Старая Себастьяна, седая, со сморщенным, точно винная ягода, лицом, дрожащими руками протянула нам несколько чашек горького кофе, которого не могли заставить себя выпить ни Алисия, ни я; дон Рафо пил его с блюдечка. Грисельда поспешила принести темную патоку в кувшине и предложила нам подсластить кофе.
— Спасибо, сеньора.
— А эта красавица — ваша жена? Вы — зять дона Рафо?
— Не зять, а ближе зятя.
— А вы тоже из Толимы?
— Я из департамента Толима; Алисия — из Боготы.
— Она словно на танцы вырядилась! Какая модница! Что за ботинки! А платье какое хорошенькое! Вы его сами скроили?
— Нет, сеньора. Но я кое-что понимаю в шитье. Я три года училась этому в школе.
— Вы научите меня? Правда, научите? Я для этого и купила машину. Посмотрите, какие у меня шикарные отрезы. Мне их подарил Баррера, когда приезжал к нам. Тьяне он тоже подарил материю. Где она у тебя, Тьяна?
— Убрала к себе. Сейчас принесу.
И старуха вышла.
Грисельда, в восторге оттого, что Алисия согласилась обучить ее шитью, сняла с пояса ключи и, открыв сундук, показала нам яркие ткани.
— Да это же обыкновенный сатин!
— Что вы, дон Рафо, — это чистый шелк. Баррера щедрый. А вот, смотрите, виды фабрик на Вичаде, куда он нас собирается взять. Скажите по совести, разве это не великолепные здания, разве это не шикарные фотографии? Баррера их повсюду раздавал. Смотрите, сколько я их наклеила в сундуке.
Это были цветные открытки с изображением двухэтажных зданий, расположенных на высоком берегу реки; на верандах домов стояли люди; в небольшой гавани дымили паровые катера.
— Там живет больше тысячи человек народу, и все зарабатывают по фунту в день. Я буду вести хозяйство в бараках. Подумайте, какие деньги я сразу загребу! Да сколько еще Фидель заработает! Смотрите — вот это каучуковые леса. Баррера правильно говорит: больше такого случая не представится.
— Жалко, я стара стала, а то бы и я поехала с сынком, — сказала старуха, снова появляясь на пороге. — Вот материя, — прибавила она, развертывая красную бумажную ткань.
— Ты в ней будешь похожа на горящую головешку.
— Подумаешь, — ответила старуха, — хуже, когда человек ни на что не похож.
— Поди, — приказала ей Грисельда, — достань дону Рафо спелых бананов для лошадей. Но сначала скажи Мигелю, чтобы перестал валяться в гамаке, потому что лихорадка у него все равно от этого не пройдет. Пусть вычерпает воду из лодки и осмотрит крючки, не объели ли карибе наживу. Может, попался багре. И дай нам чего-нибудь закусить, гости приехали издалека. Пойдемте сюда, нинья Алисия, переоденьтесь с дороги. В этой комнате мы будем жить вдвоем.
И, остановившись передо мной, она прибавила с плутовским вызовом:
— Я увожу ее. Вы уже спите врозь?
Мне было очень жаль дона Рафаэля, потерпевшего неудачу в торговле. Грисельда была права: все уже запаслись товарами.
Но все же два дня спустя из усадьбы Ато Гранде приехали несколько бледных, тощих людей на взмокших конях, провалившиеся бока которых были прикрыты байетонами. Люди кричали с другого берега, чтобы мы подали лодку, и, решив, что их не слышат, дали залп из винчестеров. Никто не отозвался. Тогда, не спешиваясь, они пустили коней вплавь и переплыли реку, держа на голове свернутые байетоны.
Всадники подъехали к воротам ранчо. На них были холщовые штаны, рубашки навыпуск и широкополые коричневые шляпы. Большими пальцами босых ног они упирались в стремена.
— Добрый день... — устало произнесли они. Лай собак заглушал их голоса.
— Вы чуть нас не убили, такую подняли стрельбу! — вскричала Грисельда.
— Нам лодку...
— Еще лодку вам! Здесь не перевоз!..
— Мы приехали посмотреть товар...
— Проходите, только оставьте своих кляч здесь. Приезжие спешились и теми же веревками, которые служили уздечками, привязали лошадей к саману у ворот и вошли во двор с плащами через плечо. С небрежным видом они присели вокруг кожи; на которой дон Рафо разложил товары.
— Посмотрите диагональ экстра; вот патентованные ножи; обратите внимание на кожаный пояс с кобурой для револьвера — все высшего качества.
— Хина есть?
— Самая лучшая, и порошки от жара.
— Почем нитки?
— Десять сентаво за моток.
— По пять сентаво отдадите?
— Берите за девять.
Они все потрогали, пощупали, прикинули, не произнося почти ни слова. Чтобы узнать, не линяет ли материя, они смачивали пальцы слюной и мяли ткань. Дон Рафаэль с метром в руках все им показывал, без умолку расхваливая каждую вещь. Но им ничего не нравилось.
— Отдадите за двадцать реалов эту наваху?
— Берите.
— Я за пуговицы не дам дороже, чем сказал.
— Держите.
— Только чур, впридачу иглу, чтоб было чем пришивать.
— Получайте.
Так они купили разных пустяков на два-три песо. Человек с карабином, развязав уголок платка, достал золотую монету:
— Плачу за всех! Вот вам двадцать долларов. И он звякнул моррокотой о ствол винчестера.
— Сдача найдется?
— Почему не берете остальное?
— При такой цене пришлось бы отдать и винчестер в придачу. Приезжайте к Субьете, увидите, сколько вещей нам подарили.
— Тогда отправляйтесь с богом!
Вакеро вскочили на лошадей.
— Эй, хозяин! — крикнул, возвращаясь, самый подозрительный из них. — Баррера послал нас отнять у тебя товары, и лучше тебе убраться отсюда подобру-поздорову. Тебя предупредили: подальше со своим барахлом! Сейчас мы ничего не взяли потому, что товаров мало и цена дорога!
— А за что же отнять? — спросил дон Рафо.
— За конкуренцию!
— Ты думаешь, несчастный, что за этого старика некому заступиться? — воскликнул я, хватаясь за нож.
Женщины громко закричали.
— Смотри, — показал всадник на свою голову. — Выше шляпы надо мной никого нет. Как земля ни велика, она всегда останется у меня под ногами. Я с вами не связываюсь. А если угодно — и на вас управа найдется.
Пришпорив жеребца, он бросил мне в лицо купленные вещи и ускакал с товарищами в степь.
Этим вечером, около десяти часов, вернулся домой Франко. Лодка бесшумно скользила по глубокой реке, но псы почуяли ее, и в доме поднялась суматоха.
— Это Фидель, это Фидель, — говорила Грисельда, натыкаясь на наши гамаки. Она вышла во двор в одной рубашке, закутавшись с головой в темную шаль; дон Рафаэль следовал за ней.
Алисия тревожно окликнула меня в потемках из соседней комнаты:
— Артуро, слышишь? Кто-то приехал!
— Да, но ты не беспокойся, лежи. Это хозяин.
Во фланелевой рубашке и с непокрытой головой я вышел во двор. Под бананами с зажженным факелом прошла группа людей. Послышался звон цепи причалившей лодки, из которой выскочили два вооруженных человека.
— Что здесь случилось? — сказал один из них, обнимая Грисельду.
— Ничего, ничего! Почему ты вернулся в такое время?
— Кто остановился у нас?
— Дон Рафаэль и его знакомые: мужчина и женщина.
Франко и дон Рафо дружески обнялись и вместе с другими вошли в кухню.
— Я очень беспокоился: сегодня вечером я вернулся в Ато Гранде со стадом и узнал, что Баррера посылал сюда людей. Мне не дали уехать на лошади, но, как только началась попойка, я взял лодку и — был таков. Зачем приезжали эти разбойники?
— Отнять у меня галантерею, — скромно ответил дои Рафо.
— И чем кончилось дело, Грисельда?
— Ничем, но могла завязаться драка, потому что приезжий полез на них с ножом. Ужас! Мы так кричали!.. Проходи в дом, — прибавила хозяйка, бледная, дрожащая, — и пока согреют кофе, вынеси свой гамак на террасу: в комнате со мной спит сеньора.
— Ничего не придумывайте, мы с Алисией уйдем под навес, — произнес я, выходя на террасу.
— Вы здесь не хозяин, — ответила Грисельда, — Познакомьтесь, это мой муж.
— Ваш покорный слуга, — отвечал тот, обнимая меня. — Можете на меня положиться. Для меня достаточно, что вы друг дона Рафаэля.
— А если бы ты видел, с какой он женщиной приехал! Румяная, как мерей! А руки — только шелк кроить. Она научит меня всем модам.
— Можете распоряжаться вашими новыми слугами, — повторил Франко.
Он был худ и бледен, среднего роста, немного выше меня. Его фамилия соответствовала его характеру; лицо и слова его были, впрочем, не так красноречивы, как сердце. Благородные черты лица, правильное произношение и манера подавать руку указывали на хорошее воспитание и обличали в нем человека, не выросшего в пампе, а пришедшего в нее.
— Вы уроженец Антиокии?
— Да, сеньор. Я некоторое время учился в Боготе, поступил потом в армию; меня назначили в гарнизон Арауки, но я дезертировал после ссоры с капитаном. Оттуда я и приехал с Грисельдой, расчистил усадьбу и теперь не оставлю это ранчо ни за что на свете. — И он повторил: — Ни за что на свете!
Грисельда сделала кислую гримасу, но промолчала. Под предлогом, что ей нужно одеться, — она выбежала встречать мужа полураздетой, — она ушла к себе, загораживая ладонью колеблющийся огонек свечи.
Больше она не возвращалась.
А тем временем старая Тьяна разожгла сложенный из трех камней очаг, над которым висел на проволоке котел. В теплом мерцании света мы сели в кружок на корни бамбука и черепа кайманов, служившие сиденьями. Приехавший с Франко мулат дружелюбно оглядывал меня, положив на голые колени двустволку. Одежда на нем промокла, он засучил штаны и выжимал из них воду на мускулистые икры. Звали его Антонио Корреа. Это был сын Себастьяны; спина мулата была так широка и так крепка была его грудь, что он походил на туземного идола.
— Мама, — сказал он, почесывая голову, — какой это смутьян распустил в поместье у Субьеты слух насчет товаров дона Рафо?
— В этом ничего нет худого. Без рекламы — плохая торговля.
— Да, но зачем он ездил туда ночью, когда приехали гости?
— Я почем знаю! Наверно, нинья Грисельда посылала.
На этот раз Франко сделал гримасу. После короткого молчания он спросил:
— А сколько раз сюда приезжал Баррера, мулатка?
— Я не считала. Мое дело — кухня.
Выпив кофе и осведомившись у дона Рафо о наших дорожных приключениях, Франко спросил Себастьяну, возвращаясь к своим обычным домашним заботам:
— А что делают Мигель и Хесус? Свиней в хлев загнали? Ворота у корралей починили? Сколько коров дают молоко?
— Только две с большими телятами. Остальных нинья Грисельда распорядилась выпустить: уже появились москиты и насмерть заедают телят.
— А где же эти лодыри?
— У Мигеля жар. Не знаю, чем и лечить его: я сорвала пять верхних листьев боррахи, — если снизу срывать, от них тошнит. Сварила настой, а Мигель не пьет. Он собирается уехать на каучуковые разработки. Все играет в карты с Хесусом, а этот тоже только и думает, как бы уйти!
— Так пусть убираются сию же минуту в лодке Субьеты и больше не возвращаются. Я не потерплю у себя на ранчо ни сплетников, ни соглядатаев. Пойди в каней и скажи, что я их рассчитал и что ни они мне ничего не должны, ни я им.
Когда Себастьяна вышла, дон Рафаэль осведомился о положении дел в поместье Субьеты:
— Правда, что у него дела совсем плохи?
— Да, Баррера все перевернул вверх дном, — ни тени того, что было прежде. Жить там стало немыслимо. Лучше б уж сразу сожгли усадьбу.
Потом Фидель рассказал, что все работы в Ато Гранде прекратились: вакеро, собираясь группами в назначенном месте в степи, покупают тайком спирт у агентов Барреры и пьянствуют. Напившись, одни сами лезут на рога быкам, и те убивают их, другие, пытаясь повалить быка, запутываются в аркане и получают смертельные раны, остальные продолжают бражничать с Кларитой или загоняют верховых лошадей, устраивая скачки и делая ставки на наездников. И нет никого, кто бы навел порядок и вернул все в прежний вид. В расчете на близкий отъезд на каучуковые разработки, никто не желает ничего делать и уже считает себя богачом. Вместо объезженных лошадей остались одни неуки, вместо вакеро — гуляки, а хозяин поместья, старик Субьета, пьяница и подагрик, знать ничего не хочет и валяется в гамаке. Баррера обыгрывает его в кости, Кларита спаивает его, а пеоны вербовщика режут по пяти голов скота в день, бракуя тех, которые при свежевании оказываются слишком тощими.
И в довершение всего индейцы с берегов Гуанапало, истребляющие сотни голов скота своими стрелами, захватили ранчо Атико, увели женщин и перебили мужчин. Хорошо еще, что степной пожар преградила река, но зарево на другом берегу полыхало еще много ночей.
— А что вы думаете делать со своим ранчо? — спросил я Фиделя.
— Оборонять его! Десять порядочных всадников с ружьями, и в живых не останется ни одного индейца.
В этот момент вернулась Себастьяна.
— Они уезжают.
— Как бы они не прихватили мою гитару, мама!
— А передать ничего не надо?
— Пусть передадут старому Субьете, чтобы не ждал меня; я буду пасти его скот, если он даст мне хороших вакеро.
Мы вышли во двор следом за мулаткой. Ночь была темная; начало накрапывать. Франко провел нас в залу и растянулся на гамаке. Отчалившие от берега Мигель и Хесус запели дуэтом:
Сердце, неуком не будь;
Научись быть кротким с милой,
Если любит — полюби,
А не любит — не насилуй.
Удары весел по воде и шум внезапно усилившегося дождя заглушили звуки песни.
Спалось мне плохо. Заснуть я смог лишь после первых петухов. Мне снилось, что Алисия идет одна унылой степью, направляясь в зловещее место, где ее ждет какой-то человек, возможно Баррера. Прячась в траве, я крадусь за ней с двустволкой наперевес, но каждый раз, когда я навожу ружье на обольстителя, оно превращается в моих руках в застывшую, холодную змею. Дон Рафо машет шляпой из-за ограды корраля и кричит: «Вернись! Все равно дела не поправишь!»
Видел я затем, как Грисельда, одетая в золото, сидит в неведомой стране на вершине скалы, у подножья которой вытекает белый ручеек каучукового сока. Толпы людей, припав к земле, пьют этот сок. Франко, стоя на помосте из скрещенных ружей, обращается к жаждущим со словами: «Несчастные, за этой сельвой начинается потустороннее !» У каждого дерева умирает человек, и я подбираю черепа, чтобы увезти их на барке по безмолвной темной реке.
И опять я видел Алисию, растрепанную и обнаженную, убегающую от меня сквозь заросли темного леса, освещенного гигантскими светляками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34