А для того - ой, сколько надобно ему учиться!
Против этого Сергей Николаевич Даргомыжский не спорил. Кто другой, а он-то хорошо знает цену учению. Не­даром за собственными его плечами - образование, полу­ченное не где-нибудь, а в московском Благородном пан­сионе.
Конечно, неплохо бы и своим детям дать такое же обра­зование. Тем более, что в Петербурге есть Благородный пан­сион, ни в чем не отстающий от московского. Но Даргомыж­ским туда пути заказаны. По крайней мере до тех пор, пока Сергей Николаевич не получит за ревностную службу почет­ного дворянского звания. А это долгая песня. Стало быть, придется довольствоваться домашним воспитанием детей. Что ж, Сергей Николаевич не пожалеет для того ни трудов, ни средств.
А дети рады такому обороту дел. И всех больше - Алек­сандр. Ни за что не расстанется он с любимым гувернером. Мсье Мажи - лучший из воспитателей! Он и образован, и умен, и добр. Ему, как верному другу, можно все рассказать без утайки. Он всегда тебя поймет, утешит и даст дельный совет. Вот каков мсье Мажи! С ним заниматься - одно удо­вольствие. Саша и не заметил, как быстро овладел француз­ской разговорной речью и приохотился к французским книж­кам.
Впрочем, русские книги интересуют его ничуть не мень­ше. И немалая заслуга в том принадлежит другому Сашино­му учителю, Николаю Федоровичу Пургольду.
Представив ему будущего ученика, Сергей Николаевич наставительно обратился к сыну:
- Николай Федорович преподаст тебе, мой друг, начала математики. Затем будешь изучать историю, начиная с се­дой древности. Ну, а что до прочих предметов, то уважаемый наставник, полагаю, сам определит, какие из них в первую очередь нужны. Не так ли, почтеннейший Николай Федоро­вич?
Молодой учитель, почти юноша по летам, смущенный не­привычным обращением, молча поклонился. Он был от при­роды крайне стеснителен и немногоречив, новый Сашин на­ставник, сам лишь недавно расставшийся с пансионской скамьей. Однако вся его застенчивость пропадала, как толь­ко он оставался с учеником один на один. И откуда бралось красноречие! Саша переставал замечать время, когда Ни­колай Федорович рассказывал о подвигах русских воинов на поле Куликовом, о древнем Риме, о средневековой Франции. Право, можно было подумать, что в событиях, о которых так увлекательно повествовал учитель, он сам участвовал, а люди, давно ушедшие в прошлое, его близкие знакомцы.
Положительно повезло Саше Даргомыжскому с первыми учителями, если... не говорить о музыке.
Собственно, никакого зла против девицы Луизы Вольгеборн, у которой Саша берет уроки игры на фортепиано, он вовсе не таит. Напротив. Фрейлейн Луиза так ласкова, доб­ра, чувствительна. Она искренне восторгается своим питом­цем и всякий раз после урока награждает его поцелуем в лоб, хотя, положа руку на сердце, ученик не дает пока повода для похвал. Только сам ли ученик повинен в том?
На этот счет Сергей Николаевич к исходу второго года музыкальных занятий сына составил вполне определенное мнение.
- Не находишь ли, - заявил он как-то Марье Борисов­не после очередного музыкального урока, - что выбор учи­теля в лице фрейлейн Вольгеборн нельзя признать счастли­вым для Александра? По его способностям должно бы ожи­дать куда более значительных успехов.
- Но может быть, - мягко возразила Марья Борисов­на, - еще преждевременно об этом судить? Ведь Сашенька так мал! Да и фрейлейн Луиза, обретя со временем опыт, надо надеяться, станет строже взыскивать с него.
- Нет, друг мой! Не питаю никаких надежд. И еще ска­жу: ошибиться в выборе учителя всякий может - в том нет еще беды. Но ежели, осознав ошибку, вместо того чтобы ис­править, мы усугубим ее - тогда беда будет непоправима.
Добросердечной Марье Борисовне немного жаль расста­ваться с миловидной немочкой. Однако, здраво рассудив, она вынуждена признать: под музыкальным руководством фрейлейн Луизы Сашенька действительно недалеко уйдет.
Вот взять, к примеру, старшего сына Эраста. Как пре­успел тот в своих занятиях на скрипке! А почему? Потому что сам господин Франц Бем, концертмейстер санкт-петер­бургских театров, отличный музыкант и виртуоз, дает уроки Эрасту.
А ведь Сашенька ничуть не уступает в музыкальных да­рованиях брату.
- Как думаешь, не заменить ли Сашеньке фортепиано скрипкой? - Марья Борисовна вопросительно смотрит на мужа.
Но Сергей Николаевич, страстный любитель музыки, хо­рошо знающий в ней толк, не желает сдаваться. Уже давно в мечтаниях видится ему семейный музыкальный ансамбль, где каждому из детей определена своя роль: Эрасту - скри­пача, дочери Людмиле - арфистки, а Александру - пиани­ста.
Вскоре, по рекомендации сведущих в музыке людей, в дом явился новый фортепианный учитель.
- Данилевский Адриан Трофимович, - представился во­шедший, произнося слова с заметным украинским акцентом.
Не сказать, чтобы природа наградила Адриана Трофи­мовича привлекательной внешностью. Глаза его из-под на­висших бровей смотрели угрюмо, даже сурово. Вероятно, улыбка очень редко освещала его лицо. Если же ей и удава­лось прорваться ненароком, Адриан Трофимович, казалось, тут же спешил спрятать ее за густыми и длинными, как у запорожца, усами.
Марья Борисовна мысленно вздохнула, не без сожаления вспомнив в эту минуту добродушную фрейлейн Луизу.
- Вот, Сашенька, - Марья Борисовна подвела сына к новому учителю, - отныне будет руководствовать тобою в музыке уважаемый Адриан Трофимович. Будь внимателен,
голубчик, и учись с похвальным прилежанием. Я надеюсь, - продолжала она, просительно глянув на Данилевского, - что сын мой не подаст повода для взысканий?..
- Это будет далее видно, сударыня, - перебил ее Адри­ан Трофимович.
Он не отличался галантностью и презирал светский эти­кет. Дескать, берите меня таким, каков я есть, а не нравит­ся - ваша воля! Мое дело - учить музыке, а не рассыпать­ся в комплиментах. Свое же дело, надо полагать, я знаю.
С полным правом мог бы сказать такое о себе Адриан Трофимович. Не случайно столь солидной была его репута­ция в столице. Образованный музыкант и даровитый пиа­нист, он имел все основания сделать артистическую карьеру, если бы не на редкость колючий и неуживчивый характер.
От такого характера частенько страдали многочисленные ученики Адриана Трофимовича. И все же мало кто так, как он, умел передавать ученикам свое искусство.
В несколько уроков Адриан Трофимович поставил Саше Даргомыжскому руки. Сашины пальцы с каждым разом ста­новились все более гибкими, послушными, а звук - легким, летучим и одновременно насыщенным, глубоким.
Однако чем больше Саша успевал, тем большие требова­ния предъявлял к нему Адриан Трофимович.
- Техника - вещь нужная, но она всего-навсего слу­жанка.
- Как служанка? - растерялся ученик.
- А так! Сама по себе она ничто, если не служит вдох­новению. Иначе говоря, с одной голой техникой артист за ро­ялем - все равно что механическая кукла!
Учитель стал добиваться от ученика игры осмысленной, одухотворенной. А для того заставлял его глубже и глубже вникать в суть и характер исполняемой музыки. Учитель не ограничивался словесным объяснением. Он сам садился за рояль. И тогда для Саши наступали минуты истинного на­слаждения. Ему еще не приходилось в ту пору слышать ис­полнителя лучшего, чем Адриан Трофимович.
Как-то раз Данилевский, задержавшись после урока, за­играл что-то незнакомое. Похожая на плавный грациозный танец, пьеса была удивительно изящна и чувствительна.
- Как называется эта пьеса? - спросил Саша.
- Полонез.
- А сочинитель кто?
Адриан Трофимович помедлил с ответом, потом, откаш­лявшись, нехотя признался:
- Ну, предположим, я.
Вот это новость! Мало того, что Адриан Трофимович за­мечательный пианист, он, оказывается, еще и композитор!
Ученик с интересом взглянул на учителя. Как странно уживаются в этом человеке, казалось бы, несовместимые ве­щи: упрямый, желчный нрав и столько неподдельного чув­ства!
Последнее обстоятельство поселило в Сашином сердце робкие надежды. Дело в том, что сам Александр Даргомыж­ский тоже сочиняет музыку. И не просто импровизирует за роялем, а пытается даже записывать в нотной тетради. Прав­да, сочиняет он совсем недавно и покамест тайком ото всех, в особенности от брата Эраста, чьих язвительных насмешек боится пуще всего на свете.
Конечно, ничего не подозревал о Сашиной тайне и Адри­ан Трофимович. До сегодняшнего дня мальчик и не помышлял открыться строгому учителю. Но теперь, пожалуй, рас­храбрится. Тем более, в заветной тетради Александра Дар­гомыжского накопилось несколько новых пьес и ему давно хотелось их показать кому-нибудь. Кто знает, может, обра­дуется Адриан Трофимович усердию юного сочинителя. Мо­жет, наградит его даже похвалой.
С вечера Саша, придирчиво отобрав лучшие, по его мне­нию, пьесы, старательно переписывает их набело, чтобы ут­ром показать учителю. И тогда... Сашино сердце сладко за­мирает от предвкушения будущего торжества.
- Это еще что?! - гневно вскричал Данилевский, когда ученик протянул ему после окончания урока нотную тетрадь.
Адриан Трофимович не дал себе труда даже бегло озна­комиться с музыкальными произведениями Александра Дар­гомыжского. Едва взглянув в ноты, учитель грозно сдвинул брови и - р-раз! - лишь мелкие клочки бумаги разлетелись по полу.
Но рассерженному маэстро все еще показалось малым наказание. Этакий желторотый птенец! Кажется, еще и де­сяти лет не минуло ему, а туда же - вздумал в сочинители податься. А что в том хорошего? Он, Адриан Трофимович, по собственному горькому опыту знает: ничего доброго не сулит карьера композитора - одни слезы, да уколы самолюбия, да нужду вдобавок. Покуда окончательно не одолела ученика пагубная страсть, надо с корнем ее вырывать, как сорную траву.
В крайнем раздражении Адриан Трофимович схватил классный журнал и, обмакнув гусиное перо в чернила, вместо обычной похвальной отметки по поведению вывел крупными буквами: «Весьма скверно!»
После ухода учителя Саша старательно собирал порван­ные листы. Собирал и думал: придется завести для музы­кальных сочинений новую тетрадь. А как же иначе?
ДОМАШНИЙ ТЕАТР
Вот идет Петруша, добрый трубочист,
Хоть лицом и черен, но душою чист...
- Но душою чист... - нараспев повторяет Саша Дарго­мыжский и что-то быстро записывает на нотных линейках.
Конечно, он бы и сам не прочь сыграть роль Петруши-трубочиста в домашнем спектакле. Кого не соблазнит счаст­ливая возможность предстать на сцене перед публикой с лицом, густо вымазанным сажей? Но по праву старшинства эта роль поручена брату Эрасту. Тому всегда везет.
Но как не позавидовать трубочисту Петруше, который усердно трудится, помогая бедным родителям? Впрочем, ге­роический подвиг совершает в пьесе и другой мальчик. Для спасения родителей от нищеты он жертвует даже любимыми канарейками, о чем трижды объявляет зрителям в прозе и в куплетах. Вот эту роль и будет исполнять Саша Даргомыж­ский.
- Ну как, дружок, подвигается работа? - Марья Бори­совна заглядывает через плечо сына в разложенные на столе листы.
Она, как и обычно, заинтересованная участница всех до­машних увеселений. В данном же случае у Марьи Борисов­ны есть причина проявлять особый интерес. Ибо назидатель­ная пьеса о Петруше-трубочисте принадлежит собственно­му ее перу.
Марья Даргомыжская с детских лет увлекалась поэзией и еще в девичестве печатала свои стихи в журналах. Ко­нечно, не ахти какие стихи, но с тех пор ничто уже не могло помешать ее служению музам - ни замужество, ни семейные заботы.
А пока на домашней сцене Даргомыжских идут усилен­ные репетиции. На 25 сентября 1822 года, в день именин Сер­гея Николаевича, назначено представление: детская опера-водевиль «Трубочист, или Доброе дело не остается без на­грады». Опера эта, как сказано в искусно разрисованной про­грамме, будет разыграна детьми сочинительницы.
Марья Борисовна с удовольствием наблюдает за тем, как вдохновенно трудятся юные артисты, в особенности Сашень­ка. Все, что связано с театром, имеет в его глазах неодоли­мую силу. Саша до сих пор не может забыть впечатления, которое произвело на него первое посещение столичного те­атра. И теперь после музыки, пожалуй, превыше всего на свете он любит именно театр. Притом не только как зритель. Он желает делать в театре решительно все: быть актером и постановщиком, декоратором и музыкантом и даже театраль­ным сочинителем.
Наконец, настал торжественный день спектакля. Актеры играли свои роли и пели как нельзя лучше. Саша появился на сцене с клеткой, в которой сидели канарейки, будто жи­вые. Потом участники представления пропели заключитель­ные куплеты. А гости, дружно аплодируя, кричали:
- Браво автору!
И Марья Борисовна с улыбкой отвечала на овацию.
Но как-то скоро все забыли чувствительную историю о Петруше-трубочисте. Увы, такова была судьба всех поэтиче­ских опытов Марьи Борисовны, печатавшихся когда-то на страницах благонамеренных журналов.
А Александр Даргомыжский завел свой собственный те­атр. В объявленный час сделанные им из разноцветного во­ска куклы покидали свои коробки - и представление начина­лось.
Всего удивительнее было то, что за актеров говорил один человек. Он же сочинял все пьесы. Он же подбирал для них музыку.
Может быть, тут звучали музыкальные пьесы из заветной тетради? Может быть!.. Только это уж, конечно, оставалось тайной для Адриана Трофимовича, который никогда не при­сутствовал на спектаклях кукольного театра.
Но Адриан Трофимович учуял что-то недоброе. Недаром стал замечать музыкальный наставник, что ученик не прояв­ляет прежнего усердия к овладению техникой фортепианной игры и - совсем неслыханная дерзость! - осмеливается пускаться в спор о пользе виртуозных этюдов и упраж­нений.
- Но ведь сами же вы, Адриан Трофимович, говорили, что техника - ничто, если она не служит вдохновению.
- Ну говорил, - недовольно подтверждает учитель. - Однако хотел бы посмотреть, поможет ли одно вдохновение фортепианисту, легкомысленно пренебрегающему техникой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18