А потом… – Последовала пауза. Как детская игра, которую знаешь, любишь и в которой помнишь следующие слова. Да, вот и они: – Вы сможете посмотреть на свою чудесную новую кожу, розовую, она будет светиться здоровьем и ослепительной молодостью.
Беспокойство сняло как рукой. Голос доктора гипнотизировал, и, хотя она проспала столько, сколько не спала за всю свою жизнь, глаза начали слипаться.
Вокруг кинотеатра выстроилась очередь длиной в километр. Увидев, как Барб самодовольно сложила губки, Алекса поняла, что подруге до этого нет никакого дела. Как обычно, у нее был план. Это было замечательным свойством ее характера. Конечно, не последнюю роль играли отцовские деньги, но иметь четкий план, как их потратить, не менее важно. Открытый «шевроле» с визгом затормозил за поворотом Стейт-стрит. Барб обернулась назад к Багси и Дэйву и, махнув рукой в сторону огромных плакатов с Джоном Траволтой, распорядилась:
– Мальчики, вы вставайте в очередь, а мы с Алексой часам к девяти заедем вас сменить. Потом возьмете машину, припаркуетесь в Чепела и захватите нас, когда «Лихорадка» закончится. Хорошо? Тогда вперед.
«Вот тупицы», – подумала Алекса, глядя, как двое долговязых выпрыгивают из машины, криво улыбаясь в ее сторону. У Барб было еще одно качество, за которое Алекса любила подругу. Она относилась к ребятам как к обслуге, и – что самое удивительное – они на это западали. «Особенно в твоем присутствии, – сардонически замечала она Алексе. – Мечтают трахнуться с тобой, точно говорю. А что ты еще хотела с такой фигурой, везучая ты дрянь!»
Утро они провели, раскачиваясь в гамаке у бассейна и болтая о сексе. Точнее, болтала Барб. Это была ее любимая тема после еды и диеты. Алексу тошнило от таких разговоров, но она мирилась – по большому счету с Барб все равно здорово. Так считали многие. Отец Барбары, Пол Уиттен, был большой шишкой в одной компании. Называлась она «Американский газ», или «Нефть», или «Американский воздух» – в общем, что-то жизненно важное для всей Америки. Дом большого босса соответствовал его положению – начиная от длинной извилистой подъездной аллеи, обсаженной пальмами, и кончая изящным внутренним двориком в великолепном особняке из белого камня. Как лениво сообщила Алексе его хозяйка, он был смоделирован по типу одного андалузского дома по просьбе ее последней мачехи (знать бы еще, где находится Андалузия…). Алекса часто думала, что, будь Джо подругой Барб, через сутки она знала бы всю историю местности, включая времена, когда Санта-Барбара еще принадлежала Испании. Алекса чихала на прошлое. Она блаженствовала в настоящем – в невероятной роскоши своей кровати, темно-коричневых полотенцах, таких толстых, что, казалось, ты заворачиваешься в мамину бобровую шубу.
Днем Алекса с досадой думала о том, что Барб, должно быть, совсем спятила, назначив встречу с Багси и Дэйвом. С этими ребятами они познакомились в Палм-парке, когда катались на роликах. Теперь ясно, что и из них можно извлечь определенную пользу – поставить в очередь на два бесконечных часа и быть спокойными насчет билетов на последний сеанс «Субботней лихорадки».
– А все-таки, откуда у тебя такая фигура? – сощурилась Барби, свесившись с гамака. В голосе слышались нотки раздражения, обычно находившего на нее при виде подруги в бикини.
– От отца, наверное, – не задумываясь ответила Алекса. Барб затряслась от смеха, но Алекса и бровью не повела. Она умела скрывать любые эмоции, и злость в том числе.
Лишь совсем недавно до Алексы начало доходить, что рост под метр восемьдесят – еще не причина для немедленного самоубийства. Пока Барб вещала о травке и мужских достоинствах, Алекса полностью погрузилась в свои мысли. Рост, глаза цвета моря и, наверное, большой чувственный рот, как у Карли Саймонс, достались ей от отца. Но бледно-золотистая кожа и гармонирующие с ней длинные волосы такого же цвета – точно от матери.
Барб газанула, заставив волосы Алексы взвиться назад, как метеор. И что за работа предстоит матери в Мексике? Точно, что ничего стоящего. Ясно, что не «Вог», не «Вью» и не «Базар». Как модель, ее мать была уже на пути из большого бизнеса, Алекса понимала это. В тридцать четыре, или тридцать пять, или сколько ей там на самом деле Тери уже утратила ту неповторимую внешность. Когда-то эта внешность вызывала у Алексы жгучую зависть. Теперь они поменялись ролями.
Не нужно было лишнее отцовское подтверждение того, что Алекса знала и так: для Тери было бы неплохо, если бы Алекса совсем не появлялась на свет. Притворяться сестрой было поздно. «Пора тебе исчезнуть, малышка, – частенько говорил отец, – ты стала слишком заметной. Маме не дает покоя ушедшая молодость». Как плохо, что мужчины с годами хорошеют – им идут и морщины, и седые виски. В то время, как отец становился все интереснее и был обласкан вниманием маминых, а теперь и ее, подруг, мама только накладывала больше румян и все туже и туже затягивала волосы назад этой глупой лентой, будто бы натягивающей кожу. Это просто ужасно. Алекса вздохнула и закрыла глаза.
Барб только что удачно преодолела поворот на Монтасито. Только когда Барб вела машину, Алекса имела время спокойно подумать – к счастью, Барби не любила болтать за рулем. Сейчас она наслаждалась новым красным «шевроле».
Кто бы знал, какую истерику закатила мама, когда Альф Виктор предложил ей, Алексе, попробовать себя на съемках. «Она слишком молода. Ты не имеешь права!» – все шумела она, не в силах остановиться. Алексе нравился Альф Виктор. Он всегда обращался с ней как со взрослой. Она с благодарностью вспоминала день, когда Альф разрешил ей остаться у себя на съемках. Мама ничего не знала об этом – и не узнает. Как же противно было видеть еще одну стареющую женщину, кривляющуюся перед камерой. И кому подойдет эта работа? Алекса никогда не верила, что этим кто-то зарабатывает большие деньги. Понятно, что время от времени маме везло на контракты, означавшие пару новых шмоток, а иногда и новую машину. Однако сидение без денег в промежутках между съемками все-таки доказывало полную абсурдность такой жизни. Наверно, все было бы по-другому, если бы «глава семьи» иногда выполнял свои «обязанности»… При мысли об отце Алекса поморщилась.
Видно, ей и вправду повезло с фигурой, но, если нет мозгов, ничего в жизни не добьешься. «Осенью еду в Сан-Диего, – думала Алекса, – поступаю на курсы менеджмента, а потом – в Нью-Йорк, подальше от пляжных бездельников, от Багси, Дэйвов и Бенов». С ее головой и фигурой она найдет себе главного газо-нефтяного босса и никогда не будет жить в долг.
Барби направлялась в загородный клуб: она имела виды на одного парнишу, который работал на въезде в парковку. Место тоскливое, но было забавно наблюдать за старичками, сморщенными, как чернослив, бросавшими на нее взгляды тайком от жен. Бедняги, приходится стараться изо всех сил, изображая жизнерадостное веселье за стаканчиком мартини. В общем, тюрьма без решеток.
Однажды Алекса прочитала об английском короле, который отказался от трона, чтобы жениться на любимой женщине: она была разведена. На фотографии та показалась девочке плоскогрудой и старомодной дамочкой. Прошло несколько лет, и что же? Исчерпав все темы для разговора, на приемах супруги по очереди декламировали друг другу алфавит с неизменной счастливой улыбкой. Вот они, узы брака! Почему столько подруг мечтают запутаться в этих узах, было за пределами ее понимания.
Вместо любимого на посту был какой-то краснорожий парень. Барб с оскорбленным видом сверкнула на него глазами. Хотим ли мы проехать на территорию? Глупый вопрос. Барб с силой хлопнула дверью перед носом у обалдевшего парня и рванула вперед.
Как же скучно бывает с Барб. Сейчас они направятся в кафе, где та объестся мороженым и начнет стонать о тяжелой жизни в «санатории». В домике у бассейна в поместье Уиттенов висела старая рекламка, гласившая, что Санта-Барбару всегда называли «санаторием Тихого океана, где отдыхающие могут насладиться покоем под шум прибоя и легкий океанский бриз и есть все для восстановления здоровья…»
– Если бы еще вспомнить, сколько здесь выкурено травки, – ухмыльнулась Алекса, прочитав последнюю строчку.
Барби просто сумасшедшая. В университетском городе, откуда и выпускники не горели желанием уезжать, жизнь кипела, как нигде. Сейчас город гудел от звуков дискотеки. А это музыка из «Субботней лихорадки». Пожалуй, с Джоном Траволтой и она была бы не прочь встретиться. Перед ним можно и покрасоваться телом, и забыть о своей неприступности – хотя бы на пару часов. По дороге в кафе Алекса невольно шагала в такт музыке, чувствуя на себе взгляды. Она понемногу привыкала к ним, и это нравилось ей все больше и больше.
Тери была больна, очень больна, она знала это. Это случилось ночью. Она почувствовала, что не может дышать и то и дело ее бросает в пот. То ли во сне, то ли наяву она слышала приглушенный разговор. Неясные очертания лиц то приближались, то отдалялись, как в разных призмах бинокля.
Как нечестно, злилась Тери: теперь, когда она вот-вот обретет новое лицо, подводит дурацкое тело. Но она была так слаба, что не было сил дать выход ярости.
Пленку сняли еще вчера, а она так ни разу и не пожаловалась, не заныла, хотя звук разрывающейся кожи, самый ужасный на свете, еще стоял у нее в ушах. Тери все стерпела и даже бормотала Энн слова благодарности, пока та накладывала особую пудру на то место, которое должно было быть лицом.
Жутко хотелось почистить зубы, но глупый рот не желал открываться. И где он вообще? Она дотронулась до себя неуверенно, как до чужого человека. Нормальный рот, мягкий, только вокруг грубая толстая корка, из-за которой он мог лишь чуть-чуть приоткрыться.
Посмотреться в зеркало можно было только на следующий день, когда корка естественно сойдет. «Так же легко, как из формы готовый пирог», – сказали ей. Слова, слова, слова… Тери становилось так плохо, что было уже почти все равно, как она выглядит. Температура и давление стали важнее губной помады. Тело то сотрясал дикий озноб, то оно нестерпимо горело. В довершение ужасной несправедливости, то место, где когда-то было лицо, вдруг будто превратилось в огромный больной зуб, в котором от невыносимой боли бешено пульсировала кровь.
А это что, сон? Неужели это Магда стоит у ее постели? Неужели это ее глаза – полные страдания, сопереживания, которое бывает только у иностранцев, – взгляд Ингрид Бергман в «Касабланке»? Даже задавленная несчастьем, Тери не могла не засмотреться на такие фотогеничные славянские скулы Магды. Сейчас на свету они блестели, будто от слез. Но почему она здесь? Они об этом не договаривались. Встреча была назначена в отеле «Беверли Хиллз». Встреча будет особенной, как празднование Дня Независимости или Рождества, и от нее, Тери Шепард, никто не сможет оторвать взгляд, как когда-то в баре «У Джерри».
– Магда, это ты?
Ответа не было. Тери уже ничего не понимала. Она совсем запуталась, голова кружилась от всего, что происходило внутри и снаружи, от жгучей, пронзительной боли. Весь день больная улавливала обрывки разговоров. Энн, сиделка, говорила жестко и с тем сарказмом, в котором Тери узнавала себя:
– Вот подлая штука! Я же твердила, что фенол может проникнуть в кровь. Знали же, что она училась заочно. Русский диплом, черт бы его побрал. Если тромб увеличится…
Если речь и шла о Тери, у нее не было сил даже испугаться. Она не шевелилась, сосредоточившись на том, чтобы ровно дышать, и боролась с колотившей ее дрожью. Тело холодело все больше, только лицо горело под слоем пудры и коросты.
– Снимите с меня корку! – выкрикнула Тери. Она знала, что закричала, но голос оказался так слаб, что она еле услыхала себя. Потом ей что-то вкололи, и быстро стало очень хорошо, до эйфории – она вскарабкалась на вулкан и потушила огонь…
В четыре двадцать пять в палату вошли доктор, Энн и еще одна сестра в белом халате. Тери все еще обливалась потом, но твердо знала, что все будет хорошо. Это были слова доктора, да и в любом случае, Тери сама так решила, хоть и сжимала кулаки, как боксер перед боем. Ее коляску подкатили к окну, в котором ничего не отражалось. Тери и не хотела увидеть себя в их присутствии. Она подождет, пока ее оставят одну и она сможет не смущаясь упиваться своей обновленной красотой. Еще несколько минут ожидания за кулисами – и она выйдет на сцену, чтобы стать звездой.
Слой засохшей кожи снимали специальным кремом, он тоже был частью волшебной формулы. Голову закрепили на кресле, шея не двигалась. Над ней склонилось напряженное лицо доктора. Тери зажмурилась изо вех сил, но тут же открыла глаза: вскрикнула сестра Энн. На лице сиделки застыл ужас. От страха бросило в жар. На глазах доктора были слезы – слезы?! Доктору пришлось глубоко вздохнуть, прежде чем заговорить своим вкрадчивым голосом:
– Боюсь, придется еще подождать. Надо кое-что подкорректировать. Возможно, придется для этого отправиться в нашу реабилитационную клинику в Мексике. Мы все организуем. На лице остались струпья, куски мертвой кожи, которые нужно будет удалить.
– Струпья… что это… струпья… в Мексику? Но у меня нет времени… – Голос был скрипучий, и звуки Тери выдавливала из себя с трудом. Губы отвыкли двигаться, улыбаться.
– Вам надо отдохнуть. – Глаза доктора смотрели не на Тери, а со злостью впились в Энн. Та тоже отвернулась, но ужас все еще светился у нее в глазах. Что происходит? Ей снова что-то вводили, и, не успев отбросить шприц, Тери опять потонула в тумане, растворившем в себе звуки и очертания.
Свет не выключили. Тери внезапно пришла в себя, обвела глазами палату: никого. Она с трудом села, шея еще была скована, и в сторону приходилось поворачиваться всем телом. Теперь только одно занимало Тери. Она должна увидеть себя, узнать сейчас, Сию минуту, что это понадобилось корректировать, из-за чего нужно ехать в Мексику? Она сползла с кровати, слабость была ужасной, будто вместе с кожей у нее отняли и остатки сил.
Мертвая больничная тишина страшила, но ничто не могло ее удержать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43