– Лежи, лежи! – стараясь радость приглушить строгостью, сказал отец и, привычным жестом взяв его руку, стал прощупывать пульс. Лицо его нахмурилось:
– Тебя знобит, Фридрих?
– Да…
– Покажи язык.
– Так… А где ты ночевал?
– У товарища… Вечером шел домой и наткнулся на расстрел демонстрации…
– Понятно… Сейчас дам лекарство, и ты попытайся уснуть. Надеюсь, что все обойдется…
Отец поставил больному градусник и пошел к себе в кабинет.
2
Болезнь оказалась коварной и затяжной. Только весной, когда сад возле дома Цандеров оделся легкой, прозрачной зеленью, Фридриху разрешено было приступить к занятиям. От Яниса и других товарищей Фридрих знал, что в классе прошли за это время. Пропущенное можно было наверстать, но Фридриха пугали выпускные экзамены. На протяжении последних лет он считался в классе первым учеником, и обидно было перед выпускными экзаменами оказаться в хвосте.
Отец за завтраком предложил пригласить репетиторов, но Фридрих решительно отказывался:
– Подготовлюсь сам, если снова не свалюсь…
Говорил он так больше из самолюбия, а в душе боялся: уж очень мало оставалось времени…
Походив в училище недели две, Фридрих испросил отпуск и стал готовиться дома. «Если выдержу, значит, я чего-то стою! Если нет, буду держать осенью, однако своего добьюсь!»

… Председателем экзаменационной комиссии был директор училища. Уловив растерянность Цандера, он предложил ему заменить билет. Но это на балл снижало отметку.
– Я буду решать ту задачу, которая мне досталась, – твердо сказал Фридрих и сел на первую парту.
Директор, наблюдая за экзаменующимися, часто поглядывал на Цандера.
Он любил Цандера за трудолюбие и редкие способности. «Срежется наверняка, ведь без него проходили этот раздел. Эх, горячая голова!»
Но Фридрих быстро решил задачу, посмотрел на сосредоточившихся соседей и стал решать ее другим способом. Ответ совпал с первым. Радостное тепло разлилось по телу. Фридрих встал и, подойдя к столу комиссии, протянул директору лист с двуглавым орлом.
– Как? Уже?
– Да, ваше превосходительство, решил.
Директор взглянул на ответ, посмотрел на второй вариант решения, поднялся:
– Отлично, Цандер! Отлично! Поздравляю вас с блестящим решением! Дополнительных вопросов не будет. Можете идти.
Фридрих выскочил из класса, чуть не сбив стоявших у дверей реалистов.
3
Двадцать восьмого мая директор училища вручил ему аттестат и золотую медаль, которая вселяла надежду, что он пройдет по конкурсу аттестатов в Политехнический институт.
Торжественно произнеся слова благодарности, Фридрих поспешил на улицу. Ему хотелось почувствовать себя независимым и взрослым. Вскочив в извозчичью пролетку, он помчался к себе в Задвинье. Ему хотелось скорее сбросить так надоевшую ему форму реалиста, в которой нельзя было появляться в городе после девяти часов вечера.
Дома его уже ждали отец, братья и сестры, родственники. Старая няня, Матвеевна, приготовила букет цветов. На другой день, облачившись в легкий серый костюм, Фридрих поехал побродить по Риге. Первый раз за много месяцев поехал без всякого дела. Ему никуда не нужно было спешить.
Побродив по узким улицам Старого города, Фридрих вышел к каналу и сел на скамейку в тени раскидистой липы. Он помнил эту липу давно, с первого класса реального училища. Тогда она была еще совсем тоненькой и кудрявой. Отец, провожая его в училище, сказал как-то: «Фридрих, запомни эту липу – ее посадили как раз в ту осень, когда умерла твоя бедная мать».
Фридрих, всякий раз когда у него оказывалось свободное время, приходил к памятной липе и сидел около, вспоминая мать.
Собственно, он не помнил, да и не мог помнить свою мать: она умерла, когда ему было всего два года. Но он хорошо представлял ее по фотографиям и рассказам близких. Он знал, что она была красивая и очень любила его. Образ матери жил в его сердце, потому что ему не хватало в жизни ее нежности.
Вот и сейчас Фридрих думал о ней. Родные рассказывали, что мать умерла, шепча его имя. «Бедная, бедная мама, ты думала обо мне в последние минуты. Ты боялась, что мне будет горько и тяжело, что я не смогу вырасти без тебя. Да, мама, мне очень, очень недоставало тебя. Отец был суров. Я почти не слышал от него теплых, ласковых слов. Может быть, так и следовало поступать, ведь он воспитывал мужчину! Но мне было горько. Вчера, когда я принес аттестат и золотую медаль, он даже не поцеловал меня, а лишь крепко пожал руку. Глядя на него, братья и сестры тоже не решились проявить нежность. А мне так хотелось ее. О, мамочка, если бы была ты, представляю, как бы ты радовалась и веселилась! В сущности, я – одинок. У меня нет близких друзей. Нет девушки, которую бы я любил и которая бы любила меня. Мы все, Цандеры, какие-то замкнутые, суровые люди. А мне и братьям так хочется иногда повеселиться… Говорят, что отец раньше был совсем другим, а как умерла ты – он стал мрачен, недоступен. Но для меня ты не умерла. Ты живешь в моем сердце, и я люблю говорить с тобой. Сегодня у меня радость – я кончил училище и получил аттестат. Через два месяца я переступлю порог знаменитого института. Я решил поступить на механическое отделение. Я мечтаю о полете в мировое пространство. На Марс! И этой мечте решил посвятить жизнь! Что, не одобряешь?.. Если б ты была жива, очевидно, ты бы хотела, чтоб я избрал тихую, спокойную профессию и жил бы около тебя. Этого хотят почти все матери. И все же, я думаю, ты бы поняла меня, мама. Ты бы вместе со мной мечтала о полете на Марс.
А ведь это будет прекрасно, если твоему сыну удастся осуществить такой полет. А? Ты бы наверное гордилась мной?.. Мечты, мечты, как вы заманчивы и как недосягаемы!»
Фридрих встал, поклонился липе и пошел к мосту через канал, где за деревьями виднелось серое здание Политехнического института.
4
Сколько раз, еще будучи реалистом, Фридрих приходил в парк у Городского канала и с трепетом смотрел на это необычное здание. Его нельзя было назвать красивым. Нет! Но оно поражало! Оно манило величием и пугало неприступностью. Похожее на гигантскую букву «Ш», положенную плашмя, торцами вперед, оно было обращено к парку тремя высокими выступами. В его архитектуре было что-то от романских церквей и средневековых арсеналов. Узкие высокие выступы с громадными полукруглыми окнами заставляли запрокидывать голову. Серый камень стен придавал зданию величавую суровость. Оно напоминало неприступную крепость и одновременно – храм!
И вот теперь это таинственное, пугающее и манящее здание распахнет перед ним массивные дубовые двери!..
В июле Фридрих первый раз, с волнением и страхом, вошел под высокие каменные своды и передал секретарю института прошение о зачислении в число студентов.
В первых числах августа Фридрих получил уведомление, что его просьба уважена.
В положенный срок, облачась в новую студенческую форму, он вошел в институт с радостно бьющимся сердцем, полный заманчивых грез и надежд…
Высокий вестибюль, массивная лестница, широкие коридоры; и всюду стоят, ходят, разговаривают, спорят усатые, чубатые, даже бородатые студенты…
Вместо классов с партами – просторные аудитории, где читают лекции маститые, убеленные сединой профессора. Некоторые из них потомственные ученые – ведь институт существует почти полвека!
Вся эта обстановка наполняла душу Фридриха благоговением. Он с жадностью внимал каждому слову профессоров, аккуратно записывал в тетради все лекции. Он был несказанно счастлив, что наконец осуществилась его сокровенная мечта – он стал студентом одного из лучших институтов России…
Подавляющее большинство студентов были иногородними. Они вели себя независимо. С профессорами говорили, как с равными. Не стесняясь, осуждали начальство и институтские порядки. Смело обсуждали сообщения о стачках и забастовках. Даже митинговали в аудиториях.
Небольшая группа рижан (преимущественно сынки немецких баронов и важных чиновников) держалась обособленно, с плохо скрываемым высокомерием.
Латыши и русские из семей врачей, учителей, адвокатов не примыкали ни к тем, ни к другим. Они как бы присматривались.
Фридрих обрадовался, что на первом курсе механического факультета оказалось четверо его однокашников из реального, и держался их, не заводя других знакомств.
Изучение технических дисциплин в институте совмещалось с практикой на заводах. Это радовало Фридриха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80