Видя решимость, с какой этот преданный мне человек рисковал ради меня жизнью, я, охваченный угрызениями совести, почел за долг признаться ему в том, что случилось в Мапорите.
— Франко, — сказал я ему, — я недостоин твоей дружбы. Я избил Грисельду.
Он растерянно произнес:
— Она чем-нибудь вас обидела? Твою жену? Тебя?
— Нет, нет! Я напился и оскорбил их обеих без всякого повода. Вот уже неделя, как я оставил их одних. Застрели меня!
Кинув винчестер на землю, Фидель бросился в мои объятия:
— У тебя были на это основания, а если нет, то все равно.
И мы расстались, не произнеся больше ни слова.
Кларита схватила меня за руку:
— Почему ты не сказал мне, что у тебя есть жена?..
— Потому что нам с тобой не пристало говорить о ней.
Кларита на минуту задумалась. Опустив глаза, она теребила шнурок от ключа.
— Возьми свое золото!
— Я подарил тебе его, а если ты не принимаешь подарка, оставь себе эти деньги как плату за твои заботы обо мне во время болезни.
— Лучше бы тебе умереть тогда!
Кларита убежала в кухню, где музыканты пили гуарапо. Оттуда она крикнула намеренно громко, так, чтобы я слышал:
— Передайте Баррере, что я еду с ним!
И, скрывая свою досаду, принялась под шутки и аплодисменты пеонов так лихо отбивать чечетку, что подол ее юбки взлетал выше колен.
Сердце мое, освобожденное от муки беспокойства, забилось вольнее. Меня огорчало лишь то, что я обидел Алисию; но какой сладкой была мысль о примирении, сладкой, как аромат трав, как первый проблеск зари! От всего нашего прошлого останутся в памяти только невзгоды, потому что душа человека, подобно ветвям дерева, не сохраняет следа былых цветений; сохраняются лишь раны, рассекшие кору. Нам суждено достигнуть предела и в счастье и в несчастье, а потом, если судьба и разделит наши пути, нас сблизят воспоминания при виде терниев, похожих на те, какие ранили нас когда-то, далей, подобных тем, какие открывались нашим взорам, пока нам грезилось, что мы любим друг друга, что наша любовь бессмертна.
Мне даже хотелось остаться навсегда в этих влекущих к себе саваннах, жить с Алисией в уютном домике, который я построю собственными руками на берегу темноводной реки, на одном из зеленых холмов, увенчанных пальмами, или у прозрачного пруда. Вечерами к дому будут собираться стада, а я, покуривая на пороге, словно первобытный патриарх, с душой, смягченной грустной прелестью пейзажа, буду смотреть, как исчезает солнце за далеким горизонтом, где рождается ночь, и, свободный от тщетных стремления, от обмана эфемерных успехов, ограничу пределы своих желаний тем, что видят мои глаза, буду наслаждаться крестьянским трудом, моей созвучностью с природой.
К чему города? Быть может, источник моего поэтического вдохновения — в тайне нетронутых лесов, в ласке свежего ветерка, в неведомом языке вещей, в том, что говорит скале, прощаясь, убегающая волна, в том, что говорит румяная заря озерам, в том, что говорит звезда хранящим торжественное молчание небесам. И мне хотелось остаться вместе с Алисией здесь, в этих льяносах, состариться, любуясь на юность детей, следить за уходящими днями, чувствовать душевное успокоение среди полных буйного сока столетних деревьев, пока мне не придется заплакать над ее трупом или ей над моим.
Франко решил, что мне нельзя выезжать в степь — я растравлю себе рану, и может начаться гангрена. Да и лошадей мало, лучше предоставить их опытным вакеро. Последний довод горько обидел меня.
Пятнадцать всадников выехали из Ато Гранде в два часа утра, выпив обычную порцию черного кофе. К седлам, с правой стороны, были привязаны свернутые арканы, одним концом прикрепленные к хвосту скакуна. Ноги вакеро были прикрыты байетонами, служившими защитой в частых стычках с быками, а на поясах висели зубчатые ножи для спиливания рогов. Франко оставил мне револьвер, но привязал к луке седла свой винчестер.
Я вскоре опять уснул. Если бы я знал, что мне готовит судьба!
Вскоре, после восхода солнца, вернулся мулат Корреа, ведя за собой лошадей дона Рафаэля. Я вышел ему навстречу, по направлению к палаткам Барреры, и разглядел издали, что Баррера бреется. Кларита, сидя на чемодане, держала перед ним зеркало. Не отвечая на их приветствие, я вскочил на круп коня мулата, и мы вместе въехали в корраль.
— Видел Алисию? Что она просила передать?
— Я не мог ее видеть, она плакала, запершись в своей комнате. Грисельда прислала вам узел со сменой белья. Она каждую минуту выходит посмотреть, не едете ли вы. Собрала вещи и говорит, что сегодня они обе будут здесь.
Эта весть наполнила мою душу радостью. Наконец-то Алисия вспомнила обо мне!
— Они приедут в лодке?
— Нет, хозяйка велела оставить трех лошадей.
— А обо мне спрашивали?
— Мама говорит, что вы лишнего наговорили о них хозяину.
— А знают они о моей ране?
— Разве что-нибудь случилось? Вас ранил бык?
— Так, царапина. Уже все прошло.
— А где моя двустволка?
— Твоя двустволка? Наверно, вместе с моим седлом в лагере Барреры. Поди спроси там.
Когда я остался один, мучительное сомнение овладело мной: не бывал ли Баррера в Мапорите? Я приставил Мауко днем и ночью следить за ним, но правду ли говорит мне кривой? И тут же я подумал: «Баррера прихорашивается, потому что ему известно о приезде Алисии. Возможно, что так, а может быть — и нет».
Но Алисия знает, как себя вести. Кроме того, Баррера боится меня. Нет, я должен прогнать эту мысль и отдаться радости близкого свидания! Если Алисия захотела вернуться ко мне — значит, она все еще любит меня и хочет, отбросив застенчивость и гордость, вернуть меня, сделать своим навсегда. Серьезным и наставительным тоном она упрекнет меня за мои поступки и, чтобы усугубить мою вину, придаст своему лицу хорошо знакомое мне, незабываемое выражение: крепко сожмет губы, и на щеках ее появятся ямочки. Готовая простить, она сначала скажет, что мне нет прощения, но потом сменит гнев на милость.
Я со своей стороны умело отдалю момент жаркого примирительного поцелуя. Я галантно помогу Алисии выйти с лодки на берег и постараюсь, чтобы она заметила перевязанную руку, а на ее вопрос: «Ты ранен? Ты ранен?» — отвечу: «Все это пустяки... Меня беспокоит твоя бледность».
Если они приедут верхом, я сделаю то же самое, подойдя к ее лошади.
Я предстану перед Алисией таким, каким она меня еще не видела: небрежно одетым, с растрепанными волосами, с обросшим бородою лицом, с ухватками крепкого, работящего мужчины. Хотя Мауко обычно кое-как обдирал мне лицо ножом для резки ремней, я решил не просить его об этом сегодня, чтобы выгодно отличаться от соперника.
Потом мне пришла в голову мысль покинуть Ато Гранде до приезда женщин и появиться вечером среди вакеро, ведя за своим жеребцом разъяренного быка, который с фырканьем будет меня преследовать; он свалит на землю мою лошадь, и Алисия, замирая от ужаса, увидит, как я буду дразнить его плащом и повалю на землю к удивлению пеонов.
Мулат вернулся от Барреры с ружьем и седлом:
— Сеньор Баррера очень огорчен. Он не знал, что эти вещи находились у него. Я слышал, что он посылает людей ловить разбежавшийся скот.
— Я тебе запрещаю иметь с ним дело. Если не хочешь ехать один, я поеду с тобой.
— А дон Фидель сказал вам, где они заночуют?
— В Матанегре.
— А мне он сказал, что в пойме Пауто. Я, пожалуй, поеду, а то меня застигнет ночь и лошади разбредутся.
— Отнеси это белье в мою комнату и принеси мне винчестер. Едем куда хочешь. Я отправляюсь с тобой.
Я пошел на кухню проститься с Субьетой. Сколько я ни окликал его, никто не отозвался.
Когда мы отъехали от Ато Гранде настолько, что видны были одни лишь верхушки пальм, мулат слез с лошади и зарядил ружье.
Лучше всегда быть настороже. Порох и пули еще никого не обманули.
— Чего ты опасаешься?
— Нас могут нагнать люди Барреры. Я нарочно сказал, что мы едем в Пауто, чтобы это услышали ребята, которые закрывали ворота в корраль. А теперь поедем туда, куда вы сказали.
Мы проехали еще лиги три. Я был поглощен мыслями об Алисии, когда мулат вывел меня из задумчивости:
— Извините меня. Я хочу посоветоваться с вами. Кларита приворожила меня.
— Ты влюбился в нее?
— Об этом-то я и хочу посоветоваться. Недели две тому назад она сказала мне: «Какой красивый негр! Вот кто мне нравится!»
— И что ты ответил на это?
— Мне стало стыдно...
— А потом?
— Об этом я тоже хочу спросить; она предложила мне запугать старого Субьету и уехать с ней отсюда.
— Зачем запугать? Ради чего?
— Чтобы он сказал, где у него зарыто золото.
— Да не может быть! Это ее научил Баррера.
— Совершенно верно, потому что Баррера мне тоже сказал: «Если этот мулат приоденется, каким красавцем он станет; все женщины будут за ним бегать. Я знаю одну девчонку, которая его любит».
— А ты что ответил?
— «Эта девчонка с вами спит». Так ему и сказал. Но его, проклятого, ничем не проймешь. Потом он принялся бранить Субьету, говоря, что тот ничего не платит мулатам, а если и дает что-нибудь, то тут же заставляет играть с собой в кости и обирает до нитки. И это правда.
Я задыхался от жары и велел мулату ехать к водопою.
— Здесь нигде нет воды. Хороший водопой — за теми барханами.
Мы вступили в полосу, где земля была так суха и тверда, что о нее сбивались копыта лошадей. Но нам необходимо было пересечь ее, потому что по обе стороны непроходимыми лабиринтами тянулись сурали — обиталище ягуаров и змей.
Водопой оказался лужей, взбаламученной животными. Вода была солоноватая на вкус, мутная и густая, как сироп, но лошади пили ее с жадностью. При виде этой лужи я почувствовал тошноту, но жажда заставила меня последовать примеру Корреа. Наклонившись с седла, он подал мне полный до краев рог.
— Вместо цедилки накройте его платком, — сказал мулат.
Я вынужден был несколько раз приложиться к рогу, стряхивая мелких животных, обильно прилипавших к влажной ткани.
— Слушай, белый, здесь проезжали чужие люди. Вот след подкованного мула, а в саваннах камней нет и подковы ни к чему.
Мулат был прав: немного отъехав от лужи, мы увидели вдалеке две движущиеся точки.
— Какие-то люди потеряли дорогу.
— Скорее похоже на скот.
— Бьюсь об заклад, что это люди.
Всадники, видно, заметили нас и направились в нашу сторону. Мы уже ясно различали человека, который, завернувшись в большую простыню, как это делают старые крестьянки, ехал впереди под красным зонтиком, подгоняя мула ударами стремян. Мы остановились под скудной тенью мориче и с любопытством и опаской стали поджидать всадников.
Корреа успел перевязать поклажу, когда незнакомцы подъехали к нам.
— Помогите правосудию, сбившемуся с пути! — воскликнули они, приветствуя нас.
— И ныне и присно и во веки веков, — простодушно ответил мулат.
— Покажите нам дорогу в Ато Гранде. Этот сеньор — судья из Орокуэ; я — его личный секретарь, а на данный случай проводник.
Услышав это, я спросил, не зовут ли чиновника Хосе-Исабель Ринкон Эрнандес. Такой вопрос я задал потому, что слышал об этом человеке, который из погонщика мулов стал музыкантом муниципального духового оркестра, а затем окружным судьей Касанаре, прославившись на этом посту своими злоупотреблениями.
— Да, — ответил человек с зонтом. — Я судья, а с вами говорил простой письмоводитель.
Чахоточное лицо сеньора судьи было такого же изжелта-зеленого цвета, как и его целлулоидные очки, и имело не менее отталкивающий вид, чем его не знавшие щетки зубы. Кривляясь, как обезьяна, он положил зонт на плечо и вытер себе затылок платком, проклиная обязанности судьи, заставляющие его переносить такие мучения, как путешествие на мулах через дикие земли, где неминуемо столкновение с людьми невежественными и низкого происхождения и где всегда налицо угроза нападения индейцев и хищных зверей.
— Отведите нас сейчас же, — произнес он высокопарно, натянув поводья, — в эту дьявольскую усадьбу, где некий Кова ежедневно совершает преступления, где подвергаются опасности жизнь и имущество моего влиятельного друга Барреры, где беглый по имени Франко пользуется моей снисходительностью и тем, что я ничего не требую от него, кроме примерного поведения. Вы обязаны предоставить себя в распоряжение правосудия и поменять своих лошадей на этих мулов.
— Вы ошибаетесь, сеньор, как в своих представлениях о людях, так и в выборе дороги. Ато Гранде совсем не в той стороне, куда вы едете, люди, которых вы назвали, совсем не таковы, как вы думаете, а лошади мои не выморочное имущество.
— Знайте, непочтительный юноша, — раздраженно ответил судья, — что только из усердия, заслуживающего похвалы, решились мы ехать без охраны в эту пампу. Субьета прислал ко мне нарочного, прося помощи против Барреры, а следом за ним прибыл человек от Барреры, требующего принять меры против преступлений Ковы. Мы едем разобрать, в чем там дело, и будем полезны и вам, ибо правосудие, как солнце, светит всем. Но если верно, что дневное светило греет нас задаром, то не менее верно и то, что нормы человеческого общежития обязывают всех нас единодушно поддерживать общественный порядок. Всякая помощь в этом деле законна и предусмотрена положениями гражданского права. Если не хотите быть нам проводниками, вручите немедленно сумму, равняющуюся оплате хорошего проводника.
— Вы налагаете на нас штраф?
— Немедленно и безапелляционно, — подтвердил секретарь. — Имейте в виду, что нам не платят жалованья.
— Ну, так слушайте, — злорадствуя в душе, ответил я. — До усадьбы Субьеты рукой подать, а мы направляемся в Коросаль. Пересеките эту страшную степь, спуститесь потом краем леса, переправьтесь через реку, обогните заводь и оттуда через какие-нибудь полчаса увидите дом.
— Слышишь? — проворчал судья. — Что я тебе говорил! А ты пек меня на солнце, вел без дороги по дикой степи. Ты не справился с обязанностями проводника. Налагаю на тебя штраф в пять песо!
Потребовав с нас взамен штрафа пачку табака и спички, он вместе со своим спутником уехал в направлении, противоположном Ато Гранде.
Корреа поведал мне некоторые подробности из жизни Франко в Арауке, переданные ему неким Эли Меса, поселенцем с реки Каракарате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34