Двадцать лет санации все изменили. Правда, методично проводившиеся СГК облавы, сопровождавшиеся отправкой на строительство Стены все новых и новых эшелонов, сократили население древней столицы России до такой степени, что московские власти всерьез подумывали о закрытии метрополитена, переставшего приносить прибыль. Но постепенный процесс миграции уцелевших жителей восточных районов страны в Москву вновь сделал общественный транспорт рентабельным — новоиспеченные москвичи селились в основном в дешевом муниципальном жилье на почти опустевших в период чисток отдаленных окраинах, а бензин стоил денег. Сомов предупреждал, что в метро до сих пор небезопасно — особенно вечером и дальше от центра, — но Мондрагону пока не представился случай проверить это утверждение на практике.
Стоя у окна с бокалом в руке, он думал о том, что варварская красота этого города сродни очарованию хищницы, пленившему его сердце при первой встрече с Катериной. Мощная, властная красота — но слишком уж откровенная, слишком плотская. Такой красотой быстро насыщаешься, она слишком рано перестает удивлять, в ней нет вдохновляющей душу легкости. Тяжесть византийского наследства прижимала город к земле.
Я хочу ее, подумал Мондрагон. Я хочу эту почти девочку с ее смуглой, просвечивающей под ключицами кожей, с ее ямкой на шее, с ее точеным носиком и абрикосовым пушком щек. Я еще никогда никого так не хотел. Но это невозможно — я только видел ее на экране видеофона. Три минуты. От силы пять. Я сошел с ума. Мне кажется, я чувствовал ее запах. Если я когда-нибудь смогу прикоснуться губами к ее коже… Проклятый Фробифишер! Уж он-то наверняка вытворяет с ней все, что захочет… Где, черт побери, этот контракт?
Он смешал себе еще один коктейль, тяжело прошагал обратно в комнату, рухнул в кресло, свободной рукой подтянув к себе проанализированный секретарем текст договора. Сумма действительно впечатляла, аванс составлял тридцать процентов — более чем достаточно, чтобы выпутаться из разверзшейся под ногами финансовой пропасти. Условия оставляли некую лазейку для маневра — на тот случай, если он действительно решится написать вторую книгу… И самое главное — он сможет встретиться с Даной. Интересно, рассчитывал старый хрыч Фробифишер на такой эффект, посылая для переговоров самого сексапильного из своих референтов?
Сантьяго отхлебнул из бокала и, наклонившись, начал шарить рукой по полу в поисках какого-нибудь пишущего предмета. Как назло, ничего путного под руку не попадалось. Классическая ситуация, подумал он мрачно, сапожник без сапог. Кто почти наверняка не имеет дома ручки, карандаша или, на худой конец, гусиного пера? Правильный ответ — писатель. А зачем ему, если на все случаи жизни у него имеется виртуальный секретарь?
— Софи, — позвал он, отчаявшись что-нибудь отыскать, — естьу нас в доме хотя бы завалящий “Паркер”?
— К сожалению, — ответил секретарь приятным женским голосом, — я не подключена к системе сервисного обслуживания твоего дома. Хочу напомнить, что в режиме ограниченной визуализации я вижу только то, на что направлена моя камера. Вынуждена констатировать, что никакого “Паркера”, в том числе “завалящего”, моя камера в настоящий момент не фиксирует.
— Провались ты, — посоветовал ей Мондрагон, — вместе со своей камерой… Подписание контракта откладывается, — сообщил он потухшему экрану видеофона, — по причине отсутствия пишущих средств. Так и передай своему боссу.
Он залпом выпил содержимое бокала и проделал с ним то же, что и с предыдущим, — швырнул в угол. На этот раз ковер ответил приглушенным звоном — бокалы нашли друг друга.
— Sic transit glona mundi1(Так проходит земная слава (лат.), — горько сказал Сантьяго. — Вот сдохну — и что после меня останется? “Белая Заря”? Осколки разбитых стаканов? Километр кишок с дерьмом?..
Все эти вопросы, разумеется, остались без ответа — виртуальный секретарь отвечал, только если его называли по имени, а отражение самого Сантьяго в вогнутой панели видеофона не обладало ни сознанием, ни свободой воли. Поэтому Мондрагону пришлось совершить героическое усилие, встать и вновь добраться до бара. Не то чтобы ему очень хотелось пить, просто не пить было никак невозможно.
Тем не менее Иван Кондратьев, постучавший в дверь, как и было велено, без двадцати семь, обнаружил приемного отца одетым для клубной вечеринки, чисто выбритым и благоухающим невероятно сложным японским ароматом, очень модным в этом сезоне. Мондрагон выглядел почти трезвым, разве что взгляд его изредка стремился расфокусироваться.
— Мы идем в “Петр Первый”, — заявил он, медленно и тщательно выговаривая слова. — Идем, запомни. Не едем… не летим на вингере… мы идем пешком. Внимательно знакомимся с вечерней жизнью города.
— Чего с ней знакомиться? — удивился Иван. — Жизнь как жизнь… Народу на улицах полно, не протолкнуться. Пол-России в Москву съехалось, чего удивляться-то…
Мондрагон задумался, но ненадолго.
— Писатель должен изучать жизнь, — упрямо повторил он. — Поэтому мы пойдем пешком. Ты знаешь дорогу?
— Да знаю, — Иван пожал плечами. — Тут идти-то пять кварталов, а можно по набережной — еще быстрее. Портье мне все объяснил, толковые тут слуги, в гостинице-то.
— Отлично, — сказал Сантьяго. — Мы пойдем по набережной. Возьми, пожалуйста, мой кейс… нет, он сам мне не нужен… там где-то должны валяться деньги… да, такая толстая пачка… Что, это все? Странно, странно… Ну ладно, все лучше, чем ничего. Вперед, мой добрый друг, нас ждут великие дела!
8. ДАНА ЯНЕЧКОВА,
РЕФЕРЕНТ ВЫСОКОГО ПРЕДСТАВИТЕЛЯ СОВЕТА НАЦИЙ
Нью-Йорк—Бангор,
Объединенная Североамериканская Федерация,
25 октября 2053 г.
Сидя у Альгари, Дана пыталась связаться с Фробифишером. Пока шустрые мальчики с серебристой литерой “А” на голубых шапочках запаковывали ее покупки и складывали их в вингер, Дана методично перебирала все известные ей каналы связи, включая совершенно секретные, — с нулевым результатом. Сюзан, секретарь нью-йоркского офиса, сказала, что не получала никакой информации о местонахождении босса с десяти утра, когда он звонил из Вашингтона. В Вашингтоне Дик Хэллоуэй, младший партнер Стэна Фишера, с которым должен был встречаться сегодня Роберт, подтвердил, что встреча состоялась и продолжалась до половины первого, после чего Фробифишера он больше не видел. Дуглас Харт, старший сегодняшней смены личной охраны, был зол как черт, поскольку Фробифишер оставил его с тремя телохранителями в отеле “Регонда” с приказом дожидаться последующих распоряжений, отправился к Фишеру и исчез. “Тревожный шарик”, впрочем, оставался девственно-белым, так что ничего плохого со спецпредставителем Совета Наций явно не происходило; просто он в очередной раз решил погулять сам по себе, что, по мнению Харта, в наши безумные времена было равносильно самоубийству. Личный номер Фробифишера не отвечал; немного подумав, Дана набрала личный код его помощника по связям с общественностью Карпентера. Карпентера она недолюбливала, считая самовлюбленным занудой, но в такой ситуации выбирать не приходилось. Включился автоответчик: “Привет, вы слышите голос фила Карпентера. Самого фила сейчас нет. Если вы уверены, что вам есть что сказать Филу…” — Дана дала отбой.
Что ж, тем лучше. У нее, по крайней мере, будет время все взвесить и выстроить свою линию поведения. Операция “Сюрприз для босса” не отменялась, а лишь откладывалась, что давало возможность продумать тактический план — место, время, направление главного удара. Если бы знать, куда отправится Фробифишер вечером…
Закатное солнце плавилось в хрустальных гранях Карнеги-холла. Восемь часов, для Роберта — самый разгар рабочего дня. Квартира на Сорок второй улице? Ею пользуются, если на следующее утро необходимо быть на сессии Совета Наций, располагающегося в старом здании ООН. Дана сверилась с органайзером — нет, завтрашний день вообще выдался на редкость пустым, три-четыре не самые важные встречи и прием в представительстве Корпоративной Японской Империи. А жаль — из окон квартиры открывается потрясающий вид на Гудзон. Особняк в Джорджтауне? Что ж, возможно, но в этом случае знал бы Харт, поскольку формально джорджтаунская резиденция считалась федеральным объектом и охранялась вне зависимости от распоряжений Фро-бифишера. Ангуила — заманчиво, но нереально. Остается дом в Мэне. Фамильное гнездо Фробифишеров.
Она попыталась связаться с Мэном, но канал оставался заблокирован в течение двадцати минут — верный признак того, что хозяин находится дома и очень занят. “Ну, вот ты и попался, босс”, — подумала Дана.
Поместье находилось милях в тридцати от Бангора, где у Роберта была зарезервирована своя посадочная полоса в международном аэропорту. Классический особняк в стиле Новой Англии, построенный то ли в конце девятнадцатого, то ли в начале двадцатого века, — мрачный и суровый, под стать хозяину. Даже у винограда, оплетавшего мраморные барельефы над входом, листья были темнее и жестче, чем свойственно этому веселому растению. Дана не любила дом в Мэне, и хотя она ни разу не призналась в этом Роберту, тот, конечно, догадывался. Интересно, оценит ли он ее стремление быть с ним, если она приедет именно в это неприятное для нее место? “Ох, Дана, — вздохнул ее внутренний голос, удивительно похожий на голос покойной матери, — ты всегда переоценивала мужчин. Скажи спасибо, если он вообще заметит, что ты появилась…”
Итак, Бангор. Если ей повезет и она проскочит в серебряные ворота, то будет на месте минут через пятьдесят. Вингер придется оставить в аэропорту — Фробифишер умышленно не оборудовал поместье посадочными площадками, а садиться на поле для гольфа было таким же безумием, как и плевать боссу в кофе. Но это не проблема — двадцать минут на машине по лесной дороге, и в половине десятого можно будет уже заняться выбором вечернего платья. Надо признать, что для ужина при свечах дом подходит идеально: огромная гостиная, вышколенная прислуга, старинное серебро… Потом, правда, придется отправляться в ужасную, навевающую мрачные мысли готическую спальню, в чудовищную постель, изготовленную едва ли не по эскизам графа Дракулы… Но это уже неизбежное зло, плата, которую так или иначе придется внести за избавление от неотвратимо надвигающейся беды. Дана вовсе не была уверена, что ее жертвенность окупится сторицей — в конце концов, невелик подвиг: лечь в постель с Фробифишером сразу после ревитализа-ции. На Ангуилу заработанных очков еще бы хватило, но за “поцелуй Снежной королевы” придется платить дороже.
— Все готово, мадам. — Лучащийся радостью молодой человек со значком старшего менеджера протягивал Дане ее золотую кредитную карточку. — Счастлив сообщить вам, мадам, что с сегодняшнего дня вы перешли в категорию А-прим — клиентов, пользующихся эксклюзивными скидками нашего торгового дома. Скидки от пятнадцати процентов на все без исключения предметы роскоши и до тридцати процентов на те товары, которые, согласно персональной статистике клиента, вы покупаете у нас чаще всего…
— Дружок, — сказала Дана, забирая карточку, — я в восторге от вашей щедрости. А теперь, милый, будь добр, зарезервируй мне серебряную линию до Бангора, и побыстрее, а то у них там сейчас пробки.
В аэропорту можно было, разумеется, нанять шофера, но Дана предпочитала водить машину сама. За последние двадцать лет наземный транспорт сильно сдал свои позиции, потесненный воздушным, а уж автомобили с двигателями внутреннего сгорания и вовсе стали редкостью. Но Дана питала необъяснимую привязанность к этим неуклюжим монстрам, пожирающим огромные порции дорогого бензина и выбрасывающим в атмосферу клубы синего газа. Может быть, корни этой привязанности уходили в незабываемые впечатления детства — отец ее работал шофером-дальнобойщиком и иногда брал ее с собой в кабину, а в исключительных случаях разрешал управлять огромным стосемидесятитонным “Регулом” на площадке перед закусочной или заправкой. Мать, конечно, ругалась, но поделать ничего не могла — Бронислав Янечков был настоящим главой семьи, и если он принимал решение, то оспорить его не удавалось никому. Как-то Дана сказала ему: “Знаешь, я вырасту и стану такой, как ты”. Отец засмеялся: “Девушек-дальнобойщиц не бывает. Точнее, бывают, но я лучше руку себе отрежу, чем допущу, чтобы ты такой стала”. — “А я стану автогонщицей, — заявила Дана. — И буду побеждать на Формуле-один и на Кубке Европы. И буду знаменитой, и уеду в Америку, и заберу туда вас с мамой”. Бронислав Янечков перестал улыбаться. “Пожалуй, у тебя это может получиться. Тебе здесь не место, Дана, это точно. Нас всех очень крепко одурачили, милая. Мы думали, что перед нами открыли ворота в рай, а оказались по уши в дерьме. Мы-то уже никуда отсюда не денемся, а вот тебе прямая дорога в лучшие города мира — Нью-Йорк, Париж, Лондон. Правда, это непросто, но у тебя получится. Я в тебя верю, малышка”. Дана хорошо помнила ощущение счастья, охватившее ее после этого разговора. Несколько дней она жила, почти не замечая окружавшей ее убогой действительности, погруженная в грезы об ожидающей ее блестящей жизни. Она еще не знала, что для таких, как она, пути наверх просто не существовало — курс в любом немецком университете стоил больше, чем ее родители зарабатывали за пять лет, а с дипломом Братиславского университета Яна Амоса Коменского, некогда одного из лучших в Европе, найти работу в Европе было нереально. Девушке-славянке, не получившей образования, оставалось мечтать разве что о карьере высокооплачиваемой проститутки в итальянских или венгерских борделях. Но Дана тогда еще не разбиралась в таких вещах и безоговорочно верила отцу.
Когда ей исполнилось одиннадцать, отец разбился на своем “Регуле” — отказался остановиться по требованию дорожной полиции на автостраде Будапешт
— Кельн и попал под удар парализатора. Огромная машина, проломив трехслойное ограждение, рухнула в Дунай с высоты семидесяти метров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65