Амех Бозорг ерзала на стуле, пытаясь устроиться поудобнее. Наконец она сняла со стола тарелку и уселась на пол в столовой, с удовольствием кудахча над брюссельской капустой, которую называла «маленькими кочанчиками Бетти».
Несколько мгновений спустя моя столовая превратилась черт знает во что. Брызги и крошки разлетались по всему столу, а когда гости зачерпывали пищу руками, изредка прибегая к помощи ложки, еда еще и сыпалась на пол. Махмуди, Махтаб и я спокойно ели, пользуясь столовыми приборами.
Когда ужин закончился – это произошло довольно скоро – и гости перешли в гостиную, Махмуди шепнул мне:
– Смотри, здесь сидела Махтаб. Ни одной крупинки риса не упало с тарелки ни на стол, ни на пол. И посмотри туда, где ели взрослые.
Мне незачем было смотреть. Я знала, что допоздна буду счищать рис – и не только его – со стен и ковра.
В гостиной я подала чай. Амех Бозорг добралась до сахарницы и, пересыпая ее содержимое – ложку за ложкой – в свой крошечный чайный стаканчик, оставляла на полу густые сахарные дорожки.
Однажды вечером мы пошли в гости к Акрам Хаким, матери Джамаля, того самого «племянника» Махмуди, который – сто лет назад – встретился с нами перед завтраком в остинской гостинице и сообщил нам новость о захвате посольства США в Тегеране. Здесь же присутствовала племянница Акрам Хаким, которая явно была чем-то расстроена. Я спросила у нее, в чем дело, и она на английском поведала мне свою историю.
В тот день она пылесосила квартиру, как вдруг ей захотелось покурить. Надев манто и русари и оставив дома двух дочерей – одной семь, другой десять лет, – она вышла за сигаретами в магазин через улицу. Она купила сигареты и возвращалась домой, когда ее остановил пасдар. Несколько блюстительниц закона втолкнули ее в машину и ацетоном стерли лак с ногтей, тряпкой – губную помаду. Накричав на нее, они пригрозили, что отправят ее в тюрьму.
Она умоляла их сначала выпустить из квартиры девочек.
Забыв о детях, представительницы пасдара продержали ее в машине около двух часов, читая нотации. Они спросили у нее, добросовестно ли она молится, она ответила «нет». Прежде чем отпустить, они заставили ее пообещать, что она никогда больше не будет красить ногти и пользоваться косметикой. Ей также пришлось дать слово, что отныне она будет возносить молитвы, как подобает истинной мусульманке. Иначе попадешь в ад, предостерегли ее пасдаровки.
– Ненавижу пасдар, – сказала я.
– Я их боюсь, – отозвалась моя собеседница. – Они опасны.
Она объяснила, что придирки к одежде еще полбеды. Но на пасдар также возложены функции секретной полиции – они оберегают республику от врагов, и с их легкой руки таковым может оказаться любой беззащитный человек. Если пасдар арестовывал женщину, которую ждала смертная казнь, ее непременно насиловал кто-то из блюстителей закона, так как среди них бытовала поговорка: «Ни одна женщина не должна умереть девственницей».
Каждый день я просыпалась и засыпала с мыслью о побеге. Ничего конкретного я не предпринимала, но по возможности старалась поддерживать все свои связи. Я регулярно общалась с Хэлен в посольстве и почти ежедневно звонила Амалю.
Даже в быту чуть ли не каждый мой шаг был подчинен одной главной цели. Я решила играть роль образцовой жены и матери по трем причинам. Во-первых, чтобы поддерживать иллюзию счастья и благополучия и таким образом развеять остатки подозрений Махмуди. Во-вторых, чтобы создать условия полноценной жизни для Махтаб.
– Мам, нам нельзя в Америку? – спрашивала она меня время от времени.
– Пока нет, – отвечала я. – Возможно, в один прекрасный день папа передумает, и мы все вместе вернемся домой.
Эта ложь несколько успокаивала ее, но не меня.
И третья причина для поддержания иллюзии «счастливого» дома заключалась в том, чтобы все время быть занятой, иначе я могла сойти с ума. Мне не дано было знать, что ожидает нас с Махтаб, когда мы наконец попытаемся прорваться к свободе. Я не хотела думать о возможных опасностях. Иногда я вспоминала о Сюзанне и Триш и о том, как отказалась подчиниться их требованию немедленно бежать вместе с Махтаб. Было ли это ошибкой? Точного ответа я дать не могла. Соберусь ли я когда-нибудь с силами? А если придет такой час, хватит ли нам с Махтаб мужества вынести все до конца? Трудно сказать. А пока надо было чем-то занимать свои дни, так было легче.
Желая меня порадовать, Махмуди предложил мне посетить салон красоты. В стране, где никто не мог видеть ни женских волос, ни лица, это было абсурдом, но тем не менее я пошла. Косметичка спросила, не желаю ли я подровнять брови и удалить с лица волоски, я согласилась.
Вместо того чтобы воспользоваться воском или щипчиками, она вооружилась длинной хлопчатобумажной нитью. Туго ее натянув, она принялась с силой водить ею взад-вперед по лицу, удаляя таким образом волоски.
Мне хотелось кричать от боли, но я терпела, молча удивляясь тому, на какие жертвы способны женщины во имя красоты. Когда процедура закончилась, лицо было раздражено. Кожа пылала.
В тот вечер я заметила на лице сыпь. Она быстро распространилась на шею и грудь.
– Вероятно, веревка была грязная, – проворчал Махмуди.
Однажды вечером, вернувшись домой из супермаркета, я увидела, что приемная Махмуди битком набита пациентами.
– Открой дверь, – сказал мне Махмуди. – Пусть некоторые перейдут в гостиную.
Мне не хотелось впускать в свою гостиную посторонних иранцев, но я подчинилась – распахнула двустворчатые деревянные двери и пригласила стоявших пациентов сесть на диван и в кресла.
Одной из моих обязанностей было подавать пациентам чай. Я терпеть не могла это занятие, а сегодня была особенно раздражена, так как знала, что моя гостиная будет забрызгана чаем и усыпана сахаром.
Тем не менее я исполнила свою обязанность и уже повернулась, чтобы унести поднос на кухню, как одна из присутствующих спросила:
– Вы американка?
– Да, – ответила я. – А вы говорите по-английски?
– Да. Я училась в Америке. Смягчившись, я села рядом с ней.
– Где? – поинтересовалась я.
– В Мичигане.
– Подумать только, я ведь тоже из Мичигана. А где в Мичигане вы учились?
– В Каламазу.
Ее звали Фереште Норузи. Это была красивая молодая женщина, которой порекомендовали Махмуди в больнице. Ее мучили боли неизвестного происхождения в шее и спине, и она надеялась, что ей помогут массажи.
Мы проговорили все время – около сорока пяти минут, – пока она ждала своей очереди.
Фереште стала часто приходить на процедуры, и всякий раз я приглашала ее в гостиную поболтать. Однажды вечером она мне призналась:
– Я знаю, отчего эти боли.
– Правда? Отчего же?
– От стресса. – Она расплакалась.
Как-то вечером, год назад, ее муж вышел из дому, чтобы заправить бензином машину, и больше не вернулся. Фереште и ее родители искали его по всем больницам – безрезультатно.
– Через двадцать пять дней позвонили из полиции, – сквозь слезы продолжала Фереште. – Сказали: «Придите, заберите машину», о нем – ни слова.
Фереште с годовалой дочкой переехала к родителям. Прошло еще четыре ужасных месяца, прежде чем полиция сообщила, что ее муж в тюрьме и ей разрешено свидание.
– Его просто схватили и бросили в тюрьму, – рыдала Фереште. – Прошло уже больше года, а ему до сих пор даже не предъявили обвинение.
– Как же такое возможно? – возмутилась я. – Почему?
– Он получил степень магистра экономики, – объяснила Фереште. – Как и я. Да еще в Америке. А таких правительство боится.
Фереште просила меня никому не рассказывать о ее муже. Она опасалась, что за жалобы ее тоже могут посадить.
Позже в тот вечер, закрывая свой кабинет, Махмуди сказал мне:
– Мне нравится Фереште. Чем занимается ее муж?
– Он магистр экономики, – ответила я.
* * *
– Скорее приезжайте.
В голосе Амаля звучали нетерпеливые нотки, отчего у меня учащенно забилось сердце.
– Раньше вторника не получится, – сказала я. – Надо, чтобы Махмуди ушел в больницу.
– Предварительно позвоните.
Что могло произойти? Я надеялась на хорошее, стараясь не думать о проблемах: голос Амаля звучал деловито-оптимистически.
Во вторник я рано встала, помолилась вместе с Махмуди и стала ждать. В семь часов Махтаб ушла в школу, через сорок пять минут ушел Махмуди. Я следила за ним из окна до тех пор, пока он не сел в такси, затем позвонила Амалю подтвердить встречу. Я выскочила из дома и помчалась к магистральной улице, чтобы взять отдельное такси.
Было начало ноября. Холодный ветер грозил снегопадом. Мое продвижение замедлял не только утренний поток машин, но и то обстоятельство, что по дороге мне несколько раз пришлось менять такси. К тому моменту, когда я добралась до учреждения Амаля и постучалась к нему в кабинет, моя голова шла кругом от теснившихся в ней вопросов.
Он тут же открыл дверь и широко улыбнулся.
– Входите, – сказал он. – Садитесь. Чай? Кофе?
– Кофе, пожалуйста.
Я нетерпеливо ждала, пока он готовил мне кофе, затем сел за свой письменный стол и сказал:
– Ну что ж, думаю, вам надо созвониться со своими.
– Что случилось?
– И сказать им, чтобы приготовили пару лишних тарелок к празднику, который у вас называется Днем благодарения.
Я шумно, с облегчением вздохнула. На этот раз я знала. Получится. Мы с Махтаб вернемся в Америку!
– Каким образом? – спросила я.
Он изложил мне план действий. Иранским самолетом мы с Махтаб долетим до Бандар-Аббаса – самый юг страны. Оттуда на катере нас нелегально переправят через Персидский залив в Арабские Эмираты.
– В Эмиратах возникнут некоторые затруднения с документами, – сказал Амаль, – но вы уже будете за пределами Ирана, и обратно вас не вышлют. Вы быстро получите в посольстве паспорт и поедете домой.
Мысль о путешествии по морю в открытом катере немного пугала, но это был билет к свободе для меня и моей дочери, и я не собиралась от него отказываться.
– Мне понадобятся деньги? – спросила я.
– Я за все заплачу, – повторил Амаль свое первоначальное предложение. – Вернете мне долг, когда попадете в Штаты.
– Вот. – Я протянула ему стопку банкнот. – Могу я отдать это вам на хранение? Я не хочу рисковать – Махмуди может обнаружить деньги.
Здесь было девяносто американских долларов и эквивалент порядка шестисот долларов в риалах – остатки моего тайного капитала. Амаль согласился держать деньги у себя.
– Вам понадобится удостоверение личности, – сказал он, – чтобы сесть на самолет.
– В посольстве есть мои водительские права, свидетельство о рождении и кредитные карты.
– Иранское свидетельство о рождении?
– Нет. Американское, то, что я привезла с собой. Мое иранское свидетельство есть у Махмуди.
– Попытаемся купить вам билет по американскому свидетельству. Но было бы лучше, если бы вам удалось раздобыть иранское. Возьмите в посольстве все документы и попробуйте прихватить иранские.
– Хорошо. Когда мы выезжаем?
– В настоящий момент мой человек занимается подготовкой операции в Бандар-Аббасе, я жду его возвращения в Тегеран со дня на день. Не беспокойтесь, на День благодарения вы с Махтаб будете дома.
Из кабинета Амаля я позвонила Хэлен в посольство.
– Мне необходимо срочно с вами встретиться, – сказала я.
И хотя время для посетителей уже истекло, Хэлен ответила:
– Я сейчас же спущусь вниз и предупрежу охрану, чтобы вас впустили.
После этого телефонного звонка Амаль предостерег:
– О том, что происходит, в посольстве никому ни слова.
Но я была настолько взволнована, что Хэлен стоило только взглянуть на меня, как она тут же воскликнула:
– Боже правый! Что случилось? Вы такая сияющая, совсем другая.
– Я уезжаю домой, – объявила я.
– Не может быть!
– Да, уезжаю, и мне нужны мои документы и кредитные карты.
Хэлен была от души за меня рада. Она улыбнулась счастливой улыбкой. И крепко меня обняла. Мы плакали сладкими слезами. Она не спрашивала: как, когда или кто. Она была уверена, что я ничего не скажу, да и не стремилась ничего узнать.
Хэлен отдала мне хранившиеся у нее документы: мои водительские права, наши американские свидетельства о рождении, новые американские паспорта, которые она для нас выхлопотала, и мои кредитные карты. Вместе с ней мы зашли к мистеру Винкопу. Тот тоже обрадовался, но в то же время не упустил случая перестраховаться.
– Наш долг – предостеречь вас от попытки бежать. Вы не имеете права рисковать жизнью Махтаб.
Однако выражение его лица не вязалось с этими словами. Да, он обязан был меня предупредить. Но он откровенно ликовал по поводу осуществления моих планов.
Тут он сделал еще одно, весьма разумное замечание:
– Вот что меня беспокоит. Счастье из вас так и брызжет. Ваш муж обязательно заподозрит неладное.
– Я постараюсь скрыть свои чувства.
Взглянув на часы, я увидела, что опаздываю. Махмуди вернется из больницы еще не скоро, но я должна быть дома в пятнадцать минут второго – к приходу Махтаб из школы. Поэтому я извинилась и заспешила на улицу, чтобы пуститься в долгий обратный путь.
Около половины второго, подбежав к дому, я увидела Махтаб, стоявшую у запертой калитки, по щекам у нее текли слезы.
– Я думала, ты уехала в Америку без меня! – всхлипывая, проговорила она.
Как же мне хотелось рассказать ей о том, где я была и что должно произойти! Но сейчас, более чем когда-либо, я не имела права на откровенность. Заветный миг близился. Надо было соблюдать сверхосторожность. Ей будет так же трудно скрыть свою радость, как и мне.
– Я никогда не уеду в Америку без тебя, – уверила я ее. Мы вошли в дом. – Махтаб, пожалуйста, не говори папе о том, что я пришла позже тебя.
Она кивнула. Ее страхи рассеялись, и она побежала играть. А я тем временем, лихорадочно прокручивая в голове сегодняшнюю информацию, спрятала документы под чехол на кушетке в гостиной и попыталась придумать что-нибудь в оправдание своего радостного возбуждения.
Я придумала и позвонила Элис.
– Давай отпразднуем День благодарения у нас. Мы вместе приготовим ужин. Пригласим Шамси и Зари, и я познакомлю тебя с Фереште.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56