..
Но всему приходит конец. Закончился и шестимесячный срок пребывания за границей, обозначенный в паспорте. Александр Сергеевич в последний раз прошелся по париж­ским улицам.
Пошли тебе судьба счастья, славный французский народ!
Тепло простился Даргомыжский с парижскими друзьями.
Наконец пришел к Глинке. Так и не приведется послу­шать в Париже сочинения Михаила Ивановича.
- Этакая досада! - сокрушается Глинка. - А ведь со­всем скоро, теперь можно сказать уже наверняка, афиши пригласят парижан на первый наш концерт.
- А после концертов, как говорил, двинешься, Михаил Иванович, в Испанию?
- Давно готовлюсь к этой поездке. В Испании, насколь­ко знаю, сохранились чистые родники народной песни, пока еще не затронутые поветрием итальянской моды. Вот и хочу окунуться в новую для себя стихию. От души надеюсь, что будет от того прок и для русской музыки.
- Значит, до новой встречи в России?
- Где же еще? Все наши с тобой дороги туда ведут.
...И вновь замелькали, только в обратном порядке, знако­мые ландшафты. Перед путешественником, возвращающимся на родину, поднялся пограничный шлагбаум. Хмурый чи­новник впился сверлящим взглядом в проезжего человека. Долго и придирчиво рассматривал исчерченный пометками заграничный паспорт.
Александр Сергеевич мысленно усмехнулся. Ревностный страж и блюститель порядка вмиг напомнил ему о русской действительности.
Снова побежали навстречу версты и поля. Из-под снега на проталинах выглядывает озимь, будто дразнит: недолго, мол, тебе, лютая зима, царствовать!
А дорожные колокольцы заливисто поют. О чем?..
«РУСАЛКА»
«Ты, верно, интересуешься знать, что я поделываю? Пи­шу, братец, все пишу!..»
Александр Даргомыжский перечитывает строки начатого письма к другу-музыканту. Потом, отложив перо, обводит взглядом ворохи нотных рукописей. Вот они, свидетели не­устанных его трудов: новые романсы, пьесы для фортепиано, для хоров, вокальные ансамбли... Да и еще совсем недавно закончена им опера-балет «Торжество Вакха». Оперу эту, как шутливо выразился композитор, он «выкроил» из своей же кантаты на одноименное стихотворение Пушкина.
Но главная новость, ради которой, собственно, и сел за письмо Александр Сергеевич, была впереди:
«А теперь, - заключил он свое послание, - принимаюсь за оперу «Русалка», из коей я тебе уже играл некоторые но­мера...»
Снова обязан Даргомыжский своим замыслом Пушкину. После смерти поэта в журнале были напечатаны сцены из его неоконченной драмы.
Александр Даргомыжский был потрясен, прочитав «Ру­салку». Какая глубина, какая драматическая мощь скрыты в этом произведении, какое проникновение в дух русской на­родности, в русскую жизнь! Вспомнилось, что в таком же ро­де, с тою же восторженностью отзывался о пушкинской «Ру­салке» Виссарион Белинский.
- Драма Пушкина народна, - говорил в кругу друзей Белинский, - потому что она - плоть от плоти народной по­эзии, высокой и мудрой. Она народна потому, что насквозь проникнута истинностью русской жизни. Именно так,- убежденно подчеркивал Виссарион Григорьевич. - Истинность эту не может заслонить оболочка фантастической сказ­ки. Ибо под видом сказки поэт рассказал людям правдивую трагическую быль.
Тысячу раз прав знаменитый критик! О чем повествует в «Русалке» Пушкин? О трагедии простой крестьянской де­вушки, обольщенной, а потом брошенной Князем ради знат­ной невесты. В отчаянии, не помня себя, бросается обману­тая девушка в Днепр. А отец ее, старый Мельник, от горя мешается в уме. Сколько таких драм случается в действи­тельной жизни?
Даргомыжский загорелся желанием писать оперу на сю­жет «Русалки». Да это же находка для композитора! Ведь если опера его пробудит так же, как и драма Пушкина, со­чувствие общества к судьбам бесправных людей, заставит призадуматься над несправедливостью сословного неравен­ства (вот в чем главная пружина пушкинской трагедии!), автор оперы выполнит свой долг художника-гражданина.
Но как быть с текстом будущей оперы? Почти на полу­слове оборвалась драматическая поэма Пушкина. А из зна­комых литераторов никто не берется составить для компози­тора либретто, которое отвечало бы его требованиям.
Вот если бы жив был сам Пушкин, может быть, тогда...
Впрочем, Александр Даргомыжский вряд ли и тогда решился бы обратиться к поэту с подобной просьбой. Так что же, неужто самому сочинять стихи за Пушкина? Даже по­мыслить боязно!
- Ну, мой друг, надумал ли наконец, как выйти из по­ложения? - поинтересовался Сергей Николаевич. - Может быть, все же лучше обратиться к опытному литератору?
- Да ведь Сашенька не новичок в поэзии, - вступилась Марья Борисовна. - Помнишь, какие славные экспромты он писал в альбомы? А переводы его в стихах с французского просто отменно хороши!
Александр Сергеевич с улыбкой поглядел на Марью Бо­рисовну: добрая маменька в простоте души полагала, что этого вполне довольно для успеха дела, затеянного сыном.
Все же, как ни трудно, Даргомыжский твердо решил обойтись собственными силами: он сам сочинит либретто оперы. Да и Пушкин подсказывает ему путь. В старинных преданиях, в народных сказках и песнях поэт щедро черпал материал для своей «Русалки». К тому же источнику приль­нет и музыкант. Из народной поэзии позаимствует он слова для народных сцен будущей оперы. А для музыки «Русал­ки», оперы, где предстанет Русь с ее нравами, вековыми обы­чаями, обрядами, народные напевы - и вовсе неоценимый клад.
Немалый запас народных песен издавна держит в памя­ти Александр Даргомыжский. Пусть рано покинул он дерев­ню, где впервые услыхал крестьянское пение. Но разве не прихватила с собою оттуда в Питер родные песни старая нянька? Певали их в столице и крестьяне, работавшие здесь по оброку.
Тщательно перебирает Александр Сергеевич в уме эти сокровища, стремясь еще глубже проникнуть в дух и склад народной музыки. С рвением изучает он песенные сборники. И как же обогатила сочинителя дружба с народной песней!
Теперь Даргомыжский, постигнув народную песенность во всем ее многообразии, чувствует в себе силы создать на этой основе для русского театра произведение истинно нацио­нальное.
Однажды вечером на чистом нотном листе автор вывел крупным, четким почерком:
«Берег Днепра. Вдали река. Налево мельница, возле нее дуб; направо скамейка. Наташа сидит задумчиво на скамей­ке. Мельник стоит перед нею».
И начинается первое действие народной музыкальной драмы. Начинается прямо с арии Мельника. Каков он, отец Наташи? Что это за характер?
Хитрый и лукавый, плутоватый и скаредный старик. У него только одно на уме: побольше бы ему для себя и для дочки получить выгоды от Князя.
Смешно и досадно слушать Мельниковы поучения, обле­ченные в неуклюже-грубоватый, «приплясывающий» мотив. Многократно и настойчиво повторяются в этой плясовой пес­не одни и те же обороты, словно Мельник задался целью насильно «вколотить» в голову непокорной дочери свою жи­тейскую «мудрость». Каждая его фраза дышит уверенностью и самодовольством.
Иное дело дочь Мельника, Наташа. Этот девичий харак­тер сродни тем прекрасным, но горемычным русским девуш­кам, о которых исстари любовно складывал песни народ. И композитор тоже не поскупился на музыкальные краски для своей Наташи.
Вот слышит она топот коня, и с пылкой горячностью зву­чат возгласы девушки, истомившейся по своем возлюблен­ном. А стоило увидеть Князя - и сразу женственной крото­стью озаряется ее речь. Печальной покорности, беззаветной любви полно песенное ариозо Наташи («Ах, прошло то вре­мя, время золотое»), где изливает она тоску о былом счастье. Но стремительно-быстры смены ее настроений. И уже с ве­селостью откликается Наташа на небрежно оброненное Кня­зем ласковое слово. И детской радостью светится ее напев.
Увы, недолго радоваться бедняжке. Поджидает ее неот­вратимая беда. Словно бы предрекая эту грядущую беду, протяжно и печально запевают песню поселяне, возвращаю­щиеся после дневной страды:
Ах ты сердце мое, сердце ретивое, молодецкое!
Ты зачем, ретивое, занываешь так в груди?..
Может быть, недаром обернулся песней-вещуньей заунывный хор народа: ведь неразрывными узами связана с наро­дом крестьянская девушка Наташа.
Между тем, стараясь развлечь Князя, девушки, подруж­ки Наташи, заводят хоровод «Заплетися, плетень, заплетися», а потом вместе с парнями запевают веселую хороводную «Как на горе мы пиво варили». Но все это - мимолетные светлые блики на грозовом небе. Рассеян и скучен Князь. И снова тень недоброго предчувствия ложится на музыку Наташиных речей. В них нарастает тревога и страх перед угрозой разлуки с милым. Все прерывистее и взволнованнее становятся расспросы девушки. Сначала робко, будто боясь поверить самой себе, высказывает она вслух мелькнувшую догадку:
- Ты женишься?
Князь молчит. Только в оркестре едва слышатся отрыви­стые аккорды струнных, сопровождаемые глухим рокотом литавр.
- Ты женишься?! - снова с силой повторяет Наташа. И тем драматичнее звучат ее слова, что теперь к ним присое­диняет все свои голоса оркестр.
Первое действие музыкальной драмы близится к развяз­ке. Отринута вероломным Князем она, Наташа, так предан­но его любившая, она, будущая мать его ребенка. Но ужо лиходею! Ни льстивыми речами, ни золотом ему не откупить­ся, не миновать возмездия. Пусть слышит весь честной народ ее страшное заклятие. Нет больше кроткой, любящей девуш­ки Наташи. Отныне предается она во власть царицы Днепра. Там, на дне реки, дочь Мельника обернется Русалкой, холод­ной, могучей, мстительной...
Свое заклятие Наташа произносит на подлинную мело­дию народной русской тесни «Охти, горе великое». Так, по мысли композитора, еще прочнее скрепляются узы, связыва­ющие дочь Мельника с народом. Только в устах обезумевшей девушки народная лирическая песня преображается в страст­ный, полный бурного драматизма монолог.
Закончив первое действие оперы, Даргомыжский почти без передышки принялся за второе. Начинается оно торжест­венным пиром по случаю свадьбы Князя с молодою Княги­ней.
Отзвучали заздравные хоры в честь брачной четы. Моло­дых потешили плясками. Затеял веселую игру с девушками Сват...
Вот и еще один комический русский характер вышел из-под пера музыканта. Только совсем в другом роде, чем Мельник, этот добродушный и жизнерадостный весельчак, неистощимый забавник и балагур, каких много водится на Руси...
....Допоздна горят свечи в комнате Александра Сергееви­ча, склонившегося над нотными листами.
- Можно к тебе? - в комнату заглядывает Эрминия.
- Входи, входи! - ласково откликается Александр Сер­геевич. - Ты пришла как нельзя более кстати. Вот только что окончил я номер, где в аккомпанементе оркестра важная роль достается арфе. Давай-ка попробуем вместе разыграть.
- А что за номер?
- Представь: в полном разгаре свадебные игры, затеян­ные Сватом с сенными девушками Князя. И вдруг посреди общего веселья раздается в толпе голос моей Наташи...
- Но позволь, - перебила Эрминия, - сколько помнится, Наташа у тебя уже в первом действии в Днепре утопилась...
- В том-то и будет для зрителя драматический эффект песни в устах погибшей. Впрочем, сама убедись! - Алек­сандр Сергеевич придвинул к роялю арфу и усадил за нее сестру.
...По камушкам, по желту песочку
Пробегала быстрая речка,
В быстрой речке гуляют две рыбки.
Две рыбки, две малые плотицы...
Ох, какой щемящей болью полон тоскливый напев. Мож­но вообразить, сколько смятения вызовет невесть откуда взявшийся на княжеской свадьбе Наташин голос:
А слышала ль ты, рыбка-сестрица,
Про вести наши про речные?
Как у нас вечор красна девица утопилась,
Утопая, милого друга проклинала?..
- Эту мелодию Наташи ты сам сочинил или из народ­ных песен взял? - спросила взволнованная Эрминия.
- А как тебе кажется?
- Право, не знаю...
Эрминия задумалась: звучит эта песня точь-в-точь как народная. Может быть, Александр и впрямь заимствовал ее. Но только кем бы ни была она сложена, хватает песня пря­мо за сердце. Без слез ее невозможно слушать! Эрминия по­рывисто обняла брата.
- Ну, ну, полно, - смутился Александр Сергеевич. - Ежели после каждого номера станешь плакать - а в опере моей немало будет печальных сцен, - так, пожалуй, слез не хватит!
Однако в душе он был доволен. Тем более, что песню-то эту сочинил он сам. А какая молодчина его сестренка! Как играет на арфе! Если так дело пойдет, скоро и в публичных концертах можно будет с ней выступать.
- Я бы очень хотела, - размечталась Эрминия, - сыг­рать эту партию арфы в оркестре во время представления на сцене твоей «Русалки». Скоро ли думаешь ее закончить?
Если бы знал это сам автор! Работы над «Русалкой» непочатый край. А в душу все больше закрадывается сомне­ние: попадет ли вообще когда-нибудь на сцену его «Ру­салка»?
Не в чести у директора императорских театров русский композитор Даргомыжский. Сколько мытарств претерпела бедняжка «Эсмеральда», пока после пятилетнего ожидания увидела наконец в 1847 году свет рампы, и то не на столич­ной, а на московской сцене. Да не надолго и там она при­жилась. Под предлогом низких сборов вскоре изгнали со сцены юную цыганку.
Предложил было Даргомыжский дирекции новое свое произведение, «Торжество Вакха». Но дирекция вовсе отка­залась от оперы, даже не потрудившись объяснить причин отказа.
А уж на благосклонность к его «Русалке» тем более не­чего рассчитывать. Не ко двору сейчас искусство Александ­ра Даргомыжского. Трудно, впрочем, приходится всем пере­довым русским художникам.
В России начался новый разгул реакции после того, как в феврале 1848 года парижские блузники свергли ненавист­ного короля Людовика-Филиппа и его продажных минист­ров. Давно ли Даргомыжский бродил по Парижу, по его площадям и улицам? А ныне эти самые места стали ареной революционной борьбы.
Александр Сергеевич с напряженным вниманием следит по газетам за ходом этих событий. Из Франции револю­ционная волна перекинулась в другие страны Европы. Сра­жавшиеся на баррикадах парижские блузники одержали по­беду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18