— А можно мы останемся и пообедаем у тебя? — спросил второй, не сводя с тетушки глаз.
В ее положительном ответе сквозило безразличие. И все же он сел возле ее ног, и они заговорили недоступными моему понимаю словами о целой вселенной, неведомой мне. Через некоторое время я увенчала женщину-лебедя цветами и оставила их.
Сидя под сосной, я погрузилась в фантазии. В них моя мама, терзаясь угрызениями совести, вскоре поспешила домой и нашла меня бледной и печальной, а мой отец вел войска в атаку, летя по воздуху на крылатом коне.
Как я узнала вечером, светловолосого звали Фенсер. Они с товарищем изящно возлежали на украшенных резьбой кушетках, а в стеклянных графинах подавали красное и желтое вино. Все прочее происходило как всегда. Мы пользовались, как было заведено, сервизом со сфинксами под стать гостиной, только посуды стало больше. По обыкновению, цветов на стол не ставили, и товарищ Фенсера — мне называли его имя, но я позабыла — предложил прислать тетушке цветов из теплиц.
— Вы очень любезны, но лучше не стоит, — сказала она.
— Дозволяется ли мужчинам дарить тебе хоть что-нибудь? — игриво спросил Фенсер.
Она бросила на него ледяной взгляд, и Фенсер опять вспыхнул.
Я самозабвенно поглощала обед, но мне показалось странным, что, несмотря на ее неприветливость, ему хочется ходить к ней в гости, а она его пускает, хотя он ей так не нравится.
После обеда они сели за карты, и я тоже сыграла пару партий в красное и белое (упрощенный вариант), но соображала я плоховато, и карты не особенно меня увлекали. Я вызывала некоторое раздражение у Офицера с Позабытым Именем, а потому отказалась от очередной партии, хотя Фенсер и пытался меня уговорить. При этом тетушка сказала, что мне, вероятно, хотелось бы скорее сойти вниз, порисовать или почитать, и ее слова бесповоротно прогнали меня прочь.
Около полуночи я все еще не спала и сидела с карандашами в комнате на втором этаже; мне послышалось, будто они уходят, я и тайком вышла, чтобы в последний раз взглянуть на Фенсера, на военных.
В холле горел только светильник перед домашним божком, но при его свете я разглядела, как Офицер с Позабытым Именем при шпаге, в плаще и шлеме исчезает за черной дверью, а кто-то из слуг запирает за ним. Когда слуга удалился, дверь в гостиную Сфинкса широко распахнулась и желтый свет веером упал на лестницу.
— Вовсе тебе не стоило задерживаться, — услышала я голос тетушки Илайивы, — ради того, чтобы сообщить мне об этом.
— Вероятно. Ты знала и так, — сказал Фенсер. Голос его звучал приглушенно и мягко.
— Теперь ты должен уйти, — ответила Илайива.
Мне не было их видно, но внезапно на обтянутой дамастом стене возникли отбрасываемые ими тени. У него на ногах были сапоги, у нее — туфли на высоком каблуке, и они оказались одного роста, что не совпадало с моими представлениями. Герой всегда должен быть на несколько дюймов выше героини.
Как видно, никто не сообщил ему, что он не годится на эту роль.
Его тень стремительно метнулась и завладела ее тенью, они слились и превратились в одну, похожую на чудовище. Лишь на кратчайшее мгновение этот зверь из теней застыл без движения.
Затем он вновь распался на две тени, его и ее, так же быстро, как и слился в единое целое. Теперь его тень пришла в необычайное волнение, она содрогалась, жестикулируя. Ее тень не изменилась.
— Теперь ты позволишь мне остаться? — задыхаясь, проговорил он.
— Нет, — сказала она.
Тогда его тень снова потянулась к ее тени, но на этот раз последовал каскад движений, чудовищу никак не удавалось облечься в прежнюю форму вновь, сквозь него яростно прорывались ромбы и квадраты, овалы и продолговатые фигуры, потом оно распалось насовсем.
— Я же сказала «нет».
— Значит, лучше мне больше никогда тебя не беспокоить. — Он отдышался и говорил очень медленно.
— Тем самым ты избавился бы от раздражения.
— И ты. Ведь я, несомненно, раздражаю тебя, Илайива.
Последовало молчание. (При всей своей увлеченности я, конечно, поняла, что происходящее не для моих ушей, и была готова юркнуть в укрытие.)
— Собственно говоря, мое увольнение отменяется, — сказал он. — Завтра мне надлежит отправиться обратно. Как ты понимаешь, подобные действия сведены к минимуму, чтобы жители города не встревожились. Однако, полагаю, тебе известно, какая нам грозит опасность.
— Разумеется, — сказала она, — но если ты рассчитывал, что я положу тебя к себе в постель потому, что завтра ты можешь погибнуть, или потому, что днем позже враг, возможно, подойдет к городским воротам, то ты потерял всякий ум, Фенсер.
— Да, потерял, потерял из-за тебя. Но на это я не рассчитывал. Либо я тебе нужен, либо нет.
— Забудь обо мне, — сказала она, и в ее голосе прозвучала хрупкая легкость, какой мне не доводилось замечать прежде.
— Если ты так велишь.
— Я так велю.
— Значит, я позабуду о тебе, — внезапно в его голосе появилась театральность, он зазвучал проникновенно, словно Фенсер упивался болью. — И теперь я могу умереть. Доброй ночи, жрица.
Я в изумлении слушала под дверью, а он, словно кот, сбежал по лестнице и выскочил из дома.
3
Пришло письмо от мамы. Оно начиналось словами: «Дия, мой самый любимый горностай». От него мне захотелось плакать; я спала, положив его под подушку, а днем повсюду носила его с собой. Я перечитывала его не реже, чем дважды в час. Но письмо мало о чем мне поведало. Только о том, что она рядом с папой. Что (по ее словам) она скучает по мне. Что папа шлет мне поцелуи. Она описывала снега на дальней горе, по-весеннему одичалую речку, бурлившую в ущелье. И казалось, будто они выехали туда на пикник, ведь дела в форте шли с такой легкостью. Как и капитан Фенсер, она упоминала об обедах и танцах. Похоже, мама находила жизнь в форте скучной, а других дам нелепыми. По ночам Высокобашенный являл собой семь конусов, озаренных светом фонарей, опоясанных факелами, смеявшихся над жалким противником, увязшим под дождем среди бивуаков у подножия склонов; бедняги, они оказались не в силах продвинуться вперед, а их командиры не позволяли им убраться восвояси.
Мы вели войну с Севером, такое случалось нередко. Страна саз-кронианцев, еще одно ни о чем не говорящее название из злополучно неусвоенных уроков истории и географии.
Я написала маме ответное письмо. В нем были жалобы и упоминание о том, что к тетушке Илайиве заходили два капитана из полка Орлов, но ничего не говорилось о тенях или о драматических притязаниях и отказах на лестнице. Я даже не спросила, с чего бы мою тетушку стали называть «жрицей». Папа как-то говорил, что раньше она собиралась уйти в монахини. Я следила за тем, что пишу, и я совершенно уверена, что моей маме приходилось поступать так же в интересах безопасности форта. Однако мной руководили не соображения городской безопасности и не чувство такта. Сцена на лестнице беспокоила меня.
Весенняя погода резко переменилась. Шел снег. Всего полдня, но этого достало, чтобы погибли цветы в саду.
Когда наступила оттепель, меня повезли в экипаже тетушки Илайивы на прогулку для укрепления здоровья; со мной отправилась служанка; выбрали ее, вероятно, потому, что она была немая.
Мне показалось, что город пребывает в необычном настроении. Многие из магазинов на широких аллеях, обвивавшихся кольцами вокруг Форума Хапсид, и на улице Винтоклас оказались закрыты. Я не увидела ничего особенного, скорей я ощутила своего рода отголосок. В садах прогуливались люди, звенели колокольчики, повозки и чьи-то колесницы с грохотом катили по мостовой. И все же, казалось, что-то исчезло, и с его исчезновением нечто иное начало спускаться на город, будто еще раз пошел снег.
Я ничего не сказала тетушке об этом ощущении. В тот вечер обед прошел в привычном молчании. С тех пор как у нас побывали два капитана, гости больше не приходили. Пошла уже третья неделя, и мне отчаянно надоели и этот дом, и мои мечты о будущем.
Я часами просиживала, уставясь в окно «комнаты для игр» на втором этаже, откуда, как и из окон спальни этажом выше, поверх стены, окружавшей сад, открывался вид на улицу за домом. Там почти ничего не происходило. Лишь однажды я увидела, как промелькнули меж изгородей два изящных экипажа, ехавших очень быстро, и задумалась над тем, куда они умчались, а несколько дней спустя над вопросом: вернулись ли они обратно?
4
— А я говорила мадам: во всем городе не достать ни кусочка говядины, баранины или оленины. Что касается муки и сахара — ну, это просто преступление. До чего они любят запасаться. Не успеет пронестись слух, как все уже раскуплено.
— Да, но это не пустые слухи. Моя сестра уже готовится к отъезду в провинцию к нашей бабушке. А мне, похоже, придется сидеть тут до конца. Если я заговорю об этом, мадам меня уволит.
— Говорят, дней десять, верно? — вклинился хвастливый баритон помощника эконома.
— Милостивая Вульмартис! Это правда?
— Так они утверждают, в городской мэрии. А по всем аллеям развешаны плакаты. Условия, которые выдвинули сазо, и ответ его величества. Ну, наш мудрый король укрылся у себя на острове, там-то безопасно.
— Через десять дней они придут сюда.
— Не может быть.
— Даже если через двадцать или тридцать дней, они все равно придут, — сказал помощник эконома. При этом высказывании горничные в отличие от меня не пали духом; я сидела на окне этажом выше. Звуки их голосов всполошили меня и приковали мое внимание: так редко болтали они меж собой в этом черном доме. Я не смогла понять, о чем они ведут разговор. Я уловила лишь трепетание страха и мрачную покорность.
— Но им преграждают путь форты, — сказала самая молоденькая из горничных. — Артиллерийский, Высокобашенный и Ончарин…
— Ончарин вчера пал. Его заминировали, и он разлетелся на части. Остальные с трудом отбиваются и просят подкреплений. Которых не получат.
Словно раскачиваясь в пространстве, я потянулась вперед со своего «утеса». И только чудом не свалилась прямо на них, но они уже заметили меня.
— Тише, все это не для ушей ребенка, мадам узнает и придет в бешенство.
Однако ребенок услышал уже достаточно. Он слез с окна и, словно лунатик, обвел взглядом «пустыню» с раскрашенными картинками, играми и книгами, не имевшими никакого смысла.
Надо кого-нибудь спросить, но от слуг ничего не добьешься. Так случалось уже не раз — например, на вопрос, что означал приглушенный шум барабанов, шагов, колес прошлой ночью на Форуме, удалось вытянуть лишь: «Так ты слышала? Ладно. Пей водичку с медом».
Теперь эти невидимые раскаты приобрели ужасающее значение.
Меня охватила паника. Паника жуткая, но вместе с тем лишь разновидность жуткой паники, уже испытанной мною однажды или дважды, — когда я потеряла на улице маму, будучи пяти лет от роду, во время первого моего посещения Вульмартии — паники детской, имеющей границы…
Я опрометью выбежала из комнаты и стремглав поднялась по лестнице на верхний этаж дома, к запертому на ключ святилищу тетушки. Я принялась колотить кулаками в резную дверь, я разбила косточки пальцев о глухих к моим мольбам наяд с венками на головах, пристально глядевших на меня.
Ответа не последовало. Может, ее там нет. Я пришла в смятение и закричала; раздался вопль, который еще сильнее вывел меня из равновесия, мне и во сне не приснился бы такой варварский рев.
— Тетя! Тетя! Впусти меня… впусти!
По-прежнему никакого отклика.
И тут я ополоумела и, завывая, забарабанила в дверь.
Никто из слуг не подошел ко мне, хотя весь дом дрожал от моих криков. Я поднялась за пределы их юрисдикции. Теперь только жрица Илайива может мне помочь.
Внезапно в замке повернулся ключ. Резная дверь отворилась, она появилась на пороге. Глаза на бледном ее лице глядели на меня издалека, словно из башни слоновой кости оливкового цвета.
— Что с тобой происходит?
Я выпалила все одним духом.
— Да, — ответила она. Я заглушила свои стенания, чтобы расслышать, что она скажет дальше. — Твоя мать поступила неумно. — (Фенсер тоже оказался неумен; похоже, тетушка считает дураками всех окружающих.) — Ей следовало предупредить тебя. Разумеется, она этого не сделала.
— Что такое? — простонала я. И совсем уже теряя разум: — Хочу, чтобы мама…
Тогда она положила руку мне на плечо. Она оказалась сильной, несмотря на всю свою хрупкость. Приведя меня в гостиную, составлявшую часть анфилады ее комнат, и закрыв дверь, она потихоньку усадила меня в кресло. Я оказалась в комнатах, в которые мне всегда запрещалось ходить, но ничего там не разглядела.
— Послушай меня, Арадия. Этот хвастливый город ввязался в войну, которую ему ни за что не выиграть. Враг берет одну крепость за другой, и уже совсем скоро сам город подвергнется осаде, если не согласится на немедленную капитуляцию. Тебе понятно?
Понятно, примерно так же, как во сне становится понятен кошмар. Осады и капитуляции скорей имели отношение к неизученной истории.
— Мама, — сказала я.
— Возможно, у людей в Высокобашенном достанет здравого смысла, и они сдадутся. Мне очень жаль, но твой отец попадет в плен. Вполне вероятно, что твоя мать возвратится к тебе.
Как мрачно, как отвратительно это прозвучало из-за свойственной ей манеры выражать мысли с безжизненной холодностью — я молча уставилась на нее, разинув рот.
— Ты ничего не можешь сделать, — сказала Илайива. — Я не могу ничего сделать. Мы бессильны. Ты должна с этим смириться.
Это была просто доктрина покорности, которую исповедовали в сектах Вульмартис. Я глядела на тетушку, девственную монахиню при девственной богине. Но мне покорность не обещала покоя.
— Я тебе не верю, — сказала я.
Она пожала плечами. Слегка улыбнулась, вполне возможно, с иронией. Мне ее улыбка показалась жестокой и бесчеловечной.
Я вскочила с ненавистного кресла, за спиной осталось невидимое святилище; я побежала прочь через весь дом. В зеркале у входа в Красную гостиную я мельком увидела собственное отражение. Бледная белая кожа; волосы, которые папа называл «светом солнца», на самом деле просто мягкие и светло-русые; широко раскрытые глаза, мама говорила про них «серые-как-стекло».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72