- На сегодня баста, - вдруг решительно объявил Лев Сергеевич. - Брат и без того корит меня в письмах за то, что, распространяя изустно его творения, перебиваю ему до­рогу к издателям.
Левушка заметил опечаленное лицо Саши Даргомыж­ского:
- Сегодня ведь только начинается наше с вами знаком­ство, а стало быть, - заключил он, озорно блеснув глаза­ми, - вволю познакомлю вас с поэзией Александра Пуш­кина!
ЗВУЧИТ ПУШКИНСКОЕ СЛОВО
Сколько хитростей приходится пускать в ход для того, чтобы выудить у Адриана Трофимовича совет по сочинению музыки! То уговорит учителя Саша Даргомыжский сыграть собственную пьесу, а потом, будто невзначай, начнет рас­спрашивать о правилах голосоведения. То сам исполнит, под видом чужой музыки, свое новое сочинение и попросит ука­зать на ошибки.
Но стоит Саше чуть-чуть углубиться в премудрости му­зыкальной теории, сразу скуп на объяснения становится Ад­риан Трофимович.
- Зачем это вдруг понадобилось вам? - подозрительно взглянет он на ученика. - Или опять за старое принялись? - и сердито нахмурит брови.
Правда, уже оценил по достоинству Адриан Трофимович удивительный пианистический талант своего питомца. Тем важнее, кажется учителю, оберегать его от соблазнов сочи­нительства.
А ученик ни на один день не прекращает занятий компо­зиторством. Но трудно ему без знаний, без опыта перево­дить на язык музыки мысли и образы, рождающиеся в вооб­ражении!
Спасибо, есть теперь с кем посоветоваться. Левушка Пуш­кин, навещая Даргомыжских, обычно приходит не один. С ним является его приятель, товарищ Александра Пушкина по лицею, Михаил Лукьянович Яковлев, известный в Петер­бурге музыкант-любитель, композитор и певец. Его романсы охотно распеваются в столице.
Михаил Лукьянович всегда готов выслушать новую пьесу юного автора и в меру собственных знаний помочь. Разница в возрасте ничуть не влияет на дружественный характер совместных музицирований. И Саша без стеснения показы­вает Яковлеву свои композиции.
- А ведь молодой человек далеко пойдет! - одобритель­но отозвался Левушка Пушкин, прослушав вместе с Яковлевым очередную Сашину пьесу. - Эх, - воскликнул он, вдруг осененный новой идеей, - надо бы познакомить вас с Мимо­зой!
- С какой мимозой? - изумился Саша.
- Мимозой, - объяснил Лев Сергеевич, - зовется мой приятель и бывший однокашник по пансиону Михаил Глин­ка. Так окрестили мы его за то, что был недотрогой, когда ему мешали в его занятиях. А какой музыкант! И пианист, и скрипач, и импровизатор. А лицедей и вовсе непревзой­денный! Кого хотите изобразит так, как ни один комический актер не сумеет. Веселое было время!
Левушка вдруг помрачнел:
- А кончилось тем, - заключил он вздохнув, - что пан­сионских вольнодумцев попросили вон из пансиона, начиная с вашего покорного слуги... И то сказать, знатный бунт учи­нили мы против учителей-педантов, боявшихся живого слова...
- А где же он теперь? - спросил Саша.
- Кто? - удивился Левушка. Он уже успел забыть на­чало разговора.
- Мимоза... Простите, я хотел сказать, господин Глинка.
- А куда ему деться? Здесь, в столице. Исправно слу­жит чиновником по ведомству путей сообщения. А еще охот­нее истребляет нотную бумагу... Как только выйдет случай, сведу вас к нему, - пообещал Лев Пушкин. - А сейчас не перейти ли нам от музыки к поэзии?
И снова, в который уж раз, в доме Даргомыжских зазву­чала поэзия Пушкина.
- А теперь ты, Михаил Лукьянович, сыграй нам свои пьесы, которые сложил на стихи Александра.
Яковлев присел к фортепиано:
Вчера за чашей пуншевою
С гусаром я сидел
И молча с мрачною душою
На дальний путь глядел...
Мягким, красивым баритоном он спел романс «Слеза».
- Александр Сергеевич Пушкин, наверное, уже слышал эту музыку? - поинтересовался Саша.
- По доброте своей Александр Сергеевич весьма благо­склонно отнесся к моему скромному опыту.
Саше понравился романс. И одновременно подумал он: как по-разному может быть услышано музыкантом одно и то же стихотворение. Доведись ему когда-нибудь писать му­зыку на эти строки, он наверняка продекламирует их иначе.
Но пока все эти мысли он держит при себе. Где ему, Александру Даргомыжскому, тягаться с Михаилом Яковле­вым!
А новые знакомые все охотнее посещают гостеприимный дом Даргомыжских. Они приносят с собою журнальные но­винки. Лев Пушкин рассказывает о поэзии Кондратия Ры­леева, Вильгельма Кюхельбекера, о замыслах Александра Бестужева, связанных с «Полярной звездой».
- И, конечно, ждут не дождутся Александра Сергееви­ча, - заключает Левушка. - А когда дождутся?.. Беспоща­ден к поэту наш царь Александр Павлович, именуемый льстецами Благословенным.
О Пушкине часто рассказывает Саше и учитель матема­тики, истории и словесности Николай Федорович Пургольд.
- С Пушкина начинается на наших глазах новая лите­ратура, достойная великого народа! - И Николай Федорович тоже читает вслух пушкинские стихи.
А мсье Мажи знакомит воспитанника с книгами новых передовых поэтов и писателей Франции.
Далеко не все из читанного Сашей одобрил бы Сергей Николаевич. Но на что же существуют хитрости? Как только наступает ночь и дом погружается в сон, Саша извлекает из-под подушки припрятанную книгу и, неслышно листая страницы, читает при свете едва теплящейся лампады.
Отлично видит все эти хитрости допоздна бодрствующий мсье Мажи. Посмеиваясь про себя, он смотрит, однако, на них сквозь пальцы. Пусть читает на здоровье питомец. Пусть вырабатывает самостоятельные суждения о жизни.
А Саше и русские и французские литературные новинки пришлись как нельзя более по вкусу. Словно свежим ветром на него повеяло.
До чего же сентиментальной и устаревшей стала казаться ему поэзия, которая и доныне царит в доме Даргомыжских. А если договаривать правду до конца, то многие бывающие у родителей литераторы-стародумы с их косными суждения­ми об искусстве, о жизни, право, так и просятся в злую эпиграмму или пародию.
Но разве об этом скажешь? Недаром Лев Сергеевич Пуш­кин, читая в присутствии молодых Даргомыжских запретные стихи своего старшего брата, иной раз предостерегающе под­нимает палец: мол, не для всех ушей предназначены эти строки. В последнее время красноречивый Левушкин жест повторяется все чаще.
А потом Левушка вовсе ку­да-то пропал.
Настал памятный для Рос­сии день - 14 декабря 1825 го­да. Полки, отказавшиеся пос­ле смерти царя Александра привести присягу новому им­ператору Николаю I, вышли на Сенатскую площадь. Над строем восставших полков реяли знамена, полученные за боевые заслуги в славном 1812 году. Эти полки во главе с передовыми офицерами вы­ступили против царского са­мовластья и крепостного гнета.
На Сенатскую площадь со всех сторон стекался 'народ. Многие вооружились кольями и камнями. А вожди восста­ния медлили и медлили, не решаясь действовать.
Растерянный, объятый страхом император успел собрать верные ему войска. На площади появились пушки. Сам царь отдал команду:
- Пли!
Картечь с визгом полетела туда, где стояли восставшие. Падали убитые и раненые. А залп следовал за залпом... Когда на площадь опустились ранние сумерки, все было кон­чено.
По улицам пошли патрули. Слышалась зловещая бара­банная дробь. По всему городу искали участников восстания. Хватали и правого и виноватого. Царствование Николая I началось.
Город замер. По домам ползли недобрые слухи. Саша Даргомыжский слышал, как среди заговорщиков называли имена Рылеева, Кюхельбекера, Александра Бестужева. Име­на эти были знакомы Саше по альманаху «Полярная звез­да». А один из главных заговорщиков, Александр Бестужев, оказался не кем иным, как автором той самой статьи из «По­лярной звезды», выдержки из которой читал Арлекин на па­мятном маскарадном вечере у Даргомыжских!
Вот когда - на пороге четырнадцатилетия - стал по­стигать Александр Даргомыжский смысл рассуждений авто­ра статьи о вольномыслии в России и о причинах, это воль­номыслие породивших.
Не знал, конечно, мальчик, что и Лев Сергеевич Пушкин тоже оказался в день 14 декабря на Сенатской площади и проявил живейшее участие к восставшим. А вскоре Левушка, опасаясь возможного преследования, совсем покинул столи­цу: надумал податься в юнкера и махнул на Кавказ.
Тревожные слухи о жестоких расправах росли и росли. А спустя шесть месяцев после трагического дня столицу по­трясла новая страшная весть: 13 июля 1826 года в Петро­павловской крепости были казнены пять участников декабрь­ского восстания, признанных правительством особо опас­ными.
Много говорилось об этих событиях в доме у Даргомыж­ских. Судили о них по-разному. Марья Борисовна сочинила даже стихи, прославляющие милосердие и справедливость императора Николая I. Благонамеренные ее друзья встрети­ли эти стихи с полным сочувствием.
Наверное, совсем иначе взглянул бы на происшедшие со­бытия маменькин брат, Сашин дядя, князь Петр Борисович Козловский - дипломат, ученый и писатель. Рассказывали же про него - Саша собственными ушами слышал, - что Петр Борисович решительно осуждает крепостников и ратует за всяческие вольности. Он будто бы даже роман задумал, где доказывает вред крепостного строя не только для кресть­ян, но и для самих помещиков.
Видно, не зря так долго скитается по заграницам вольно­думный князь. Не очень-то уверен он в собственной безопас­ности у себя на родине. А теперь и подавно остережется воз­вратиться, когда по царскому приказу ссылают в Сибирь множество людей, заподозренных в сочувствии заговор­щикам!
И Саша Даргомыжский думал про себя: ведь эти заго­ворщики восстали против царя только потому, что хотели добиться свободы для крепостного народа. Так почему же их казнили?!
Долго, очень долго не видел Саша Михаила Яковлева. Когда же наконец увидел, спросил, не сдержав нетерпения:
- Немало, поди, новинок накопилось теперь у Пушкина? И может быть, кое-что даже связано с недавними собы­тиями?
- А это кто и с какой стороны посмотрит, - отвечал Ми­хаил Лукьянович. - Вот был я недавно, - продолжал он, - на сборище у Дельвига по случаю нашей лицейской годов­щины. Каждый год 19 октября празднуем мы день открытия лицея. Как всегда, откликнулся к этому дню стихами Алек­сандр Сергеевич. Так и называется его стихотворение - «19 октября 1827». Вроде бы и ничего крамольного в нем нет, если бы не эти строки:
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море
И в мрачных пропастях земли!
Яковлев задумался.
- Среди осужденных за бунт на Сенатской площади, - пояснил он, - были многие наши друзья, в том числе и ли­цейские товарищи Иван Пущин и Вильгельм Кюхельбекер. Ныне и они со многими другими томятся «в мрачных про­пастях земли».
Саше страстно захотелось получить в собственность эти стихи Пушкина. Он просительно взглянул на Яковлева.
- Уж не думаете ли сочинять на них музыку? - удивил­ся Михаил Лукьянович. - Что до меня, - развел он рука­ми,- почему-то никак не могу представить это стихотворе­ние в романсе...
В доме Даргомыжских все реже возвращались к траге­дии, которую пережила Россия. Сергей Николаевич с головой ушел в дела. Марья Борисовна - в назидательную свою поэзию. Дети - в учение. Как и прежде, неслись из классной комнаты звуки скрипки, арфы, фортепиано.
В часы, когда Саша остается один, он раскрывает новую книжку альманаха «Памятник отечественных муз на 1827 год» и без конца перечитывает впервые напечатанное юно­шеское стихотворение Пушкина «Заздравный кубок»:
Кубок янтарный
Полон давно,
Пеной угарной
Блещет вино...
Кажется, нет ничего легче переложить на музыку пуш­кинский стих. Кажется, эти упругие, звонкие строки сами диктуют мелодию. Надо лишь к ней прислушаться.
Увы, на деле это совсем не легко. Саша изорвал не один десяток черновиков, раньше чем набело переписал романс.
А интересно все-таки знать, как отнесся бы на этот раз к Сашиной музыке упрямый музыкальный учитель. Неужто все-таки не удастся его переупрямить!
В последние дни эта мысль не выходит у Саши из головы. Но сколько ни ломает он голову, ничего не может приду­мать.
Все оказалось проще, чем можно было предполагать.
На очередном уроке Адриан Трофимович находился в добром расположении духа: то ли уж очень порадовался ус­пехам своего воспитанника, то ли овладело учителем предчувствие скорой с ним разлуки. Только когда ученик попро­сил послушать его новый романс, Адриан Трофимович в пер­вый раз не стал возражать. Больше того, он даже согласился сам спеть романс и проаккомпанировать.
- Кубок янтарный... - запел хриплым, дребезжащим го­лосом Адриан Трофимович.
Юный автор не мог прийти в себя от изумления: что за чудо приключилось с учителем? И долго ль такое чудо будет длиться? Не надежнее ли вовремя принять меры, чтобы спа­сти от уничтожения ноты?
Адриан Трофимович перевернул последнюю страницу. Вот уже близятся заключительные такты... Нет, не станет искушать провидение сочинитель! Пока еще заняты игрой руки наставника, пока не успел он сообразить, что происхо­дит, Саша хватает с подставки ноты и - давай бог ноги!
Но если бы вернулся он назад, увидел бы неузнаваемую перемену в этом вечно хмуром человеке. Впервые готов от­казаться от своих сомнений Адриан Трофимович. Быть Алек­сандру Даргомыжскому композитором! Только нелегким бу­дет путь, на который вступает он.
ПЕСЕННЫМ ГОЛОСАМ НАВСТРЕЧУ
Поутру в юности особенно сладко спится. И какие удиви­тельные видятся сны! Только бы успеть все досмотреть... А старинные часы будто назло бьют громко и неумолимо. Пора!
В комнату сына заходит Марья Борисовна.
- Вставай, дружок!
И снова тишина. Но вдруг сами открываются глаза. А что, если опоздаешь на службу?..
Пятнадцатилетний канцелярист Александр Даргомыж­ский, служащий в одном из петербургских ведомств, быстро одевается, умывается и, бросив на себя беглый взгляд в зер­кало, выходит в столовую.
Сергей Николаевич одобрительно встречает сына-чинов­ника.
- Хвалю, друг мой, твое усердие к службе. Хотя, - про­должает он с огорчением, - не всегда судят человека по его делам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18