Внешне тот казался спокойным, но Макс чувствовал, что это лишь видимость, он напряжен и непредсказуем. Ник Аллегрецца не нравился Максу. Ему не нравилось, как Ник вел себя раньше, не нравилось, что он проявил неуважение к Гвен и Делейни, – мужчина не должен так себя вести в присутствии женщин. Но завещание Генри нравилось ему еще меньше. Макс сел в кожаное кресло, Ник сел напротив.
– Какие у вас подозрения?
Ник холодно посмотрел на Макса и сказал без обиняков:
– Генри хочет, чтобы я сделал Делейни ребенка.
Макс колебался, говорить ли Нику правду. По отношению к покойному клиенту он не испытывал ни любви, ни преданности. Генри был очень трудным клиентом и не раз игнорировал его профессиональные советы. Макс предупреждал Генри насчет составления столь эксцентричного и чреватого многими последствиями завещания, но Генри Шоу всегда поступал только по-своему, а Макс слишком ценил деньги, чтобы позволить этому клиенту уйти к другому адвокату. И он сказал Нику правду – отчасти потому, что чувствовал некоторые угрызения совести из-за своего участия в этом деле.
– Да, его намерение было таким.
– Тогда почему он не написал об этом в завещании прямо?
– Генри составил свое завещание именно в таком виде по двум причинам. Во-первых, он сомневался, что вы согласитесь завести ребенка ради собственности или ради денег. Во-вторых, я его проинформировал, что если вы оспорите условие завещания, требующее от вас сделать женщину беременной, то у вас велика вероятность выиграть дело, так как условие может быть признано противоречащим моральным принципам. Кажется, Генри сомневался, что в окрестностях найдется хоть один судья, считающий, что у вас вообще есть моральные принципы, когда дело касается женщин. Но если бы вам удалось оспорить завещание, то цель Генри не была бы достигнута.
Макс замолчал. Он видел, как Ник сжал зубы, и ему было приятно увидеть его реакцию, пусть даже столь слабую. Это наводило на мысль, что Нику все же не чужды человеческие эмоции.
– Всегда есть вероятность, что вы найдете судью, который признает условие недействительным.
– Но почему именно Делейни? Почему не другая женщина?
– У Генри сложилось впечатление, что у вас с Делейни есть какое-то общее тайное прошлое, – пояснил Макс. – И Генри решил, что если он запретит вам прикасаться к Делейни, то вы сочтете своим долгом ему не подчиниться. Насколько я понял, в прошлом так и бывало.
У Ника от ярости сдавило горло. У него и Делейни не было никакого общего тайного прошлого. «Тайное прошлое» – это звучит слишком романтично, больше подходит для Ромео и Джульетты. Что же касается идеи запретного плода, которую изложил Макс, то когда-то она могла бы сработать, но Генри перестарался, переиграл самого себя. Ник больше не ребенок, которого тянуло к тому, что было ему недоступно. Теперь он не совершает какие-то поступки из желания сделать назло старику. И его больше не тянет к фарфоровой кукле, за которую ему дают по рукам.
– Спасибо. – Ник встал. – Я знаю, что вы могли бы ничего мне не говорить.
– Вы правы.
Макс протянул руку, и Ник ее пожал. Он догадывался, что адвокат его недолюбливает, и это его вполне устраивало.
– Надеюсь, Генри напрасно так старался, – сказал Макс. – Ради Делейни хотелось бы надеяться, что все пойдет иначе.
Ник не стал утруждать себя ответом. С его стороны добродетели Делейни ничто не угрожало. Он вышел на улицу и направился к своему джипу. Звонок мобильника он услышал еще до того, как подошел к машине и открыл дверцу. Телефон перестал звонить, но тут же зазвонил снова. Ник завел мотор и потянулся за мобильником. Звонила мать, она интересовалась завещанием и напоминала, чтобы Ник пришел к ней на ленч. Ник не нуждался в напоминании – и Луи, и он приходили к матери на ленч семь дней в неделю. Это решало две задачи: мать не волновалась, хорошо ли они питаются, и ей не нужно было приходить к ним домой и приводить в порядок их шкафы.
Но сегодня Ник предпочел бы не встречаться с матерью. Он знал, как она отреагирует на завещание Генри, и ему совсем не хотелось говорить с ней на эту тему. Она будет рвать и метать, обрушивая гневные тирады на всех, кто носит фамилию Шоу. И Ник считал, что у нее есть немало резонных оснований ненавидеть Генри.
Ее муж Луи погиб за рулем грузовика, принадлежавшего компании Генри. Бенита осталась одна с маленьким Луи на руках. Через несколько недель после похорон Луи Генри приехал к ней домой, чтобы выразить свое сочувствие и участие. Позже, той же ночью, он ушел, унося с собой подписанный молодой вдовой документ, в котором она снимала с него ответственность за смерть Луи. Генри оставил ее с чеком – и с будущим ребенком в утробе. После рождения Ника Бенита встретилась с Генри и поставила его перед фактом, но Генри заявил, что ребенок не может быть от него. И он продолжал это утверждать на протяжении большей части жизни Ника.
Но хотя Ник и понимал, что его мать имеет право злиться на Генри, гневная тирада, которую он услышал дома, удивила своей яростью даже его. Бенита проклинала завещание на трех языках: испанском, баскском и английском. Из того, что она наговорила, Ник понял не все, однако в основном гнев матери был направлен на Делейни. И это при том, что Ник еще не рассказал ей про абсурдное условие завещания, запрещающее секс. Он надеялся, что об этом ему вообще не придется рассказывать.
– Ох уж эта девчонка! – кипятилась Бенита, яростно отрезая ломоть хлеба. – Вечно он ставил эту neska izugarri впереди своего сына. Ты – его плоть и кровь, а она никто, никто! Но все достается ей.
– Может быть, она еще уедет из города, – напомнил Ник. Ему было безразлично, осталась Делейни или уже на пути к дому. По большому счету ему не были нужны ни бизнес Генри, ни его деньги. Тот участок земли, который Нику был нужен, Генри ему уже отдал.
– Ба! С какой это стати ей уезжать? Твой дядя Джосу найдет, что сказать по этому поводу.
Джосу Оличи был единственным братом Бениты. Он был овцеводом в третьем поколении и имел ранчо неподалеку от Марсинга. Поскольку мужа у Бениты не было, главой семьи она считала Джосу независимо от того, что ее сыновья уже давно стали взрослыми.
– Не обременяй его этим делом, – посоветовал Ник. Он прислонился к дверце холодильника. В детстве, когда он попадал в какую-нибудь неприятность или когда мать решала, что им с Луи необходимо благотворное влияние мужчины, их отправляли на лето к Джосу и его пастухам. Обоим братьям это нравилось – до тех пор пока они не открыли для себя существование девочек.
Хлопнула дверь черного хода, и в кухню вошел Луи. Он был ниже Ника ростом, плотный, с черными волосами и темными глазами, унаследованными от обоих родителей.
– Ну, – начал Луи, едва закрыв за собой сетчатую дверь, – и что старик тебе оставил?
Ник улыбнулся и выпрямился. Брат оценит его наследство по достоинству.
– Тебе понравится, – сказал он.
– Ему почти ничего не досталось, – перебила мать, унося в столовую тарелку с нарезанным хлебом.
– Он завещал мне Энджел-Бич на Силвер-Крик.
Луи вскинул брови, глаза у него загорелись.
– Черт подери!
Владелец строительной фирмы, мужчина тридцати четырех лет от роду произнес это шепотом, чтобы не услышала мать.
Ник рассмеялся, и братья прошли следом за Бенитой в столовую и сели за обеденный стол полированного дуба. Мать аккуратно сложила кружевную скатерть и ушла на кухню.
– Что будешь строить на Энджел-Бич? – спросил Луи. Он справедливо предположил, что Ник захочет застроить землю. Возможно, Бенита не знала цену наследства Ника, но Луи-то знал.
– Еще не решил. У меня целый год на раздумья.
– Год?
Бенита поставила перед сыновьями миски с мясным рагу и тоже села за стол. На улице было жарко, и Нику не хотелось есть горячее рагу.
– Я получу эту землю, если кое-что сделаю. Вернее, если кое-чего не сделаю.
– Он что, снова пытается заставить тебя сменить фамилию?
Ник поднял взгляд от еды. Мать и брат смотрели на него в ожидании ответа, не отвертишься. Они – его семья и уверены, что совать носы в его дела – это их святое, Богом данное право. Ник отломил кусочек от ломтя хлеба, прожевал его и только потом сказал:
– Есть одно условие. Я получу этот участок через год, если за это время не буду иметь дела с Делейни.
Луи медленно поднял ложку.
– Иметь дела? В каком смысле?
Ник искоса посмотрел на мать. Та по-прежнему смотрела на него во все глаза. Она никогда не говорила со своими сыновьями о сексе, она о нем даже не упоминала. «Серьезный разговор» она предоставила дяде Джосу – правда, к тому времени братья Аллегрецца уже сами почти все знали. Ник повернулся к брату и изогнул выразительно бровь.
Луи поднес ложку ко рту.
– А что произойдет, если ты это сделаешь?
– Как это «что произойдет»? – Ник нахмурился и тоже взял ложку. Даже если бы он был настолько сумасшедшим, чтобы желать Делейни (а он не сумасшедший), то она-то его ненавидит. Сегодня он прочел ненависть в ее глазах. – Ты говоришь так, как будто это возможно.
Луи промолчал. Ему и не нужно было ничего говорить, он знал историю брата.
– Что произойдет? – спросила Бенита.
Она ничего не знала, но считала, что имеет право знать все.
– Тогда землю унаследует Делейни.
– Ну конечно! Мало того, что она и так получает все, что по праву должно быть твоим! Ну, Ник, – предрекла мать, – теперь эта девчонка будет за тобой бегать, чтобы заграбастать твое наследство. – Сказывалось, что в ее жилах течет кровь многих поколений недоверчивых и скрытных басков. Бенита прищурилась. – Будь осторожен: она такая же жадная, как ее мать.
Ник очень сомневался, что ему следует остерегаться Делейни. Вчера вечером, когда он подвозил ее до дома матери, она сидела в его машине прямо, как статуя. Лунный свет падал на нее сбоку, и Ник видел только ее профиль, но не было никаких сомнений, что она страшно зла на него.
– Ник, – продолжала мать, – обещай, что будешь осторожен.
– Обязательно буду.
Луи что-то буркнул. Ник хмуро посмотрел на брата и решительно сменил тему:
– Как Софи?
– Завтра возвращается домой, – ответил Луи.
– Отличная новость.
Бенита улыбнулась и положила ломоть хлеба рядом с тарелкой.
– Вообще-то я рассчитывал, что у нас с Лайзой будет чуть больше времени до того, как придется сказать Софи про свадьбу. Не знаю, как она отнесется к этой новости.
– В конце концов она привыкнет к мачехе, все будет хорошо, – предсказала Бенита.
Лайза нравилась Бените, но она не происходила из басков и не была католичкой, а это означало, что Луи не может венчаться с ней в церкви. При этом для Бениты не имело значения, что Луи был разведен и в любом случае не мог венчаться в церкви. За Луи Бенита не волновалась, с ним все будет хорошо, ее беспокоил Ник. За него она всегда волновалась.
Бенита ненавидела всех, кто носил фамилию Шоу, но больше всего она ненавидела Генри – за то, как он обошелся с ней и как обращался с ее сыном. Но эту девчонку и ее мать она тоже ненавидела. Бенита много лет наблюдала, как Делейни разгуливает в нарядных платьицах, в то время как Нику приходилось донашивать одежду Луи, которую Бенита чинила. Делейни покупали новые велосипеды и дорогие игрушки, а Ник обходился без них или довольствовался секонд-хэндом. Бенита видела, что у Делейни было всего гораздо больше, чем требуется маленькой девочке. Но Ник ходил с гордо поднятой головой, расправив плечи. Стойкий маленький мальчик. Каждый раз, когда Ник притворялся, что для него это совсем не важно, сердце Бениты обливалось кровью. Каждый раз, когда она замечала, как он наблюдает за той девчонкой, в ее душе прибавлялось горечи.
Бенита равно гордилась своими сыновьями и равно любила обоих, но она знала, что Ник отличался от Луи. Он был слишком чувствительным.
Она посмотрела на младшего сына. За Ника у нее всегда будет болеть сердце.
Глава 4
В кармане шорт Делейни шуршали пластиковые пакетики для собачьих какашек, и в этом ей виделось нечто символическое, жалкая метафора ее жизни. Дерьмо, иначе не скажешь – вот во что превратилась ее жизнь с тех самых пор, как она продала душу за деньги, и в ближайшие одиннадцать месяцев улучшений не предвиделось. Почти все ее вещи лежали в камере хранения на окраине города, а самыми близкими ее товарищами стали пара веймарских легавых.
На то, чтобы принять решение по поводу завещания Генри, Делейни понадобилось меньше пяти часов. Неприлично мало, но ей нужны деньги. Ей дали недельную отсрочку, чтобы съездить в Финикс, уволиться с работы и закрыть квартиру. Расставаться с друзьями из «Валентайна» было тяжело, но еще тяжелее было распрощаться с собственной свободой. Прошел всего месяц, а ей казалось, что она уже год провела в заточении. Делейни не работала; жила она с матерью, а потому носила скучную одежду, которая ей самой абсолютно не нравилась.
Делейни шла по Грей-Скуиррел-лейн к центру города, солнце припекало ей макушку. Десять лет назад, когда она еще жила в Трули, многие улицы не имели названий – в этом просто не было необходимости. Но с учетом недавно начавшегося строительного бума и наплыва владельцев летних домиков городской совет решил дать улицам имена и расстарался вовсю. Та часть города, где жила Делейни, похоже, была посвящена грызунам. Лайза устроилась получше – она жила на Милкуид, а по соседству, естественно, были улицы Рэгуид и Тамблуид.
В этот приезд Делейни заметила и много других перемен в городе. Деловой район раза в четыре увеличился в размерах, а старой части города сделали косметическую операцию по омоложению. Массовое нашествие яхт и катеров для катания на водных лыжах привело к появлению двух общественных пандусов для спуска их на воду, а еще власти построили три новые автостоянки. Помимо этих, изменений было и еще два заметных и очень красноречивых признака того, что город переполз-таки в девяностые годы. Во-первых, между агентством недвижимости и закусочной «Здоровая еда» появилась кофейня «Маунтин-Ява-Эспрессо». А во-вторых, в старой лесопилке устроили мини-пивоварню. А ведь когда Делейни жила в Трули, местные жители пили лишь кофе «Фолджерс» и пиво «Коорс»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40