Чтобы не промахнуться...
В крепости все проснулись. Стуча ружьями, прошел под окнами караул, певуче и гортанно бранились возле кухни прислужницы-индианки, донесся первый удар колокола. Ананий начинал обедню. Поп тоже, наверное, знал о заговоре и, может быть, собирался благословить бунтовщиков... Завтра они сойдутся у Лещинского, подпишут обязательство и назначат день...
Баранов поднялся с кресла, глянул на доносчика ясными немигающими глазами.
Когда учинят подписи...сказал он глухо,затянешь песню. Караульные войдут вместе со мною.
Какую песню, Александр Андреевич?
Лещинский продолжал держаться угодливо и сокрушенно, но в словах его проскальзывала радость. После неожиданного отпора Павла он понял, что надо спешить.
Какую хочешь.
Тогда извольте...Лещинский на некоторое время задумался, потер свой круглый блестевший лоб. Вот... Песню ирокезов. Перед смертью поют на костре. Шумит свирепый огнь, костер уже пылает, И кровь в груди моей клокочет и кипит. Меня и черный дым и пламень окружает, И предо мной смерть бледная стоит... Но мне ли трепетать...
Довольно,остановил его правитель, следняя строчка будет знаком.
Больше он не произнес ни слова и даже не заметил, как ушел Лещинский,
То, чего не ждал никогда, не думал, ни единым помыслом не растравлял свое сердце, свершилось. Годы лишений и труда, невероятных усилий имели свой счет, свою цену, и цена та оказалась несуществующей. Предательство открывало глаза. Друзья и удача, Павел, немногочисленные преданные все покидало, оставался отвернулся.Пострах, ненависть, грозное, ненужное имя...Бунт затевали русские, оправдания ему не было.
Сутулый и обмякший, стоял он у окна, утренний ветер шевелил остатки волос. Человеческие стремления никогда не сбываются полной, мерой. Так и, на этот раз... Не для себя, для родины, для России мечтал, боролся, молился, проклинал. Падал, чтобы подняться, поднимался, чтобы упасть. Всю жизнь. Передышки не было... И как насмешка звучала похвала одного, из высоких акционеров: «Имя его громко по всему Западному берегу до самой Калифорнии. Бостонцы почитают его и уважают его, а американские народы, боясь его, из самых отдаленных мест предлагают ему свою дружбу...»
Без пушек и войска, без припасов и кораблей заселил он земли, устроил крепости, города, поселки. Российский флаг осенил далекие воды... Неблагодарность и алчность, слепое ничтожество рабов! Пусть свершается предопределенное. Дорога лежит прямо и должна быть пройдена, до конца.....Так же, как всегда, он аккуратно сложил книги, вытер перо, надел теплый кафтан. Солнце уже золотило починенный после шторма, ставень, от мокрых досок поднимался пар. Наступал день, хлопотливый и напряженный, обычный день крепости.
На колокольне перестали звонить. Как видно, Ананий начал службу. Молился он теперь часто одинБаранов запретил промышленным ходить в церковь по будним дням, но упрямый и взбешенный архимандрит продолжал каждое утро служить обедню. С правителем он почти не встречался. После того как. Ананий повторил попытку собрать всех крещеных индейцев побережья уже в Якутате Баранов явился к нему домой, выставил за дверь прислужника- креола и, не повышая голоса, раздельно. и коротка заявил:
Kогда ослушаешься еще раз, огорожу заплотом и, кроме церкви и треб, выпуска не позволю...
Архимандрит растерялся и, съежившись, долго оторопело сидел после его ухода. Он помнил письмо чиновника, когда-то посещавшего крепость, по поводу одного такого сборища. Даже в равнодушном изложении петербуржца послание угрожало серьезными последствиями. Не говоря уже об опасности нападения, «в крепости кормов не было и ежели б правитель не успел рассылкою, людей своих отвратить съезд их, то несколько тысяч собравшись, от одного ты голоду всех перерезали...».
Правитель подошел к шкафу, медленно повернул ключ. Это тоже было каждодневной привычкой. Уходя, он всегда запирал свои книги, ключ. передавал Серафиме или Павлу. О только что происшедшем, казалось, не думал и лишь, покидая сени, возле комнаты крестника
не остановился и не прислушался к кашлю! В первый раз молча прошел мимо.
Во дворе он окончательно успокоился. Привычная толчея у засольных ям, куда сгружали ночной улов, ожидающие возле лабазов звероловы, алебарды будочников, цепь алеутских байдар, уходивших в море, ржавый дым над печью литейни...
Он принял рапорт начальника караула, засунул в карман корявую бумажку с числом ночевавших в форту индейцев, назначил новый пароль. Мятый листок напомнил о заговоре, но правитель поспешил отогнать даже мысль о нем. Решение принято, и ничто не остановит расплаты. Восемь бунтовщиков не составляют всего населения колоний. Головы не станет руки сами отсохнут. Он вдруг почувствовал прилив необычайной бодрости, будто двадцать годов свалились с плеч. Борьба удваивала силы, слабым он никогда не был.
Подошел Лука. Промышленный похудел, бороденка его совсем выгорела от ветра и солнца. Две недели провел он на островке в бухте Лысьей, ладил с боцманом зимовье для бобрового заповедника.
Александр Андреевич...зашептал он невнятно, как всегда, когда рассчитывал выпросить что-нибудь у Баранова. Сейчас хотел добыть хоть кружку рому. Полмесяца в глаза не видел. Маловажный лов ноне... Господа промышленные обижаются...
У восточного палисада послышались возгласы, грохнул ружейный выстрел, с треском и протяжным скрипом захлопнулись ворота. Оттуда уже бежали обходные, а вслед за ними, торопясь и перескакивая через бревна, приближался Павел.
Он был без шляпы, кафтан расстегнут, выползла из-под воротника белая шейная косынка. Прямо перед собой в вытянутой руке он держал какой-то струнный предмет, похожий на клок черного древесного мха. Длинные пряди развевались на ветру.
Когда Павел приблизился, Баранов и сбежавшиеся звероловы увидели, что он нес скальп. Пучок ссохшейся кожи и жестких обгорелых волос. Все, что осталось от Гедеона, отпущенного наконец Ананием для обращения диких в веру христову. Скальп был доставлен на Озерный пункт. Принесший его пожилой индеец сидел теперь у огня в крепостце и спокойно ждал смерти.
Миссионер был убит во время свадьбы вождя самого многочисленного племени по ту сторону Скалистых гор. Монах пытался помешать многоженству. Хитрый молодой индеец много дней терпел его исступленные проповеди никто их все равно не понимал, выпытывал в минуты передышки сведения о крепости, войске, кораблях, допускал Гедеона свободно бродить по селению. Но как только монах перешелк действиям, вождь собственноручно, не покидая священного круга, пустил в миссионера стрелу.
Острый наконечник пробил ему шею, вышел за ухом. Огромный, с высоко вздетым крестом, монах рухнул прямо в костер. Померкло пламя, брызнули искры. А потом главный жрец снял с Гедеона скальп.
Баранов молча взял скальп, поднял голову. Сколько раз они с Ананием удерживали безумного монаха! Индейские племена откровенно заявляли через охотников, что первого присланного миссионера убьют!
Это была жестокая война, и за годы беспрестанной борьбы он научился смотреть разумно. Но он видел, что все было против него, и утреннее сообщение Лещинского приобретало новую цену.
Он глянул на столпившихся зверобоев, недавних сподвижников, может быть, жаждущих теперь только сигнала. Впереди стоял Павел. Он еще не совсем отдышался от быстрого бега и устало. вытирал лоб. Сын, надежда подступающей дряхлости...
Баранов вдруг круто повернулся, заложил руки за борт кафтана. Угрюмый и властный, стоял он перед промышленными.
Спалить и уничтожить дотла... Коли попадется вождь, от рубить голову, воткнуть на пику. Пускай узнают силу... Поведешь отряд ты... Афонин.
Не глядя на толпу, словно избегая встретиться глазами с Павлом, он как-то сбоку кивнул старику и ушел по направлении к лабазу. Забытый скальп волочился по камням. Правитель, не замечая, нес его в руке.
Глава восьмая
Дни становились короче, по утрам накоплялся иней. Во двор крепости ветер заносил жухлые листья, они медленно кружились и липли к мокрым, отсыревшим камням. С Шарлоцких островов поступила весточка от Кускова. Передал шкипер бостонского, клипера, заходившего чиниться в Ново-Архангельск. «Вихрь» благополучно миновал острова, шел оттуда прямо в Калифорнию..
Баранов снова казался прежним властным и решительных сам следил за снаряжением Афонина в поход против индейского племени, расправившегося с Гедеоном, усилил везде караул, сменил гарнизон Озерного редута. Вечером под воскресенье вызвал Лещинского, окончательно условился о дне встречи заговорщиков. Теперь пора. Сердце должно молчать,
И Лещинский торопил своих. Упирал на то, что скоро наступят холода, нужно покинуть Ситху до затяжных штормов. Бывший помощник боялся теперь встречаться с Павлом. Боялся ой и встречи с Робертсом. Срок, назначенный пирату, тоже подходил к концу.
В крепости стало совсем тихо. Осенняя непогодь загнала всех колонистов в избы и бараки, большая часть зверобоев еще не возвращалась с промыслов. Бой котов был на редкость удачным тысячи шкур уже доставили алеуты с новооткрытых лежбищ. На рейде не виднелось ни одного судна. Форт словно вымер, лишь по-прежнему в пустой церкви звонил колокол Ананий продолжал упорствовать. Да еще бренчало железо в литейне.
Нелепая смерть Гедеона взволновала Павла, но еще больше удручала его после этого случая заметная отчужденность правителя. Тем более теперь, когда сомнения кончились и он по-настоящему обрел отца... Несколько раз Павел хотел подойти к Баранову, рассказать о встрече с Лещинским, высказать все, что накопилось за эти годы, но мешали врожденное чувство застенчивости и сохранившаяся еще с детства привычка не соваться к правителю, когда тот чем-нибудь озабочен.
Все же Павел повеселел, целые дни проводил у печи и горна, плавил новую руду, постепенно успокаиваясь и, как всегда, увлекаясь работой. Он знал, что пройдет некоторое время, и Баранов позовет его сам, и тогда он ему обо всем расскажет. Расскажет и о Наташе, без которой теперь он не мог быть до конца счастливым... Он понял это тогда, на озере, когда, уверенный и словно возмужалый, ушел в последний раз от Лещинского... Он и Наташа просидели на берегу весь вечер... Незаметно для самого себя Павел начинал мечтать вслух и до поздней ночи не уходил из литейни.
Серафима приносила ему рыбу, молча жарила на углях, грубовато подсовывала сковородку, так же молча уходила и долго стояла в темноте, прислонившись в углу сарая, задыхающаяся от невысказанного. Дождь бил в лицо, мокли платок и волосы, но она ничего не замечала. Она любила горячо и сильно и так же безнадежно, как была безнадежна вся ее жизнь.
Выслушав распоряжение правителя, Лещинский в тот же вечер навестил гарпунщика, разыскал Попова. Решили собраться через два дня и приступить к действиям. Завтра начнут прибывать первые байдары с промышленными, наступало самое подходящее время.
Лодки разгружались день и ночь, смолистые факелы отгоняли темноту. Шел дождь, было холодно и сыро, промышленные спешили поскорее снести добытые шкуры в сушильни, поставленные возле лабазов. Только к обеду условленного дня звероловы покинули берег, разбрелись по домам. У перевернутых байдар алеуты разложили костры. Форт затих.
Теперь можно идти,негромко сказал Лещинский, приближаясь к Наплавкову, обкидавшему его знака у одной из крайних лодок.Никого нет.
Гарпунщик вытер ветошкой руки, подтянул пояс и, словно давно собрался шабашить, медленно заковылял к баракам.
Пили ром. В горнице стояла теплынь, хотя на дворе снова усилился ветер, гнал к морю низкие, тяжелые тучи. Изредка прорывалась снеговая крупа. Осень, как видно, кончилась. Раньше времени наступали холода.
Ну, хорунжий, прощайся со студеными краями. Там всегдашнее лето. Захочешьи не выпросишь ледку.
Наплавков был весел, шутил и смеялся. Жребий брошен, люди уже прибыли, со многими успел перекинуться парой слов. Радовало, что зверобои сами искали с ним встречи, нетерпеливо напоминали о давно задуманном. Тяготы и лишения не уменьшались, надвигалась зима, голодная и жестокая. Будь что будет. Не с Лещинским рассчитывал он начинать это дело, но теперь дорога отрезана. Сегодня собираются в последний раз.
Попов молчал, тянул пахучую жидкость, о чем-то думал. Собрание шло не по-деловому, от тепла и рома все немного размякли. Один только Лещинский возбужденно и суетливо ходил по комнате, настороженно, не показывая виду, прислушивался к каждому звуку, доносившемуся из караульни. Потолок тонкий, можно было иногда разобрать даже команду.
Лещинский нервничал и плохо слушал Наплавкова. Скоро должен прийти в караульню Баранов, а заговорщики еще не начинали писать обязательства. Он несколько раз намекал китобою, подливая ром, озабоченно прислушивался у двери, но гости, казалось, забыли, зачем собрались. Наплавков ждал темноты, чтобы потом незаметно обойти бараки, Попов мечтал о будущем. И еще одно обстоятельство сильно беспокоило Лещинского как он сумеет затянуть песню. Тогда он об этом не подумал. Пока ничто не давало повода.
Наконец гарпунщик поднялся, сдвинул в сторону кружки и бутылки с ромом, смахнул рыбьи кости.
Ну, государи-товарищи, пора и за дело. Вели, хорунжий, составить бумагу. Сегодня и подписи соберем. Вместо присяги будет.
Он распорядился подать на стол чернильницу и бумагу, но сам писать отказался.
Голова с непривычки от рому шумит,сказал он, усмехаясь.Еще насочиняю чего... Пиши, господин Лещинский..
Быстро и незаметно глянув на соседа, гарпунщик пододвинул ему перо.
Твоею рукою крепче выйдет. Ты мастер на все науки.
Попов кивнул, убрал со стола кулаки, осторожно, словно боясь что-нибудь опрокинуть, сел подальше. Большой и громоздкий, он недоверчиво глядел на приготовления. В душе зверолов не одобрял всей этой церемонии, но перечить Наплавкову не стал.
Лещинский сел писать. Слова давно были обдуманы, и он не следил за ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70