- спрашивает сестру Александр.
- Вот так поздравил! - смеется Людмила. - До арфы ли мне сейчас? - и, счастливая, смотрит на жениха.
В доме шли предсвадебные хлопоты. Но никуда не ухо­дила общая тревога за Эраста. Хоть бы отвел он душу в шут­ках. Так ведь теперь и этого от него не скоро добьешься. Только с Александром ведет он долгие беседы и все внима­тельнее присматривается к сочинениям брата. А о своем бу­дущем никогда не говорит. Скрипка его реже и реже извле­кается из футляра. Вот поправится Эраст - тогда...
А время идет и идет.
- У нашей Людмилы - дочь! - объявляет Марья Бори­совна, вернувшись от Людмилы. - Поздравьте меня бабуш­кой! - и плачет радостными слезами.
Конечно, все в доме пришло в движение. Но сколько бы ни было хлопот у Марьи Борисовны, стихи на великое собы­тие у нее уже готовы - «Колыбельная песенка моей внучке».
Новоиспеченному дядюшке Александру Сергеевичу Дар­гомыжскому не оставалось ничего другого, как переложить эту «Колыбельную» на музыку.
- Привела же судьба дожить до такого счастья! - вос­клицает Марья Борисовна, крепко прижимая к груди ноты новой пьесы. - До чего же прекрасна и чувствительна музы­ка, которую к стихам моим сочинил Сашенька!
Марья Борисовна с восхищением и гордостью показывает всем и каждому произведение сына, только что отпечатанное в типографии. На нотной обложке стоит дата: 1831 - и обо­значены инициалы композитора: А. Д. Пусть все знают, кто скрывается за таинственными инициалами.
В голове сочинительницы уже роятся новые поэтические замыслы. Теперь она будет их осуществлять непременно в содружестве с сыном-музыкантом.
Но автор музыки «Колыбельной» нимало не зажегся гор­деливыми материнскими планами. И успех его напечатанной пьесы ничуть не вскружил ему головы. Любители музыки уже обзавелись недавно вышедшим музыкальным альбомом, где напечатаны «Блестящий вальс» Александра Даргомыж­ского. Но опять же - что из того? От вальса до крупного му­зыкального произведения немереный путь. Тем более, что автор сам не знает, о чем будет это произведение и в какую форму оно отольется.
Мысль о будущем сочинении не оставляет Даргомыжско­го - страшно сказать - даже на службе. Хорошо, что о том ничего не подозревает столоначальник, под опекой которого по-прежнему трудится молодой человек в скромной должно­сти писца.
А сослуживцы все чаще и чаще зовут его на семейные ве­чера. И когда исполняет Даргомыжский свои романсы, часто видит он, как вдруг задумается кто-нибудь из слушателей и вздохнет неведомо о чем. Может быть о том, что в жизни не сбылось, но могло бы сбыться...
В один из дней, когда Даргомыжский вернулся со служ­бы домой, он прочитал только что полученную записку:
«Господину Даргомыжскому. С большим удовольствием я воспользуюсь Вашим любезным приглашением на завтраш­ний вечер... В ожидании имею честь оставаться Вашим пре­даннейшим слугой...»
Четкая, уверенная подпись хорошо знакома адресату. Уже не раз писал Александру Даргомыжскому Франц Шо­берлехнер.
Занятия с ним продолжаются. А прежние официальные отношения давно перешли в дружбу.
Началось с того, что Шоберлехнер оказался хорошим скрипачом и альтистом. Он говорил об этом полушутя. Пусть не удивляется господин Даргомыжский, ведь у каждого мо­гут быть свои слабости. Не правда ли? Именно поэтому ма­эстро участвует иногда в квартетных ансамблях. А ученик, в свою очередь, признался, что он тоже владеет скрипкой и может исполнять в квартетах и скрипичную и альтовую пар­тию.
- Какое удивительно счастливое обстоятельство! - вос­кликнул в тот давний день Франц Шоберлехнер.
В следующий раз ученик, придя со скрипкой, был под­вергнут новому строгому экзамену, после чего учитель стал возить его на квартетные собрания музыкантов-профессиона­лов и просвещенных любителей.
И вот наконец квартетный вечер назначен у Даргомыж­ских, и сам Франц Шоберлехнер примет участие в этом кон­церте, исполняя альтовую партию. Партию первой скрипки будет, конечно, вести Эраст, если только хватит у него на это сил. По счастью, Эраст чувствовал себя лучше, чем обычно.
В условленный час стали съезжаться приглашенные. На­ступила торжественная минута. Александр Даргомыжский - вторая скрипка - занял место за пультом рядом с Эрастом. Шоберлехнер и виолончелист расположились напротив. Му­зыканты взялись за смычки. Может быть, это был один из тех немногих вечеров, когда еще так проникновенно звучала скрипка Эраста Даргомыжского...
За чайным столом Шоберлехнер долго говорил с Эрас­том, поглядывая в то же время на Александра. Что это за цветник выдающихся талантов!
- У меня есть еще замужняя дочь-арфистка, - напомнил Сергей Николаевич. - А может быть, и наша меньшая люби­мица Эрминия когда-нибудь заявит о себе в искусстве.
- В вашем доме я ничему не удивляюсь! - отвечал гость. И он крепко пожал руку отцу, столь счастливому в детях.
Благодаря маэстро Шоберлехнеру Александр Даргомыж­ский все чаще бывал на вечерах у именитых любителей му­зыки. Все больше расширялись его знакомства в артистичес­ком мире, все насыщенней становились его встречи с музы­кой.
Одна из них произвела на него неизгладимое впечатление. Исполнялся до-минорный квартет Бетховена, который Дар­гомыжский слышал впервые. Он был потрясен до глубины души. Давно отзвучал бетховенский квартет, давно окончил­ся музыкальный вечер, - душевное потрясение не проходило.
Утром он, как всегда, отправился в должность. Вероятно, даже самые нелюбопытные из сослуживцев обратили внима­ние на странное состояние молодого человека, обычно столь старательного в занятиях. Но где же им знать, что Алек­сандр Даргомыжский принял важнейшее решение: он будет писать квартет.
В последующие дни он старался никуда не выезжать и, пользуясь каждым свободным часом, безотрывно писал.
- Отложил бы ты, Сашенька, хоть на время свое писа­ние!- тревожится Марья Борисовна, видя, как сын, едва вернувшись со службы, снова берется за нотную рукопись.
Но сын не внемлет разумным увещеваниям. Работать и работать! Вот уже готовы целые три части струнного квар­тета. Остается только дописать финал и... Но именно теперь, когда цель совсем близка, сочинитель вдруг оставляет рабо­ту. Нет, никуда не годится все, над чем так лихорадочно он трудился.
Молодой музыкант, однако, не падает духом. Все дело, видно, по-прежнему упирается в музыкальную науку.
Быть может, помимо советов, которыми пользуется Алек­сандр Даргомыжский у своих учителей, надо бы самому уг­лубиться в ученые труды и в них попытаться отыскать ответ на мучительные загадки? Заглянул в один из трактатов - бог мой, о чем только там не говорилось! И о развитии му­зыки, начиная с древних греков и римлян до новейших вре­мен; и о строении гамм у разных народов и их различии ме­жду собой...
Да не пожалел бы времени Александр Даргомыжский! Но только кажется ему, что даже этот многотомный труд не научит его главному - правилам сочинения музыки.
Но правилами так или иначе Даргомыжский со временем овладеет. Теперь же его все больше начинает занимать со­всем другая мысль: «как естественно и правдиво передать в музыке живое звучание человеческой речи со всеми ее изги­бами и оттенками. Он не знает, когда и почему эта мысль у него возникла. Но сейчас, перечитывая вслух стихотворения любимых поэтов, Даргомыжский пытается - увы, покамест тщетно - продекламировать их в музыке так, чтобы звуки послушно следовали за словами и точно выражали смысл каждого из них.
Порою думается молодому человеку, что обрести такой правдивый и гибкий музыкальный язык во многом поможет ему сама жизнь со всеми ее живыми голосами. Кажется, именно по этому пути следует отправляться в поиски за му­зыкальной правдой. Но сколь долог будет этот нехоженый путь?
«Эх, надо бы познакомить вас с Михаилом Глинкой!» - вспомнился давний посул Льва Пушкина. Но не сдержал обещания Левушка - укатил юнкером на Кавказ, а Глинка путешествует где-то в Европе и неизвестно, когда вернется на родину.
Правда, в столице распеваются романсы и песни Михаила Глинки. Хорошо знакомы они и Александру Даргомыж­скому. Что греха таить - многие из них берет он образцом для подражания, хотя уже сейчас понимает: никаким искус­ным подражанием, даже наилучшим образцам, подлинную правду не найти.
Александр Даргомыжский взял привычку подолгу бро­дить по городу. Богата и пестра городская разноголосица. Протяжные крики разносчиков, торгующих с лотков на улич­ных перекрестках, зазывы приказчиков, приглашающих по­купателей в лавки, звуки шарманок, пронзительные голоса бродячих кукольников, музыка садовых оркестров... Жадно вбирает чуткий юношеский слух все, чем живет и дышит столица.
Но более всего привораживает его песня. А песня, будто догадавшись, сама опешит навстречу. Приветит она путника то широким разливом мелодии «Вниз по матушке по Волге», то бойким малороссийским казачком или русской плясовой. Иной раз поманит из окошка, завешенного кисейной зана­веской, чувствительным романсом. Иногда же этот нехитрый напев предстанет, принаряженный искусным сочинителем, в вариациях, разыгранных на фортепиано, или на скрипке, или на гитаре...
Почему, бы и Александру Даргомыжскому не запечатлеть эти песенные встречи? Давно приметил он среди многих пе­сен одну, более всех пришедшуюся ему по сердцу:
Винят меня в народе,
Любить мне не велят,
Вольно ж было природе
На свет меня создать...
- Неужто, друг мой, способен ты прельститься этакими виршами? - удивился Сергей Николаевич.
- Однако, папенька, - возразил сын, - обратите внима­ние на мелодию песни. Разве ею не может вдохновиться са­мый взыскательный музыкант? Если бы знали вы, сколько вариаций на этот напев писано сочинителями и для форте­пиано и для гитары...
- Зачем же и тебе этим сочинителям подражать?
Но никому не собирался подражать Александр Дарго­мыжский. В его фортепианных вариациях на тему «Винят меня в народе», содержащих в себе черты большой концерт­ной фантазии, простодушная, бесхитростная песенка вдруг заговорила пылко и взволнованно, языком глубоких, силь­ных и правдивых чувств.
Переписав набело вариации, Александр Даргомыжский отдал их печатать. «Кажется, - подумал он, - за эту пьесу мне не придется краснеть».
У МИХАИЛА ГЛИНКИ
- Здесь! - пробасил бравый капитан-гвардеец, одолев крутую лестницу, едва освещенную масляной лампой.
Вместе со своим спутником он остановился подле дверей, из-за которых глухо доносились звуки фортепиано.
- Сейчас, Александр Сергеевич, сам увидишь - сам ус­лышишь... Да ты, брат, не робей: наш славный маэстро - зо­лотой души человек! К тому же мы с Глинкой на короткой ноге. Покорный твой слуга, - пояснил офицер, - имел честь не раз певать под его аккомпанемент.
Сделав ободряющий жест, гвардеец дернул ручку звонка.
- Не обессудь за смелость, Михаил Иванович, - сказал капитан, войдя в гостиную, - позволь представить на твой суд еще одного музыканта, жаждущего знакомства с тобой. Господин Даргомыжский - тот самый, о ком я тебе уже до­кладывал.
Михаил Иванович Глинка радушно приветствовал гостей. Музыканту в его доме всегда почет и уважение. Дельному, разумеется, музыканту. Окажется ль таковым новый знако­мец? Глинка внимательно к нему приглядывается.
Малорослый, скуластый молодой человек лет двадцати с лишком не блистал красотой, хотя, видно, тщательно забо­тился о своей внешности. Ради торжественного случая Дар­гомыжский нарядился в небесно-голубой сюртук и ярко-красный жилет. Этакий франт! Но небольшие его глаза смот­рят так зорко и так умно! Глинка сразу расположился к гостю.
А гостю, добившемуся, наконец, желанной встречи, не тер­пелось поскорее приступить к делу. Взор его невольно устре­мился к раскрытому роялю.
- Вот это по мне! - одобрил Глинка. - Вижу, не люби­те терять времени... Нет, нет! - воскликнул он, увидев, что Даргомыжский поглядывает на рукописные ноты, лежащие на пюпитре. - Начнем с исполнения вашей музыки. Сами будете петь свои романсы или господина капитана по­просим?
Даргомыжский в замешательстве не знал, на что решить­ся. Года четыре назад перенесенная им простуда поразила голосовые связки. Теперь он пел и даже говорил неестест­венно тонким фальцетом.
- Полноте, - добродушно молвил Глинка, заметив сму­щение молодого человека. - И я одно время тоже по болезни лишен был голоса, а все-таки пел. Нет ничего лучше, когда свою музыку - худо ли, хорошо ли - исполняет автор.
Пожалуй, что и прав Михаил Иванович. Ибо вряд ли у бравого гвардейца-баса, при всем его старании, дышала бы такой естественностью, простотой и правдой выражения каж­дая музыкальная фраза романса, спетого и к тому же ма­стерски проаккомпанированного самим Даргомыжским.
- Опрятно! - пустил в ход любимое словечко Глинка, прослушав несколько вокальных пьес. Неясно было лишь, к чему относилось одобрительное слово: то ли к музыке, то ли к исполнению.
- Вот и я так сужу! - гордый за свою рекомендацию, вмешался гвардейский капитан. - Не правда ли, романсы Александра Сергеевича стоят, по-моему, наравне с сочине­ниями именитых наших композиторов, а некоторые из них даже с твоими, Михаил Иванович, схожи?
- Такая ли уж это похвала? - усмехнулся Глинка.
- Прошу вас, - обратился ж нему Даргомыжский, - не примите за нескромность, если скажу, что путь, проторенный пусть даже самым замечательным артистом, не должен стать единственным для всякого другого.
- Совершенно с вами согласен! - Глинке все больше нравился этот, по-видимому, беспокойный духом, взыска­тельный к себе молодой музыкант. - Но не тужите: все мы сперва ходим по чужому следу, пока не выйдем на собствен­ную тропу. Зато ни с чем не сравнима радость такую тропу найти!
Воодушевившись, Глинка горячо заговорил о том, как не­легок был его собственный путь, по которому долгие годы шел он. Лишь после многих лет упорных трудов, вооружив­шись знаниями, композитор ощутил в себе силы создать для театра большую оперу на патриотический сюжет. На отечест­венной сцене предстанет Русь в дни тяжких испытаний, ее народ-богатырь, ее неустрашимые герои - хозяева земли, люди простого крестьянского звания, граждане и патриоты, совершающие подвиг самопожертвования ради спасения от­чизны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18