Нассерин зажгла свечи, приготовила чай и попыталась нас успокоить.
– Бояться не надо, – сказала она обычным для нее менторским тоном. – С нами ничего не случится.
Вера Нассерин в Аллаха была незыблемой, к тому же ее укрепляла мысль, что даже если по воле Аллаха иракская бомба и угодит в наш дом, то нет более славной смерти, чем геройски пасть в священной войне.
– Никаких бомб не было, – утверждал Маммаль.
– Отчего же тогда раздавался такой грохот? – спросила я. – Земля дрожала.
Маммаль пожал плечами.
Утром город гудел как улей, зализывая раны и алкая отмщения. Разумеется, налет совершили иракские военно-воздушные силы, но, как и следовало ожидать, радио твердило другое. Ирак вооружили американцы. Летчиков подготовили в Америке. Налет был организован американскими советниками и осуществлялся под их руководством. Каждый иранский обыватель был уверен в том, что сам президент Рейган летел в головном самолете. Это был не самый лучший день для американки в Иране.
Махмуди инстинктивно нас оберегал. В тот день мы с Махтаб не пошли в школу. Впоследствии выяснилось, что прилегающий к ней район оказался в числе наиболее пострадавших. Там погибло много людей.
Днем за нами заехали Эллен и Хормоз и повезли нас осматривать разрушенный город. Целые кварталы были стерты с лица земли – либо взрывами, либо пожарами. Над пепелищами все еще курился дым.
Что касается самой войны, тут мы были единодушны: война – это ужасно; что же до ее причин, то тут наши взгляды расходились. Я считала эту войну закономерным следствием того, что во главе правительства Ирана стоит фанатик и безумец. Махмуди и Хормоз кляли американцев, которые-де и были виноваты в этой бойне. Эллен заняла позицию мужчин.
Махмуди сел на своего конька – двурушничество американских властей. Ради сохранения паритета в Персидском заливе Соединенные Штаты ведут игру на два фронта, оказывая поддержку как Ираку, так и Ирану. По его убеждению, в США были произведены не только бомбы, сброшенные иракскими самолетами, но и противовоздушные установки, из которых вели огонь защитники Ирана. Но из-за долгосрочного эмбарго на поставки оружия Америка не могла открыто поставлять оружие Ирану.
– В связи с войной Иран вынужден нести колоссальные расходы, – бурчал Махмуди. – Из-за этого эмбарго нам приходится покупать оружие при посредничестве третьей страны и платить вдвое больше.
Все мы молили Бога, чтобы воздушный налет больше не повторился. Впрочем, в этом нас уверяли по радио – священная армия шиитов нанесет быстрый и точный ответный удар по американским марионеткам.
Судя по слухам, во время налета погибли десятки, если не сотни человек. Однако, согласно официальному правительственному сообщению, число жертв составило всего шесть; в новостях также говорилось, что по иронии судьбы воздушный налет доказал – Аллах на стороне Исламской Республики Иран. Дело в том, что иракская бомба – разумеется, по воле Аллаха – угодила в склад организации «Мунафакуин» – движения сопротивления в поддержку шаха. Следственная группа, прибывшая на место разрушения, обнаружила не только большие запасы оружия и боеприпасов, но и запрещенное законом оборудование для производства самогона.
По мнению правительства, это служило неопровержимым свидетельством того, что Аллах поможет Ирану выиграть войну, да еще и разгромить сатанинскую организацию «Мунафакуин».
В городе было введено военное положение. Поскольку электростанции пострадали во время бомбежки, все жители должны были соблюдать предельную экономию электроэнергии. С этой целью, а также в качестве меры безопасности вечерами в городе должно было производиться затемнение – до поступления нового распоряжения. Уличное освещение было отключено. В домах разрешалось пользоваться только самыми слабыми лампами, и то при занавешенных окнах. Махмуди постоянно носил с собой крошечный фонарик.
На смену дневным спорам и вопросам приходили ночные страхи и тревоги. В течение нескольких недель воздушные налеты повторялись каждую вторую-третью ночь, затем они стали еженощными. Вечерами, когда темнело, Махтаб жаловалась на боли в желудке. Я подолгу просиживала с ней в ванной – мы молились, плакали, дрожали. Теперь мы спали на полу в столовой под большим обеденным столом; чтобы уберечься от осколков битого стекла, мы занавешивали стол одеялами. Мы все страдали от недосыпания. Ничего ужаснее бомбежки нельзя было вообразить.
Как-то раз после школы, когда оранжевое такси доставило нас на улицу Шариати, мы с Махтаб, как обычно, отправились за хлебом. Нам захотелось барбари – это хлеб овальной формы, длиной около двух футов, из дрожжевого теста. Если его есть теплым и свежим, он гораздо вкуснее более популярного здесь лаваша.
В пекарне мы стояли в очереди более получаса, наблюдая за привычным коллективным действом. Мужчины трудились споро – взвешивали тесто, скатывали в колобки и откладывали в сторону, давая ему время подняться. Когда тесто было готово, один из работников придавал ему окончательную продолговатую форму и вылепливал пальцами гребешок во всю длину. Пекарь метал хлебы в печь и из печи, орудуя плоской лопатой, насаженной на восьмифутовую рукоять.
Тем временем запас теста подошел к концу. Первый – тот, с кого начинался конвейер, – стал сразу готовить новый замес. Он бросил дрожжи в огромный чан и включил воду. Зная, что чан наполнится не скоро, работник решил отлучиться. Он вошел в туалет – крошечную комнатку, отгороженную в середине пекарни. Когда он открывал дверь, чтобы войти, и через несколько минут – чтобы выйти, мы чуть не задохнулись.
Неужели он не вымоет руки, прежде чем снова приняться за работу? – подумала я. Умывальника нигде не было видно.
К моему ужасу, он сполоснул руки прямо над чаном, в котором должен был начать месить тесто.
Однако я не успела возмутиться, так как раздался вой сирен воздушной тревоги. А через несколько секунд – рев подлетающих самолетов.
Я лихорадочно соображала, как поступить, стараясь побороть панику здравым смыслом. Стоит ли нам переждать здесь или бежать домой? Для меня важно было доказать Махмуди, что мы в состоянии о себе позаботиться, – в противном случае он прекратит отпускать нас одних.
– Махтаб! Бежим! – крикнула я.
– Мама, я боюсь!
Я схватила малышку на руки. Какое-то чутье толкало меня с улицы Шариати в переулок. Я свернула в лабиринт газонов на задах наших домов, работая ногами с такой силой, на какую только была способна. Повсюду вокруг нас разносился захлебывающийся рев самолетных двигателей, залпы противовоздушных орудий, невероятный грохот угодивших в цель бомб, завывания и вопли умирающих.
Осколки артиллерийских снарядов шлепались на землю рядом с нами, причем некоторые были так велики, что могли убить. Мы же продолжали бежать.
Махтаб уткнулась личиком мне в грудь, вцепившись пальцами в плечи.
– Мамочка, мне страшно! Мне страшно! – всхлипывала она.
– Все будет хорошо, все будет хорошо, – кричала я изо всех сил. – Молись, Махтаб! Молись!
Наконец мы добрались до нашей улицы и, уже спотыкаясь, – до дверей нашего дома. Махмуди стоял на пороге в тревожном ожидании. Завидев нас, он распахнул дверь и втащил нас внутрь. Тесно прижавшись друг к другу, прислонившись спиной к бетонным стенам, мы переждали бомбежку в коридоре на первом этаже.
Однажды мы с Махтаб, усадив Амира в коляску, отправились в парк. Для того чтобы попасть в детский городок, надо было пройти мимо волейбольной площадки, где шла оживленная игра. Около двадцати мальчишек резвились на солнышке в прохладный, уже почти весенний день.
Махтаб раскачивалась на качелях, когда я услышала взволнованные голоса, доносившиеся с волейбольной площадки. Обернувшись, я увидела четыре или пять белых микроавтобусов «ниссан», загородивших вход в обнесенный забором парк. Пасдар! Видимо, они явились, чтобы проверить всех, кто гуляет в парке.
Я осмотрела свой «наряд». Манто наглухо застегнуто, русари на месте. Но мне вовсе не хотелось встречаться с пасдаром, и я решила поскорее уйти домой. Я окликнула Махтаб.
Толкая перед собой коляску с Амиром, я направилась к воротам. Махтаб семенила рядом. Уже около волейбольной площадки я поняла, что сегодняшним «объектом» действий пасдара были эти самые подростки. Под дулами ружей мальчики брели к машинам. Они повиновались молча.
Мы наблюдали за тем, как ребят, всех до одного, посадили в микроавтобусы и увезли.
Что же с ними будет? Расстроенная и напуганная, я заспешила домой.
Мне открыла Ассий. Я рассказала им с Резой о том, что я видела, и Реза высказал следующее предположение:
– Наверно, их забрали потому, что их было много. А собираться большими группами без специального разрешения запрещено.
– И что с ними будет? – спросила я.
– Не знаю, – равнодушно бросил Реза, пожав плечами.
На Махмуди этот случай тоже не произвел никакого впечатления.
– Если их забрал пасдар, значит, они наверняка в чем-то провинились, – сказал он.
Однако, когда на следующий день, придя в школу, я рассказала о случившемся миссис Азар, она отреагировала иначе.
– Когда они видят группу мальчиков, они хватают их и отправляют на войну, – печально проговорила она. – Они и в школах такое проделывают. Подъедут на грузовиках к мужской школе и забирают ребят в солдаты. Семьи их больше никогда не видят.
Как же я ненавидела войну! Ненавидела эту жуткую бессмыслицу. Ненасытная жажда убивать и полная готовность умереть оставались для меня загадкой. В этом и заключается одно из самых главных – а для западного человека и одно из самых таинственных – культурных различий между избалованными жизнью американцами и населением других, менее благоденствующих стран. С точки зрения Маммаля и Нассерин, жизнь, в том числе и их собственная, ничего не стоила. Смерть же гуляла здесь повсюду, а потому приобрела характер обыденности. Что еще остается человеку, кроме как ввериться воле Аллаха? А если случится самое худшее, что ж, его все равно не миновать. Их спокойствие во время бомбежек не было бравадой. Скорее, проявлением философии, которая, будучи доведенной до максимализма, и порождает террористов-великомучеников.
Ярким примером тому явилась одна из пятниц: мы по обыкновению собрались в доме Амех Бозорг по случаю дня отдохновения мусульман, когда полагается возносить многочисленные молитвы. Телевизор был включен – транслировали молитвенную проповедь в центре города; я не прислушивалась к передаче до тех пор, пока Махмуди и Маммаль не заговорили возбужденными, встревоженными голосами. Да тут еще Амех Бозорг запричитала.
– Бомбят собравшихся на праздничную молитву! – воскликнул Махмуди.
На экране толпа правоверных в панике бросилась врассыпную. Затем появилась панорама неба, действительно потемневшего от иракских самолетов. В результате взрывов в гуще толпы образовывались зияющие пустоты.
– Там Баба Хаджи, – напомнил мне Махмуди. Он всегда ходил по пятницам на площадь.
В центре Тегерана царила сумятица. Телекорреспонденты не могли сказать ничего вразумительного о количестве жертв, но расчет Ирака был точен – в данном случае он одержал победу как в моральном, так и в физическом смысле.
Семья с нетерпением ждала возвращения Баба Хаджи. Пробило два, затем два тридцать. К этому времени Баба Хаджи всегда уже бывал дома.
Амех Бозорг, не теряя времени, облачилась в траур и, скорбно завывая, стала рвать на себе волосы. Она заменила цветную чадру на белую и, усевшись на пол, принялась, плача и голося, нараспев читать Коран.
– Сумасшедшая, – отозвался Махмуди о своей сестре. – Все, что нам остается, – это ждать. Ведь она еще не получила известия о его смерти.
Родственники по очереди выбегали на улицу посмотреть, не идет ли глава семьи. Час за часом проходили в напряженном ожидании под ритуальный плач Амех Бозорг. Казалось, она упивается своей новой ролью вдовы мученика.
Было без малого пять, когда Фереште вбежала в дом с радостной вестью.
– Идет! Пешком идет по улице.
Весь клан собрался у дверей, приветствуя Баба Хаджи. Он же медленно и безмолвно вошел в дом, опустив глаза долу. Родственники расступились, дав святому путь. Вся его одежда была забрызгана кровавым месивом. Ко всеобщему удивлению, он прямиком прошел в ванную, чтобы принять душ.
Спустя некоторое время Махмуди поговорил с ним, после чего сказал мне:
– Он жалеет, что его не убили. Он хотел бы принять смерть мученика, как и его брат.
В отличие от остальных членов семьи Махмуди не проявлял безрассудной отваги. Он смертельно боялся. По мере того как для жителей Тегерана война становилась реальностью, органы гражданской обороны издали новые инструкции. Во время налета каждый должен был укрыться в убежище, то есть в крытом помещении на первом этаже. Мы опять перебрались в спальню, где даже во сне ждали звука ненавистной сирены, заслышав который бежали вниз, под лестницу.
Там, даже перед Резой и Маммалем, Махмуди не мог скрыть своего страха. Он плакал от ужаса. Дрожал от беспомощности и испуга. После чего пытался реабилитироваться, понося американцев, однако с каждым налетом его пыл убавлялся.
Иногда мы встречались взглядами, и я читала в его глазах понимание. Махмуди знал, что мы оказались в этой заварухе по его вине, но не знал, как из нее выпутаться.
11
Раз в году каждый иранец принимает ванну.
Это событие происходит по случаю персидского Нового года (норуза) – двухнедельного праздника, во время которого все домохозяйки наводят в доме относительную чистоту и порядок. Праздника норуз с нетерпением ждут владельцы обувных магазинов, так как каждый иранец покупает по этому случаю новую пару обуви. В течение двух недель из-за бесконечных семейных ужинов, чаепитий и приемов люди почти не работают. В строго установленной очередности – по старшинству в семейной иерархии – тот или иной родственник открывает двери своего дома для гостей.
Норуз отмечается двадцать первого марта, в первый день весны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56