«Героиня мира»: Азбука, Терра — Книжный клуб; Москва; 1997
ISBN 5-7684-0232-2
Оригинал: Tanith Lee, “A Heroine of the World”, 1989
Перевод: ольга Воейкова
Танит Ли
Героиня мира
Книга первая
Часть первая
Черный дом
ГЛАВА ПЕРВАЯ

1
Дом моей тетушки стоял на углу Форума Хапсид. Его находили необычным, и, вероятно, таким он и был: эти полуночные стены и красные ставни, проступавшие на их фоне, толстые алые колонны. Гигантская сосна в саду взметнулась ввысь над крышей, и стоило завернуть за угол Восточной аллеи, как сразу же становились видны ее ветви. «Вон сосна твоей тетушки», — всякий раз оживленно говорила мне мать.
— Вон сосна твоей тетушки.
— Да, мама.
— Неласково обошлись с ней штормовые ветра, — с легкой неприязнью отметила мама.
Сидя в экипаже, я повернулась и поглядела, что же приключилось с сосной.
— Не крутись так, дитя. Неужели мы вырастили из тебя горностая?
— Мне бы это понравилось. Быть горностаем.
— Нет, не понравилось бы. И, что куда хуже, ты линяла бы по весне, и весь мой экипаж был бы в твоей шерсти. В том случае, конечно, если бы терпение мое не истощилось и я не сделала бы из тебя муфту.
И все же, несмотря на эту шутливую перепалку, моя мама пребывала в озабоченности. Где-то посреди ночи моего отца, майора полка Белых Львов, призвали на таинственную доблестную войну. Сквозь сон я смутно слышала шум суматохи, но он не зашел попрощаться со мной. Это огорчило меня. Кроме того, я подозревала, что меня отправят на день к тетушке, в которой я была не вполне уверена. Я знала и любила свою мать, но она безраздельно принадлежала мне, если только не делила свое общество между мной и отцом, и то же можно сказать о нем самом. А моя тетушка не принадлежала никому, хоть и приходилась моему отцу сестрой. Она принадлежала лишь самой себе.
Наш экипаж повернул, огибая угол аллеи, лошадей провели шагом по краю Форума, и мы подъехали к черным двустворчатым воротам из чугуна.
— Пэнзи, — сказала своей служанке мама, — выйди и позвони в колокольчик. Неужели мне всякий раз нужно объяснять тебе, что делать?
По-моему, Пэнзи, шестнадцатилетняя девушка, всего тремя годами старше меня, напугалась куда сильней, чем стоило; она послушалась вовремя. Прозвенел колокольчик, появился привратник и отпер ворота.
Мы пошли вверх по лестнице; сосна, раскинувшая ветви над верхушкой крыши, выглядела так же, как всегда. Глянец на окнах, красные ставни распахнуты. В покрытых лаком урнах росли вьюнки, обвивавшиеся вокруг колонн.
— Дия, — сказала мне мама, пока мы ожидали в Красной гостиной, — все происходит в такой спешке; по-видимому, мне следовало объяснить тебе заранее. Голубушка, ты ведь знаешь, твоему папе пришлось возвратиться в форт Высокобашенный, а мне… я должна отправиться к нему.
Все оказалось гораздо страшней, чем я предполагала. Я разинула рот.
— Любимая, мы наверняка победим, и очень скоро. Я вернусь домой, к тебе… о, задолго до прихода зимы.
Я заплакала, не успев даже хорошенько понять, почему.
Мама протянула ко мне руки, и я кинулась к ней в объятия.
— Не уезжай! Не уезжай!
— Я должна, должна. Ну-ну, разве маленьким разумным горностайчикам полагается так себя вести?
В этот решающий, очень интимный момент в комнату вошла тетушка Илайива.
Мы отпрянули друг от друга, словно чувствующие за собой вину любовники. Впоследствии я спрашивала себя: не приходилось ли и моим родителям поступать так при ее появлении — я уловила в этом движении оттенок многократности. Но у моей матери достало духу удержать мою руку в своей, когда я обернулась, заливаясь слезами.
Я не виделась с тетушкой Илайивой несколько месяцев, для меня такой промежуток времени был все равно что несколько лет. Я всякий раз воспринимала ее как незнакомку. В противоположность светлым краскам моей матери, у нее, как и у моего отца, все было темным. Гладко зачесанные надо лбом черные волосы, оливковая кожа, а в глазах и бровях непреклонность эбенового дерева. Она одевалась не старомодно, но и не по моде. Право, никак не удавалось понять наверняка, что за одежда на ней. Но несмотря на двусмысленность, в ее стиле чувствовалась отвага: зеленый кушак, серебряные серьги. По сравнению с ней моя мать казалась похожей на цветок, гиацинт или душистый горошек.
— Илайива, — отрывисто проговорила мать, что было свойственно их отношениям, и это даже не из-за тетушкиной сосны, — ты ведь наверняка слышала: прошлой ночью его призвали на службу.
— Зияющая пасть войны, — сказала Илайива красивым, холодным, не сохранившимся в памяти голосом.
— Что ж, так уж вышло. А тут, к сожалению, я и мое дитя.
— Я получила твое послание. Ты хочешь переложить на меня заботу о дочери.
— Точнее, хочу, чтобы ты взяла ее под свое крыло, — крайне вежливо поправила ее мама. — Мой супруг имеет некоторые права на меня. Полагаю, ты в курсе решений по части стратегии…
— Чрезвычайно неразумных, — сказала тетушка Илайива. Она вроде бы не сердилась, а маму все-таки перебила.
— Дорогая сестра, — сказала моя мать, вложив в эти слова всю фальшь, на какую оказалась способна, всю до капли. — Я должна все устроить, а у меня в распоряжении только сегодняшнее утро. Мне необходим эскорт, я обязана закончить приготовления к отъезду…
— Оставь слезы, — опять перебивая ее, сказала мне Илайива, — плакать бесполезно. Она уедет.
Я повернула голову и в мучительной тоске поглядела на мать. Получить известие о своем поражении из уст врага — я не могла снести такого. Но мама лишь склонила ко мне свою гиацинтовую головку и снова укрыла меня в своих объятиях.
— Хорошая моя, твои вещи доставят сюда до полудня. Наши апартаменты закроют, и ты ни в коем случае туда не ходи и не беспокой слуг. Пэнзи поедет со мной… — О, счастливая, ненавистная Пэнзи, чтоб земля тебя поглотила… — А ты, моя любимая, должна отлично вести себя, чтобы твоя тетушка, которая так добра и берет тебя к себе, ни на секунду не пожалела об этом. Ты слушаешь, что я говорю? Ты понимаешь?
Сквозь рыдания я сказала «да». Мои слезы намочили ей корсаж, он стал темным, как кровь. Она ушла; чувство утраты вышло за пределы слов и мыслей. Я как бы сошла с ума. Однако я подавила рыдания перед лицом страшной тетушки; не для того, чтобы сделать ей приятное, а потому, что она была чужда мне.
Словно затем, чтобы все-таки сломить меня, она позволила мне в последний раз взглянуть на маму и Пэнзи; они уезжали, пересекая Форум. Сердце мое надорвалось, трещина пролегла в нем, но я не возьмусь назвать это предчувствием. Тогда мне и в голову не пришло, что я никогда больше не увижу маму.
2
В последующие две недели я вяло осваивалась с новым, временным образом жизни. Лишь раз я на миг испытала облегчение: мой день рождения приходился на начало осени, и поскольку мне казалось немыслимым, чтобы мама могла его пропустить, я решила, что к тому времени она наверняка возвратится. Однако, в конце концов, мне стало еще хуже от этой мысли, потому что до осени оставалось еще сто лет. Мы никогда всерьез не разлучались прежде. Я и родилась во время давнишней военной кампании в деревушке среди холмов, куда мама отправилась вопреки всем настояниям, чтобы встретиться с отцом, тогда еще простым лейтенантом. Потом ей пришлось с ним расстаться и увезти меня домой, в дешевую городскую квартирку. Мы были бедны в те времена.
Моя тетушка была далеко не бедна. В ее черном доме имелось множество усердных и почти невидимых слуг; когда же мне доводилось их увидеть, некоторые из них вызывали у меня опаску, потому что вели они себя совсем не как люди, а скорей как заколдованные куклы. Эти существа прибирали за мной постель, приносили мне завтрак и воду для ванны. В середине дня мне подавали еду в приятной комнатке на втором этаже, я ела одна. Это помещение превратилось в нечто вроде моей комнаты для игр, я могла делать там почти все, что хотела. Мне также позволялось гулять в саду, но не рекомендовалось бродить по дому. Доступ в спальню, библиотеку, кабинет и молельню моей тетушки был закрыт миру, их запирали на ключ. На протяжении дня я редко встречалась с тетушкой, но вечером мы, как правило, вместе обедали в гостиной Сфинкса. Илайива не заботилась о том, чтобы я обедала и ложилась спать в положенное детям время, чего раньше я придерживалась со всей точностью. Дома мне подавали ужин в пятом часу вечера, а когда старый надтреснутый колокол Пантеона возвещал наступление десяти часов, Пэнзи уже укладывала меня в постель. Но в доме Илайивы мы обедали вечером, между семью и восемью часами, возлежа при этом на украшенных резьбой кушетках, стоявших в гостиной Сфинкса, согласно классическому обычаю, следованием которому у нас в семье редко себя обременяли. После обеда Илайива время от времени бросала мне фразу-другую. Образование мое носило беспорядочный характер. Меня обучили чтению, и после этого мои знания стали по большей части зависеть от того, какую из книжек мне приходило в голову прочесть. Домашние учителя так и не сумели до конца убедить меня в подлинности всего, что лежало за пределами моей домашней жизни. Она была такой счастливой, уютной, в меру строгой и в меру эксцентричной, что я почти полностью исключила для себя все прочее и вполне довольствовалась ею. Тетушка обнаружила мои дефекты. Мне не удавалось проследить за течением ее самых обыкновенных мыслей. Например, она заговорила о Востоке, и я тут же увидела — и сказала об этом вслух — золотые купола, вздымающиеся среди навеянного волшебником тумана, и принцесс, летящих на коврах-самолетах. Она вскинула брови, и разговор наш иссяк. По-моему, я навевала на нее скуку. И даже восхитительная возможность заснуть в полночь прямо на ковре в комнатке на втором этаже, уронив голову на фигурки для игры в храмины, не восполняла утраты счастья и любви.
Этажом ниже нашей с родителями квартиры жила девочка четырнадцати лет, с которой мы иногда играли и ходили гулять в городские сады. Однажды утром, повстречавшись в коридоре с тетушкой, я сказала, что мне, наверное, надо бы пойти навестить эту девочку. Для большей убедительности я благочестиво пробормотала, что мы с ней, вероятно, возложим цветы на раку Вульмартис в Пантеоне.
— Нет, — сказала Илайива; ее черные глаза уже скользнули мимо меня, и сама она вот-вот поступит так же.
— Но мы с Литти уже не раз так делали. Мама всегда мне разрешала. Литти возьмет с собой служанку…
— Я хочу сказать, — проговорила тетушка, — что семья твоей подруги уехала из города.
Я пришла в изумление и ярость. Неужели моя и Литтина мама взяли ее с собой в крепость вместо меня? Я что-то выпалила на сей счет.
— Не всякий кинется грудью на пушечное жерло, — сказала тетушка. — Люди, о которых ты говоришь, бежали в ином направлении.
Все это оказалось непостижимо для меня. Тетушка не проронила больше ни слова.
В тот день, сидя под сосной в лучах весеннего солнца, я услышала совсем рядом голоса мужчин. Живую изгородь из сирени обогнули две пары армейских сапог и обутые в них офицеры в красивой форме. Я совершенно растерялась, лицо мое зарделось, ведь я не привыкла к неожиданным встречам с глазу на глаз с незнакомыми молодыми людьми экстравагантной наружности. И все же я сразу поняла, что у них за погоны. Оба принадлежали к полку Орлов и носили чин капитана.
Казалось, они чувствуют себя совсем непринужденно в саду тетушки Илайивы; они болтали об азартных играх, хоть я толком и не знала, что такое азартные игры. И вот они остановились надо мной с восклицанием:
— Ребенок!
— Оригос! Да неужто ее?
— Не будь дураком, — сказал тот, что был пониже ростом, с гривой светлых волос и приводящими в замешательство насмешливыми глазами необычной формы. Его лицо выражало досаду, но потом он рассмеялся.
— Мадам, — важным тоном обратился он ко мне, — весьма приятно видеть, как вы столь мило сидите на траве. Молю, поведайте нам, из чьей вы семьи?
Я хорошо усвоила наставления о том, что с незнакомыми людьми разговаривать нельзя, а потому промолчала и уставилась на цветы, которые сплетала в венок.
Из-за живой изгороди послышался голос тетушки. По своему обыкновению, она подошла совсем бесшумно.
— Это дочь моего брата, господа. Ее зовут Арадия.
Услышав свое имя, я с гордостью подняла глаза и заметила, что при виде тетушки краска бросилась ему в лицо, как случилось и со мной при их появлении. Но он справился с этим лучше меня; казалось, его забавлял собственный румянец и поклон, который он отвесил тетушке на солдатский манер, когда она вышла из-за изгороди. Она протянула для поцелуя холодную изящную руку. Не то чтобы я считала ее особенно старой, она просто находилась в мире обитания взрослых, вне времени. Но конечно, мне и в голову не пришло, что тетушка, словно какая-нибудь ветреница-горничная, могла принимать у себя поклонников.
Она позволила им пройти вместе с ней по лужайке к солнечным часам и к пруду; там в воде неподвижно сидел мраморный лебедь с головой женщины.
Любопытство ко всему, что имело отношение к армии, и тоска по отцу заставили меня отправиться следом.
— Закончится к зиме? — говорил второй молодой человек, повыше ростом. — Исход наступит в разгар лета. Половину их войск свалила дизентерия. Вторая половина бунтует и требует, чтобы их отправили домой. Поверь мне, Илайива, для нас это всего лишь недолгая экскурсия. И, как видишь, нескончаемые увольнения.
— Майор, твой брат, разумеется, отличился во всех отношениях, — сказал светловолосый и снова рассмеялся.
Илайива как будто ничего не заметила. Но мне хотелось услышать что-нибудь еще.
— Чем он занят? — спросила я.
Светловолосый обернулся и пристально поглядел на меня.
— Как же, мадам, он скачет на коне, возглавляя каждую атаку, совершает отважные вылазки, берет врагов в плен. По вечерам в парадной форме танцует с вашей очаровательной матерью, а стоящие вокруг столы для банкета ломятся дичью и пирожными.
Его рассказ привел меня в замешательство, но в благодарность за любезное сообщение я постаралась принять вид человека осведомленного.
— Они ложатся спать в четыре часа утра, чтобы не остаться в стороне, — добавил высокий капитан, — а в шесть встают и начинают обстрел вражеских позиций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72