Лиза прошла и села на краешек стула. Эта грациозная девушка с нежным, раскрасневшимся от мороза лицом, внесла в бедную унылую комнату вместе с запахом духов ощущение юности и радости жизни. Кибальчич почувствовал, что в груди его что-то сладко дрогнуло и словно запело. Он сел рядом и, взглянув в серые красивые, опушенные длинными ресницами глаза Лизы, тихо сказал:
– Я вас слушаю.
– Не знаю, успел ли вас предупредить незнакомец, которого спас Сергей… Это нас очень тревожит. Вот я и решилась прийти к вам.
– Да, да, спасибо. Я предупрежден. Сергей поступил мужественно… И вы тоже, Лиза. Благодарю. Я очень рад, что у меня такие чудесные друзья.
– Я тоже очень рада с вами познакомиться. – Она поднялась. – Однако пора – прощайте!
Кибальчич проводил ее до дверей:
– Больше сюда не приходите. Меня здесь не будет… Я постараюсь навестить Сергея и буду рад увидеть вас.
Лиза взглянула в его глубокие, ласковые и грустные глаза и почувствовала, что он тоже взволнован и что ему не хочется ее отпускать. Лиза толкнула дверь и, сдержав порыв стремительно броситься вниз по лестнице, вышла. В квартире остался легкий запах ландыша, а в душе Кибальчича ощущение вешнего половодья и первой песни жаворонка.
4
Царь Александр II – высокий статный старик с усами, закрученными в кольца, держался величаво, внушая страх и вызывая раболепие.
Вечером 5 февраля под руку с принцем Гессенским, окруженный великими князьями, высшими сановниками и генералами, он следовал через залы Зимнего в парадную столовую.
Вдруг тяжкий гул потряс дворец: с треском распахнулись двери, зазвенели стекла и люстры. Царь отшатнулся, но тут же овладел собой.
– Спокойствие, господа, спокойствие! Будем думать, что ничего страшного не случилось. Эй, кто там? Немедля выяснить и доложить!
Несколько генералов и офицеров свиты бросились в глубь дворца, откуда валил густой едкий дым.
– Однако, господа, здесь мы можем задохнуться, – сказал царь как можно спокойнее, – прошу в тронный зал.
Он снова взял под руку дрожавшего принца и пошел впереди других. Их догнал запыхавшийся дежурный генерал:
– Ну что? – спросил царь.
– Ваше императорское величество, в столовой произошел взрыв, очевидно устроенный террористами.
– У меня во дворце террористы? – нахмурился царь. – Это неслыханно!
Он что-то шепнул принцу и вскинул голову:
– Господа, прошу извинить! Ввиду чрезвычайности обстоятельств я должен удалиться.
Поклонившись, царь быстрым шагом направился в кабинет. Двое офицеров из дворцовой охраны бросились вперед, генералы пошли следом…
У кабинета один из офицеров доложил:
– Кабинет осмотрен, ваше императорское величество. Все спокойно!
– Спокойно! – язвительно усмехнулся царь. – Мигом ко мне шефа жандармов и генерал-губернатора! Да еще… срочно пошлите за графом Александром Владимировичем. Больше никого не пускать. Разумеется, кроме наследника…
Шеф жандармов Дрентельн, генерал-губернатор Гурко и министр двора Адлерберг были уже во дворце и вели спешное расследование. Картина разрушения производила ужасающее впечатление. От взрыва образовались горы мусора из цементных глыб, кирпича, досок, железа. Над всем этим висело густое бело-красное облако пыли и слышались стоны придавленных.
Приказав войскам оцепить дворец и начать раскопки оставшихся в живых, Гурко шепнул Дрентельну, что необходимо принять меры к розыску «злоумышленников». Тот понимающе кивнул: он уже успел дать распоряжение жандармам «задерживать всякого подозрительного».
Они вошли в кабинет царя.
Александр, бледный и угрюмый, сидел за письменным столом. Он окинул вошедших холодным взглядом и пальцем поманил к столу, не предложив сесть. Когда они приблизились и встали навытяжку, сухо сказал:
– Докладывайте!
Услыхав о разрушении сводов и о том, что заживо погребено больше десяти человек, царь поморщился: «Слава богу, не я. А ведь мог бы даже лежать под обломками. Который раз милует господь… А эти канальи совсем меня не берегут. Одни рапорты. Одно бахвальство…» Он встал:
– Я недоволен вашим бдением, господа. Да-с, недоволен. Потрудитесь немедля поднять на ноги всю полицию и привести в готовность войска. Закройте все дорога и все тропинки из города. Надо схватить крамольников. Об остальном поговорим завтра…
Старый придворный лис граф Александр Владимирович Адлерберг был не только министром двора, но еще и самым близким другом императора. Они были одногодки, вместе росли и почти полвека не разлучались. Отлично зная крайне неуравновешенный и мстительный характер государя, Адлерберг не хотел оказаться в кабинете, когда царь будет распекать губернатора и шефа жандармов, ибо чувствовал за собой не меньшую вину. Он решил выждать и явиться, когда у государя «спадет гнев».
Дожидаясь в приемной, пока выйдут Гурко и Дрентельн, он увидел в окружении офицеров свиты могучую фигуру наследника-цесаревича и бросился навстречу.
В двух словах доложив о случившемся, он выразил сожаление о злодеянии и радость, что перст провидения оказал себя и на этот раз.
– Волею всевышнего государь-император жив-здоров и изволит ждать вас в своем кабинете.
Проводив цесаревича до двери, Адлерберг и на этот раз не вошел в кабинет, а стал дожидаться в приемной, на случай, если государь его потребует…
И лишь после того как вышли генералы и уехал цесаревич, он решил, что его время настало, и, расчесав седые подусники, мягко вошел в кабинет.
Царь сидел на диване, опустив голову на грудь. Руки, лежавшие на коленях, тряслись. Услышав, как притворили дверь, царь вздрогнул, но, увидев Адлерберга, обрадовался:
– Граф! Саша! Наконец-то… А я хотел за тобой посылать. – Царь встал, протянул руки и, когда Адлерберг приблизился, обнял его, поцеловал и посадил рядом.
– Как я рад, Саша, что ты пришел. Чувствую ужасное одиночество. Меня гнетут тяжелые мысли. Мне страшно! Только ты – друг! Все другие – враги! Все хотят моей смерти. Все… Саша, милый, мне страшно! – Царь склонился на плечо друга и зарыдал.
– Александр Николаевич, голубчик. Ведь все же обошлось. Сам господь бог бережет тебя.
– Нет, нет, не говори. Надо мной витает смерть. Я боюсь, Саша.
– Да ведь мы же одни. Здесь никого нет.
– Погоди! Я слышу шорох. Вон, вон, взгляни на окно – портьера шевелится. Там, наверное, сидят… Вдруг окно было плохо закрыто?
– Полно, полно, дорогой друг. Ты переутомлен, это от нервного напряжения.
– Нет, нет, мне кажется, что там сидят… Мне страшно!
Адлерберг вынул револьвер и, подойдя к портьере, дернул ее:
– Видишь, тут никого нет и не могло быть.
Адлерберг осмотрел окна, книжные шкафы, даже заглянул в камин. Царь несколько успокоился.
– Саша, мы друзья детства, и прошу тебя не как царь, а как друг, – лицо Александра сделалось кротким, молящим. – Прошу тебя, умоляю – съезди к Кате.
– К княгине Долгорукой?
– Да, к Кате. Бедняжка, наверное, не находит себе места… и я мучаюсь.
– Пожалуйста, если угодно… Может быть, письмо?
– Нет, нет, не то… Я должен ее видеть. А ехать не могу – меня могут убить… Так вот ты съезди и привези ее.
Седые брови графа испуганно поднялись. Он знал о связи царя с княгиней Долгорукой с их первых свиданий, когда она только вышла из стен Смольного института благородных девиц. Все эти пятнадцать лет граф был связным между ними, самым близким и доверенным человеком. Он сочувствовал царю и поощрял эту связь, так как видел, что Александр любит княгиню.
В то же время Адлерберг знал, что великие князья и весь высший свет осуждали поведение царя и ненавидели княгиню. До сих пор граф смотрел на эти пересуды сквозь пальцы. У кого из царей не было тайных связей? Кого не осуждали в свете?
Однако привезти Долгорукую во дворец, где тихо умирала законная царица Мария Александровна, до замужества принцесса Гессен-Дормштадтская, было выше его сил. Этим попирались не только законы света, но и каноны двора.
– Ну, что ты молчишь? – нетерпеливо, с нотками раздражения в голосе спросил царь.
– Государь, – переходя на официальный тон, взмолился граф, – это может вызвать нежелательные толки.
Александр вскочил. Лицо его покрылось розовыми пятнами, глаза гневно вспыхнули.
– Кто смеет перечить и осуждать? – закричал он. – Я – царь!
Адлерберг склонился в почтительном поклоне.
– Поезжай немедля и привези Катю во дворец. Я буду ждать в своих покоях…
Адлерберг, кланяясь, вышел. Царь вызвал дежурившего в приемной лейб-медика и вместе с ним прошел в спальню, где позволил себя осмотреть.
Лейб-медик успокоил его, сказав, что никаких угрожающих симптомов нет, но все же просил принять успокоительные капли и прилечь.
Отпустив лейб-медика, царь распорядился приготовить ужин на две персоны и прилег на диван. Полежав, он поднялся, перед трюмо поправил поредевшие волосы, привычным жестом закрутил нафабренные усы и стал ходить по ковру, прислушиваясь к каждому звуку за дверью.
Вот послышались голоса, шаги, дверь распахнулась, и в спальню, обгоняя Адлерберга, вбежала высокая, стройная женщина с глазами газели.
– Катя! – радостно воскликнул царь и бросился целовать ее холодные, румяные щеки и миндалевидные с поволокой глаза.
На другой день в 10 утра во дворец были вызваны наследник-цесаревич, председатель комитета министров старик Валуев, министры: двора, военный, внутренних дел и шеф жандармов. Царь проводил совещание при закрытых дверях. Обсуждался вопрос о расследовании злодеяний и принятии эффективных мер к искоренению крамолы. Высказывалось много различных предложений, но царь не слушал. У него болела голова…
В половине первого совещание было прервано. В час в большой церкви состоялся молебен, а после – импровизированный выход, на котором присутствовал «весь свет»…
На следующий день совещание продолжалось, но царь опять был не в духе и ничего не желал слушать.
Старик Валуев настаивал на усилении полиции, не считаясь с затратами. Цесаревич предложил создать Верховную следственную комиссию с особыми полномочиями, с сосредоточением в ее руках всей государственной власти.
Царь резко прервал его:
– Достаточно! Я такую комиссию не утвержу. Совещание считаю закрытым.
Все разъехались с тяжелым чувством, а утром 9 февраля были снова собраны во дворце.
Царь на этот раз выглядел спокойней. Он поднялся и ровным металлическим голосом заговорил:
– Господа, отныне мы утверждаем Верховную распорядительную комиссию по охранению государственного порядка и общественного спокойствия. Начальником Верховной распорядительной комиссии с чрезвычайными полномочиями нам было угодно назначить героя Карса и Эрзерума графа Михаила Тариеловича Лорис-Меликова.
Собравшиеся встретили это известие с окаменевшими лицами. Для многих оно было тяжелым ударом. Созданием Верховной комиссии практически устранялись Санкт-Петербургское губернаторство и сам генерал-фельдмаршал Гурко; на нет сводилась роль министра внутренних дел Макова; изолировалось и подчинялось комиссии Третье отделение, а его начальник шеф жандармов генерал Дрентельн вынужден был подать в отставку. Утверждением этой комиссии царь избавлялся от неугодных ему сановников.
Выдвигая в диктаторы ловкого правителя Лорис-Меликова, прославившегося в Харькове, в бытность генерал-губернатором, «умеренностью мер», царь надеялся, что он сумеет, не ссоря его с либералами, принять крутые меры по искоренению крамолы.
Создание Верховной комиссии взбудоражило столицу. Либерально настроенные люди говорили, что граф поведет политику «волчьей пасти» и «лисьего хвоста».
Всем было ясно, что царь решил спрятаться за спину героя Турецкой войны и его руками жестоко расправиться с революционерами.

Глава третья
1
Часа в три пополудни Кибальчич вышел из редакции журнала «Слово», где сотрудничал, переводя статьи с иностранных языков, и, осмотревшись, пошел на Невский.
Еще утром он наметил побывать в знаменитой аптеке Ферейна: надо было приискать некоторые химикалии, инструменты и приборы для новых опытов.
В аптеке толпилось довольно много разнообразного люда, и он, не привлекая к себе внимания, отметил в памяти все, что следовало купить. Закупки должны были сделать другие люди, по частям, чтоб это не вызвало подозрений.
Постояв еще некоторое время у витрин, он купил порошки от головной боли, градусник и вышел на улицу.
Несмотря на послеобеденный час, Невский был многолюден, и Кибальчич поспешил свернуть в глухие улицы.
Он несколько раз останавливался у тумб с афишами, незаметно оглядывая улицу. Ему казалось, что на другой стороне улицы человек с поднятым воротником и закрученными усами не спускает с него глаз. Кибальчич свернул за угол и, юркнув в знакомое кафе, сел в глубине зала напротив окна, зорко следя за улицей. Человек с поднятым воротником не появлялся. Спросив яичницу и кофе, Кибальчич подкрепился и вышел из кафе. Вокруг никого не было. «Ну, значит, мне показалось», – подумал он и, успокоившись, пошел домой.
А между тем человек с поднятым воротником, остановив проезжавшего мимо извозчика, оказался у дома Кибальчича раньше, чем туда можно было дойти пешком. Как бы мимоходом он оглядел двор, но, подойдя к дому, вошел не в тот подъезд, где жил Кибальчич, а в соседний. Оттуда хорошо была видна арка ворот и окно комнаты Кибальчича.
Время тянулось медленно. Через двор, разговаривая, прошли женщины с корзинами. Сивая лошадь, понукаемая бородатым седоком в тулупе и валенках, ввезла воз дров. Потом, словно из-под земли вынырнул старик татарин с мешком за плечами и хриплым голосом закричал: «Старье бе-рем!» Услышав его крик, из подвала вышел рослый краснощекий дворник в белом фартуке и погрозил метлой. Татарин, что-то бормоча, ушел. Снова стало тихо, безлюдно.
Но вот под аркой заскрипел снег и показался человек в длинном пальто и барашковой шапке. Незнакомец узнал Кибальчича и еще некоторое время стоял, наблюдая за окном напротив. Но вот в окне загорелся свет. Незнакомец вышел из укрытия и, быстро осмотрев двор, устремился в подъезд Кибальчича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80