Вероятно, он решил, что ждать не стоит.
Я не ошиблась.
Нам принесли топаз, он выпил сам и стал уговаривать меня, но после той болезненной оргии я и смотреть не могла на вино. Затем я принялась доставать трепетные кружева, струящиеся шелка — среди них лежали три нитки жемчуга, и каждая длинней моей руки, — а он сказал:
— Ты хочешь, чтобы я сгорел? Даже не поцелуешь в знак приветствия?
Я понимала, что означает этот поцелуй, и повернулась, намереваясь подойти к нему. Чем скорей он овладеет мною, тем лучше, и, вероятно, под первым натиском желания он позабудет об осторожности, чего, возможно, не произойдет потом, а так у меня будет удобное объяснение беременности.
Но когда мои руки уже лежали на его плечах, когда его губы заскользили по моей шее, я не смогла.
— Нет, нет, — пролепетала я и отскочила в сторону.
— Аара. Две ночи…
— Мы ведь ждали, храня целомудрие.
— Пара дней.
— О, не будем изменять правилам, — сказала я, и в моем голосе прозвучало такое воодушевление, что мне свело зубы.
Но он лишь тяжело вздохнул и снова сел.
— Что ж, ладно. Подойди же, приласкай меня хоть немного, обещаю больше ни на что не покушаться.
— Разве я могу теперь доверять тебе?
— Кокетка проклятая, — сказал он с неподдельной злостью, на секунду бирюзовые глаза вспыхнули гневом, и я поняла, что ожидает всякого, кто посмеет упорствовать и противиться ему.
Упираться глупо. Я отдалась Гурцу и по глупости принесла свою девственность в жертву, ни о чем больше не думая. Впрочем, Драхрис… я убила человека, не желая уступить ему. Поостерегись, император, погляди, на кого ты покушаешься. Эта кокетка способна на звериные, дикарские выходки. У нее имеются когти.
Возможно, он прочел все это в моем взгляде, ибо отступился, осыпая меня льстивыми словами вперемежку с ругательствами; он встал и сказал, что займется в таком случае своим конем, ведь его нельзя доверить никому другому, к тому же конь — джентльмен, а я… впрочем, он не станет говорить, кто я такая; по-видимому, мы оба обрекли друг друга на ожидание. За мной остается право побыть пока снегурочкой.
На том он и ушел.
Дурак. Как тот умный дурак, Фенсер Завион, после ласк которого мне не вынести ничьих других.
Но придется.
Обед проходил сдержанно. Карулан держался любезно и снисходительно. Я вдруг сообразила: с тех пор, как мы с ним заключили договор, я ни разу не отказала ему и не вступала в споры. А теперь причиняю беспокойство. Ему не по душе начинать все труды заново. Так он выглядит, когда недоволен. Прежняя чуть презрительная холодность.
Конечно, он должен стать императором. Он понимает, что лишь глупец осмелится ему перечить. Он уже проделал немалый путь, презрев судьбу, людей, все на свете. Его чувство юмора и прекрасные манеры — свидетельство безразличия и пренебрежения.
Он больше не притязал на меня.
Было бы ошибкой докучать ему теперь, даже если бы я сумела заставить себя пойти на это. Слабость и нерешительность хуже противления.
Мне с ним неловко. Мне было неловко с Гурцем. К таким вещам привыкаешь. Он не станет задерживаться у меня подолгу, протекция же его будет безгранична.
— Говорят, вас навестили воины Юга, — проговорил он, когда мы перешли к бренди и сладкому. До этого момента он ни разу не упомянул ни о политике, ни о войне, ничего не рассказал мне о текущих событиях своей жизни. Может, хотел меня наказать, а может, соблюдал осторожность.
— Им понадобилось продовольствие. Еще они хотели проверить, нет ли у нас в доме опасных смутьянов.
Я хранила спокойствие. Это ничего не значит. Уже давным-давно решено, что это не важно.
— И что смутьяны?
— Скрылись на тот момент, если и были.
— Прекрасно. Мне надо поздравить Мельма. — Он выбрал глазированное яблоко, взрезал коричневый сахар, добрался до белой мякоти. — А командовал ими Завион. Еще одно историческое событие. Насколько мне известно, он бежал на юго-восток. На корабле под названием «Двексис», печально известной галере, направлявшейся в Тулию.
— Значит, он скрылся, — сказала я. — Адвокат, который приезжал от вас, кое-что мне порассказал.
— Да, он скрылся. — Карулан принялся за яблоко и за коричневую сахарную глазурь.
Это не допрос. Не хватило кое-каких деталей, чтобы открыть ему глаза на правду. Для Карулана значение имеет только Карулан. Теперь эта его черта показалась мне более заметной.
— Подобные люди, — сказал он немного погодя, — выше моего понимания. Он мог бы многого добиться. Я сам охотно взял бы его на службу. Но, как выясняется, письмо умирающего сотоварища с признанием в любви, похожее на послание женщины, злопыхательство и желчность окружающих погнали его прочь. Или же он вознамерился продать нас восточной монархии.
Карулан докурил трубку, и беседа иссякла.
Мы оба легли рано, каждый в свою постель.
На следующий день Карулан отправился на охоту, он уехал с восходом солнца. Никто и словом не обмолвился мне о приготовлениях. Он уже распоряжался слугами, как будто они ему принадлежали, а те с радостью подчинялись и были счастливы, что на них нашелся хозяин.
Я лежала на диване, пытаясь нарисовать трех женщин, танцующих среди лавровых деревьев. Мне не удавалось заставить женщин плясать, а лавры расти. Бессмысленно притворяться, будто жизнь моя течет нормально или сносно. Махнув на все рукой, я откинулась на восточные подушки. Я не смогла даже заплакать. Я заснула.
Меня разбудил тихий стук в дверь. Часы прозвонили три раза. Наверное, кто-то из горничных несет медовое питье или чай.
Оказалось, что это Роза, и принесла она только спрятанные под складками платья фрукты.
— Мадам… я пришла просить вас об особой милости. Пожалуйста, простите, если я поступаю неправильно. Но вы как-то сказали мне, что если… когда… — Она запнулась и уставилась в пол, как будто обнаружила там нечто необычайное.
После праздника она стала являться ко мне с подношениями — то ее тезка роза, то припасенный фрукт из теплицы, который она специально постаралась выискать и выпросить; она сшила изумительную крохотную сумочку с блестками и подарила ее мне. Роза проявляла нежную заботу, как в прежние времена. Я подумала, что она опять подлащивается ко мне, чтобы не вызвать моего неудовольствия. А может, все потому, что я по-доброму обошлась с ней (спьяну) в день Вульмартии, не стала корить за округлившийся живот и сказала… что же я сказала?
— Видите ли, вы сказали, если он за мной приедет, то получит меня. Понимаете, мадам, по закону мне нельзя, только если вы разрешите.
— Роза, о чем ты говоришь?
Пунцовая, как цветок, Роза подняла блеснувшие нетерпением глаза, гадая, уж не ждет ли ее крах и досада; быть может, опять придется скрывать обиду, только вот живот уже не скроешь.
— Мадам, посмотрите, как я располнела. Мне уже неприлично оставаться при вас на службе. Я сильно раздалась в талии, как моя матушка, сильней, чем положено по сроку. Если только это не двойняшки, сохрани нас небо. — Не останавливаясь, не снижая темпа, она закончила: — Он здесь. Можно я приведу его?
— Твоего… любовника.
— Моего любовника, мадам.
— Роза, ко мне в спальню?
И вдруг она расхохоталась, как частенько случалось с нею прежде. Я пребывала в унынии, но ее смех оказался заразителен. И нечто, засевшее у меня в комнате, тут же взметнулось и вылетело в окно.
— Так. Прекрасно. Принц Карулан позволяет себе входить в мои покои, почему бы твоему кавалеру не сделать того же. Мы с тобой станем выполнять обязанности дуэньи друг при друге.
Она вышла за дверь и отправилась за ним в какой-то из дальних коридоров, где он прятался, словно приблудный пес.
Я снова рассмеялась — от изумления. Не смогла удержаться и Роза. Бедняга стоял в неудобной позе, смущенно улыбаясь, он попался в плен к женщинам, одна из них прекрасна и любима, вторая может оказаться безучастным наблюдателем, как говорится, вне игры.
Он — чавриец. Верно, мундира на нем нет, но он гладко выбрит, светловолос, у него сине-серые встревоженные глаза мальчишки. Я смутно припомнила, что видела его во время обыска. Одной богине ведомо, когда они заключили меж собой перемирие и сошлись где-то в саду под деревом. В тот вечер мы обедали с Фенсером, и он сказал, что я похожа на тетушку Илайиву; наверное, тогда это и произошло. У меня разрывалась на части душа, а они творили это дитя среди летней ночи. Так же, как мы с Фенсером сотворили нашего ребенка в золоте дня, от которого разбиваются сердца.
Нечто темное улетучилось из моей комнаты, и на одно прекрасное мгновение мне явственно открылось золотое чудо, скрытое во мне, — затем видение исчезло. Уныние опять навалилось на меня, но я отпихнула его в сторону: пусть подождет, пока я не разберусь с просителями.
— Итак, — проговорила я, обращаясь к этому красивому смущенному юноше, — что скажете?
Он переступил с ноги на ногу. Наверное, он надеялся, что много говорить не придется.
— Госпожа, — сказал он, — я с радостью возьму ее за себя. Женюсь на ней. Наша часть стоит в Крейзе. Женатым дают хорошее жилье. И им нравится наша дружба с Севером, так уж повернулось дело.
— Ему практически пообещали, — прощебетала Роза, — дать звание капитана.
Он улыбнулся.
— Роза, — сказала я, — редчайшее сокровище. Знайте, если вы дурно с ней обойдетесь…
— Никогда! — вскричал он, чуть ли не собираясь вызвать меня на дуэль.
— Ну что ж, прекрасно. Я не возражаю. Мне нужно что-нибудь подписывать?
Роза засмеялась, засмеялась и я, и молодой, человек тоже.
— Достаточно вашего согласия, мадам.
— И что теперь? — спросила я. Воодушевление мое несколько спало.
— Соберу вещи — и в путь, — ответила она, светясь любовью к нему, ко мне. — Он раздобыл двуколку и пони — как у королевы…
— Нельзя же, чтобы тебя трясло, — сказал он.
И оба в одну и ту же минуту залились румянцем.
— Но, — сказала я, — разве мне… тебе полагается букет… — я подумала о прощальном подарке, который вручила ей Воллюс.
Роза всплеснула руками:
— Ни в коем случае! Я прослужила вам меньше года. Да и подарок другой госпожи, Воллюс… ну, я ведь отложила деньги, мне не пришлось истратить ни пенни.
Они уже стояли у дверей, изнывая от желания поскорей оказаться наедине друг с другом.
— Погодите, — сказала я.
А затем подошла к туалетному столику, открыла шкатулку и вынула одну из длинных ниток с круглыми жемчужинами кремового цвета, купленных посторонними людьми по просьбе Кристена Карулана в расчете на доходы с Гурца. Я подошла к Розе и, будто гирлянду, повесила ей на шею ожерелье.
— Ах, но… — сказала Роза.
Ее возлюбленный внимательно посмотрел и спросил:
— Вы уверены, госпожа?..
— Конечно. Пусть вспомнит обо мне, когда будет его надевать. А если, простите, вам случится испытать нужду — каждая из жемчужин хоть немного да поможет.
— Ах, принцесса Аара! — воскликнула Роза. Из глаз у нее хлынули слезы. Похоже, она не притворялась. Она обвила меня руками и порывисто обняла, прижав ребенка к моему корсету, словно для того, чтобы я привыкала к этому ощущению. — Пусть ни один из богов никогда не обойдет вас любовью!
Они ушли, а я почувствовала себя старой и мудрой, обремененной знаниями и горестями, — такое ощущение зачастую возникало у меня при виде чужого счастья.
Вырвавшись на свободу, вернулось уныние и обрушило на меня свои до бесконечности разнообразные аргументы.
Обед проходил уже менее сдержанно. Кристен Карулан неплохо поохотился, хоть и без особого блеска: ослабевший олень, которого «лучше пристрелить»; рысь, чей мех пригодится мне «на отделку какого-нибудь плаща». Подлесок так и кишит зайцами. Надо бы устроить на них охоту с собаками. Он не слишком «склонен» к подобным занятиям, но если кто-то из зверей начинает превосходить в численности остальных, это непременно «скажется». «Внимание» благотворно подействует на решение таких вопросов. Меж тем у меня «бледный измученный» вид. Лучше мне пораньше лечь спать. Завтра приедут «мои гости» (его гости). А вечером состоится обряд. «И наступит ночь». В голосе его появилась легкая вкрадчивость, он улыбнулся мне и стрельнул глазами — я не замечала прежде, чтобы он прибегал к подобным уловкам.
— Я не намерен торопить вас. Признаюсь, я горел нетерпением по приезде и ожидание действует мне на нервы. Поймите, причиной всему ваша красота. Однако, может, вы и правы. Подобные поступки вызывают огласку. Мы наверстаем упущенное, девочка моя. Ну же, Кошачий Глазок, подойди, пожелай мне доброй ночи и поцелуй меня.
Я не противилась его поцелуям и ласкам. Касавшиеся моего тела руки скользили как по мраморной поверхности, я вовсе не сдерживала себя, я просто ничего не чувствовала.
Вскоре он оставил меня в покое.
— Да, киска, ты совсем устала. — Бирюзовые глаза — как у скульптурного изваяния, до того упорно глядят они на меня. Он думает, что я теперь упрямлюсь, желая наказать его за долгое отсутствие, за бесцеремонность. Он рассчитывает, что на меня пахнет жаром от документов, церемониальных обетов, вина, вожделения, и я растаю. — Аара, дорогая моя, — проговорил он, когда я направилась из гостиной к лестнице. Он нагнал меня и взял за руку. — Пути назад нет, — сказал он. Я не отвечала. Он добавил: — Если быть честным до конца… мой корабль пойдет ко дну вместе со всем грузом, лишись я сейчас Гурца.
— Вы не лишитесь Гурца, тому нет причин.
— Надеюсь, что нет.
— Доброй ночи.
— Аара…
Я задержалась. Кристен стоял на том же месте, где когда-то стоял Фенсер, только Карулан был гораздо дальше от меня.
— Аара, мне будет легче, если вы не станете меня обманывать. Запомните. Без этого мне не обойтись. Что же касается вас… Вы вольны решать, в какой степени я нужен вам.
— Вы хотите сказать, я могу от вас отказаться?
— В официальном плане нет. Но вы не обязаны отдаваться мне, если не хотите. Естественно, это уязвило бы меня. Но я не стану навязываться женщине. Такое поведение противно мне, если только нет причин политических или государственных…
Например, необходимости в появлении наследника императора. Я не стала упоминать об этом вслух. И, конечно же, я захочу вам отдаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72