И он спрашивал: "За что?" И на этот вопрос — непостижимый, недоступный вопрос — я был нем. Не прошло и десяти минут... как он испустил стон и покинул нас наконец. А у меня такие были на него планы. Такие планы. И я любил его — любил сильнее, чем сам думал. Его смерть... и этот ужас, как он умирал... не могли не отравить остаток наших дней, — выговорил Вудворд. — Энн всегда была хрупкой... а теперь ее рассудок слегка помутился. Дух ее потемнел, и мой тоже. Она обернулась против меня. Она не могла больше жить в этом доме, у нее начались припадки ярости. Я думаю... она так отчаялась, так гневалась на Бога... что жизнь ее свелась к животным побуждениям. — Он снова глотнул. — Она начала пить. Ее стали замечать в недостойных местах... с недостойными людьми. Я пытался до нее достучаться, прибегнуть с нею вместе к церкви, но становилось только хуже. Наверное... ей нужно было кого-то на этой земле ненавидеть так же, как она ненавидела Бога. В конце концов она ушла из дома. Мне говорили, что ее видели пьяной в определенном районе города, и с ней был мужчина дурной репутации. Стала страдать моя карьера. Пошли слухи, что я тоже пью — что иногда бывало правдой — и что я беру взятки. Что никогда правдой не было. Но удобная ложь для тех лиц, что желали мне вреда. Напомнили о себе долги — как поступают они всегда с человеком в трудном положении. Я продал почти все, что у меня было. Дом, сад, фонтан, кровать, на которой умер Томас... все равно я на все это смотреть не мог.— Но вы сохранили камзол, — сказал Мэтью.— Да... потому что... не знаю почему. Или знаю. Это был единственный предмет из моего прошлого... оставшийся чистым и незапятнанным. Это было... дыхание вчерашнего дня, когда мир еще благоухал.— Простите, — сказал Мэтью. — Я понятия не имел.— Откуда же тебе было знать? Со временем... мне стало доставаться меньше дел. Должен сказать, что во многом я сам был виноват в этой немилости, ибо позволял брату Рому составлять мне компанию на судейской скамье. И я решил... раз мое будущее в Лондоне темно, попытаться сделать его светлее в колониях. Но перед отъездом... я попытался найти Энн. Я слыхал, что она прибилась к компании женщин того же класса, которые пережили смерть мужей во время чумы и потому стали... подстилками и торговками телом по необходимости. К тому времени она стала... я бы не узнал ее. И она сама себя не узнала бы. — Вудворд с трудом вздохнул. — Наверное, этого она и хотела — забыть себя, а вместе с собой — прошлое. — Он смотрел мимо Мэтью, в непредставимую даль. — Мне кажется, я видел ее. В толпе в порту. Не был уверен. И не хотел. Я ушел. Потом я сел на корабль... и в Новый Свет.Вудворд откинул голову на подушку и снова закрыл глаза. Сглотнув гной, он попытался прочистить горло, но безуспешно. У него уже почти пропал голос, но он заставлял себя говорить, потому что страшно боялся за душу Мэтью и хотел, чтобы юноша все это понял.— Представь себе мое изумление... когда я обнаружил, что Манхэттен не вымощен золотом. Оказалось, что Новый Свет... не так уж отличается от Старого. Те же страсти и те же преступления. Те же грехи и те же негодяи. Только здесь... куда больше возможностей для греха... и куда больше места, где его совершать. Бог один знает, что принесет следующий век.— Я об этом говорил с Гудом, — сказал Мэтью, позволив себе намек на улыбку. — Его жена верит, что мир будет уничтожен огнем, а сам Гуд считает, что это может быть — по его словам — "век чудес".Вудворд открыл налитые кровью глаза.— Не знаю... Но сочту чудом, если Фаунт-Роял доживет до нового века. Этот город наверняка погибнет, если не будет казнена Рэйчел Ховарт.Улыбка Мэтью исчезла.— Будущее этого поселка и лежит в основе вашего решения предать эту женщину смерти, сэр?— Нет, разумеется. Абсолютно нет. Но улики... свидетели... куклы... ее собственное кощунственное поведение. Не говоря уже о ее власти над тобой. — Какой власти? Я не понимаю, как может мой интерес к отысканию правды считаться...— Воздержись, — попросил Вудворд. — Пожалуйста. Чем больше ты стараешься, тем меньше ты можешь кого-нибудь убедить... и менее всех — меня. Я позволю себе сказать, что не только Иерусалим строит планы на эту женщину... хотя я считаю, что на самом деле это она строит планы на тебя.Мэтью покачал головой:— Вы очень ошибаетесь.— Я достаточно много слушал дел. И знаю, как ослепляет жар соблазна. И как обжигает. — Вудворд в очередной раз потер себе горло. — Мой голос почти пропал, но это я должен тебе рассказать, — прошептал он. — Жил-был однажды один купец. Энергичный, предприимчивый, молодой. Ради дела... ему приходилось рано вставать, а потому и ложиться рано. Но однажды вечером... он засиделся позже обычного часа и услышал чудесное пение, которого никогда раньше не слышал: голос ночной птицы. На следующий вечер он устроил так, чтобы лечь позже... и еще раз услышать пение птицы. И на следующий вечер. Он так... так опьянился голосом ночной птицы, что целый день думал только о нем. И пришло время, когда он стал слушать птицу ночь напролет. Уже не мог заниматься своим делом при свете солнца. Скоро он вообще повернулся к дню спиной и весь отдался чарующему голосу ночной птицы... и так грустно кончилась его карьера, его богатство... и наконец, жизнь.— Хорошая притча, — коротко сказал Мэтью. — И какова же мораль?— Мораль ты знаешь. Да, притча, но в ней — великая правда и предостережение. — Он всмотрелся в Мэтью проницательным взором. — Не получится — любить только голос ночной птицы. Приходится полюбить и ночную птицу. А потом... потом и саму ночь.— Вы неверно оцениваете мои мотивы. Я просто заинтересован в том, чтобы...— Помочь ей, — перебил Вудворд. — Найти истину. Послужить. Как бы ты это ни формулировал... Рэйчел Ховарт — твоя ночная птица, Мэтью. И никакой был бы из меня опекун, если бы я, видя, что тебя грозит поглотить тьма, не предупредил бы.— Грозит поглотить тьма? — приподнял брови Мэтью. — По-моему, это преувеличение, сэр.— По-моему, это еще преуменьшение. — Вудворд смотрел в потолок — силы почти оставили его. Тело ощущалось как нелепый глиняный кувшин на огне горшечника, и запертое в этом сосуде истинное существо Вудворда жаждало глотка свежего, прохладного воздуха. — Эта женщина зачаровала тебя — ради своих собственных целей. Она ничего иного от тебя не хочет... как чтобы ты помог ей избежать костра... а это будет грех, который навеки заклеймит тебя в глазах Господа.Мэтью встал, не желая слушать всю эту чепуху. Он решил было выйти крадучись, но не стал, потому что знал: магистрат говорит искренне, и еще знал, что сам пожалеет о подобной поспешности.— Сэр, могу я задать вам вопрос и попросить, чтобы вы как следует подумали, прежде чем ответить?Разрешение было дано кивком головы.— Вы искренне — всем сердцем и всей душой — верите, что Рэйчел — ведьма?— Твой вопрос... лежит в сфере эмоций, — ответил Вудворд. — На меня возложена обязанность хранить и осуществлять закон. Улики говорят мне, что она действительно ведьма, и потому я обязан применить закон по всей его строгости.— На миг отложите мантию в сторону и ответьте мне.— Я удовлетворен, — последовал твердый ответ. — Да, недостает некоторых деталей. Да, есть вопросы, на которые я хотел бы получить ответы, есть еще свидетели, которых я хотел бы допросить. Но... я вынужден действовать, исходя из того, что у меня есть. А есть у меня — как очевидно для нас обоих — свидетельские показания и вещественные доказательства, которые любой судья признал бы достаточными, чтобы ее сжечь. Она это знает. Она не может не искать путь к спасению... а он лежит через тебя.— Я думаю, Сатана освободил бы ее, будь она действительно его прислужницей.— Прислужники дешевы, — ответил Вудворд. — И я думаю... вполне совместимо с целями Сатаны стоять в сторонке и дать говорить своей ночной птице.Мэтью хотел было парировать выпад, но понял, что это бесполезно. Они зашли в тупик, и дальше им вместе дороги нет.— Я продолжу чтение документов, — предложил магистрат. — Я не желаю выносить решение даже с тенью ненужной поспешности.— Можно мне читать то, что вы уже прочли?— Если хочешь. — Вудворд поднял пачку листов и вложил в руки своего клерка. — Но помни: больше ни слова на эту тему. Ты меня слышишь?— Да, сэр, — ответил Мэтью, хотя это согласие оставило у него во рту горький вкус.— И ты не вернешься, чтобы снова увидеться с мадам Ховарт?Это было труднее, но Мэтью не нуждался во времени для раздумий.— Прошу прощения, но этого я не могу обещать.Магистрат поджал губы и испустил безнадежный вздох. Но и он тоже знал границы послушания Мэтью.— Выбирать тебе, — прошептал он. — Я только молю Бога, чтобы ты выбрал мудро. — Он указал головой на дверь: — Теперь иди. Мне нужно отдохнуть.— Да, сэр.Мэтью смотрел на Вудворда, будто изучая черты его лица.— В чем дело?— Я должен задать этот вопрос, сэр. Вы тогда приехали в приют искать клерка или замену своему сыну?— Моего сына... заменить невозможно.— Это я понимаю. Но мы оба с вами знаем, что вы могли найти себе опытного клерка через любую адвокатскую контору. Я должен был спросить, вот и все.Он повернулся и пошел к двери.— Мэтью? — Вудворд с трудом сел на постели, лицо его побледнело от страдания. — Я не знаю... искал я замену сыну или нет. Может быть. Но я знаю, что хотел воспитать кого-нибудь. Вырастить человеком... защитить... охранить его чистоту от этого грязного мира. Ты понимаешь?— Понимаю, — ответил Мэтью. — И хочу выразить вам благодарность за заботу обо мне. Если бы вы меня оттуда не забрали, мне подумать страшно о том, что меня ждало.Вудворд опустился на подушки.— Сейчас перед тобой целый мир. У тебя блестящее будущее. Пожалуйста... умоляю тебя, берегись тех, кто хочет его разрушить.Мэтью вышел из комнаты, держа под мышкой пачку бумаг, зажег у себя в комнате свечу, плеснул себе в лицо холодной водой и открыл ставни. Уже почти стемнело, но он глядел мимо невольничьего квартала в сторону дозорной башни и лежащих за ней болот. Теперь ему казалось, что человек в любую минуту может попасть в трясину где угодно, совершенно внезапно. Ни на какие вопросы этого мира не было легких ответов, и, похоже, с каждым годом эти вопросы все сложнее и сложнее.Он действительно считал, что магистрат приехал в приют искать себе сына. И как же теперь мучительно должно быть Вудворду думать, что он может потерять еще одного сына, погибшего из-за греховности мира. Но каковы бы ни были чувства Мэтью к магистрату, он не отвернется — не может отвернуться — от Рэйчел. Пусть он замена сыну... но он еще и человек и должен делать то, что считает правильным.То есть биться за доказательства ее невиновности вплоть до самой казни.Ночная птица или еще какая, но она действительно говорит ему. Он даже сейчас слышал ее голос, слышал ее, страдающую в темноте своей камеры. Что же он будет делать завтра, когда магистрат попросит его подготовить смертный приговор и подписать его как свидетель ниже подписи самого Вудворда?Он поставил свечу и оперся на кровать — осторожно, потому что рубцы на спине горели. Потом стал читать документы суда в надежде, что его что-нибудь наведет на факт, который он просмотрел, и этот один факт станет ключом к свободе Рэйчел.Но заранее боялся, что такого факта не найдется.Времени оставалось очень мало. Если действительно Сатана поселился в Фаунт-Рояле, подумал Мэтью, он сейчас весело ухмыляется. А если не Сатана... то это ухмылка кого-то другого. Той самой лисы, как сказала миссис Неттльз.Но Мэтью верил, что даже самая искусная лиса оставляет след. И ему предстоит взять этот след, мобилизовав все свои инстинкты ищейки. Если инстинкты его подведут, Рэйчел погибнет, а он будет обречен судьбе, которая для него страшнее огней Ада: биться с неразрешимыми вопросами до самой могилы. Глава 23 — Сие мой дар тебе, — сказал Сатана.Мэтью не мог ни двинуться, ни заговорить. Язык сковало льдом, тело окоченело. Но в прыгающем свете пламени он заметил, что Сатана действительно одет в черный плащ с шестью золотыми пуговицами, по три с каждой стороны. Голову дьявола покрывал капюшон, и там, где полагается быть лицу, была только еще более глубокая тьма.— Мой дар, — повторил Сатана голосом, очень похожим на голос Исхода Иерусалима.Длиннопалыми бескровными руками он распахнул плащ, обнажив под ним шитый золотом камзол. Из-под него он достал мокрую черепаху, с которой капала вода. Она дергалась в темно-зеленом панцире, который Сатана протянул Мэтью.Руки Сатаны взялись за края панциря и без видимого усилия разорвали его. Панцирь лопнул со звуком мушкетного выстрела. Медленным, страшным изгибом этих инфернальных рук тело разорвало пополам, и пасть черепахи раскрылась в смертной муке. Потом поползли наружу окровавленные внутренности — красные, белые и синие, как британский флаг.Из массы раздавленных органов посыпались золотые и серебряные монеты, как сыплются деньги из разрезанного бритвой кошелька. Сатана сунул левую руку внутрь кишок и показал Мэтью окровавленную ладонь: на ней лежала золотая монетка, измазанная красным.— Сие да принадлежит тебе, — произнес Сатана.Он подался вперед, протягивая левую руку, держа монету двумя пальцами. Мэтью не мог отступить, потому что у него руки и ноги были связаны. Сатана навис над ним черным коршуном и вложил край монеты между губ Мэтью.Медленно и неумолимо монета ползла к нему в рот. Он почувствовал, как глаза лезут на лоб, ощутил горький вкус крови. И только тут увидел, что горит: прямо за спиной повелителя Пандемониума — пылающий столб, и к нему привязана пожираемая огнем человеческая фигура, извивающаяся в невыразимых муках плоти.Мэтью услыхал собственный стон. Монета лезла в горло, душила его. И тут из-под капюшона Сатаны стало всплывать лицо, вплотную к лицу Мэтью. Показались оскаленные клыки, вставленные в кость челюсти. Следом вылезла морда скелета, пустые орбиты глаз в черепе собаки. Этот череп прижался к лицу Мэтью и дохнул жаром, несшим зловонную мерзость могилы.Еще раз застонав, Мэтью проснулся. Не сразу он понял, где находится, не сразу осознал, что эта встреча с Дьяволом — просто невероятно яркий сон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100