Гонец был смущен и сбит с толку. Ему говорили, что король никогда не проявляет простых человеческих чувств.
— Это моя собственная вина, Повелитель Гроз. Я был неосторожен. Благодарение богине, это не правая рука.
— У тебя есть еще какое-то дело ко мне?
Гонец помялся в нерешительности и приступил к своему рассказу, словно нырнув в ледяную воду. Он по-прежнему сомневался. Все это казалось ему таким неуместным...
Он отирался в Оммосе, разведывая перемещения тамошних войск и собирая реакцию на слухи об ужасном Вольном Закорисе, которые сам же помогал распространять. Когда мороз начал обгладывать его пальцы, лазутчик нашел убежище в Хетта-Паре, где Хранитель-эманакир руководил постройкой нового города и сносом старой столицы, догнивающей под снегом.
Из Зарависса уже доползли кое-какие слухи относительно таинственной Равнинной то ли жрицы, то ли колдуньи — это зависело от личности рассказчика и места, откуда он происходил. К примеру, существовала крестьянская история о духе или даже богине, которая двигалась на север. Одни говорили, что она ехала на золотой колеснице, влекомой белыми волками, другие упоминали повозку, увешанную светящимся янтарем. Одному-двум рассказам не стоило придавать значения — в тяжелые времена безумные россказни о сверхъестественном цветут пышным цветом. Боги и умершие герои разгуливают по дорогам, тут и там рождаются телята с двумя головами, хлеб кровоточит, а вода превращается в вино или мочу. Но истории о беловолосой жрице имели слишком много схожего. В конце концов стал складываться образ некой святой женщины, с высокой вероятностью направляющейся в Дорфар.
А потом, прогуливаясь как-то вечером по омерзительной нижней части старого города, дорфарианский разведчик увидел меж горами щебня и остовами горелых домов какое-то движение и отсветы факелов. Мигом сообразив, что на этом конце Хетта-Пары находится небезызвестная позорная яма, гонец спустился вниз и смешался с толпой.
Он решил последовать за народом к яме и выяснить, что к чему. Вначале ему показалось, что местные жители посмели возродить культ Зарока — двоюродного брата закорианского огненного бога. Статуя, которой полагалось валяться как попало, теперь снова стояла вертикально, мало того, ее чрево-печь было раскалено докрасна. И лишь когда толпа ненароком подтолкнула его поближе, гонец сумел рассмотреть, что божество в яме было вовсе не тем Зароком, чьи изображения ему доводилось видеть раньше.
— Я не могу объяснить этого, мой повелитель, но он больше не казался мне уродливым. Черты лица как-то изменились... и зубы тоже. Он стал непохож сам на себя, — при этом воспоминании гонец потряс головой. — Но это еще не все, мой повелитель. Там, прямо за статуей, сохранилась часть разбитой стены футов в шестьдесят высотой. И во всю эту стену была какая-то отметина, словно выжженная, неотчетливая. Но затем стену осветили факелами, и я увидел, что ожог имеет форму гигантской анкиры: хвост, торс и руки вверх от локтей... их было восемь.
Гонец, который также был шпионом, против обыкновения, не смог ничего разузнать в толпе. Он просто постоял в яме вместе со всеми, а потом вместе со всеми покинул ее.
К тому времени, как он достиг северной границы и встретился со своими товарищами, его коллекция слухов значительно пополнилась. Оказывается, жрица-колдунья устраивала чудеса. Некоторые из них включали явления огромной Повелительницы Змей — восьмидесяти-девяноста футов в высоту. Кое-кто объявлял эту женщину дочерью Повелителя Гроз Ральднора. Дорфарианцы пока не видали ее. Однако сам гонец считает, что она со своими спутниками — ибо она путешествует со свитой, и хорошо, если в ней нет огромных волков, змей и ручных тирров — могла уже прибыть и сюда, в Дорфар.
Отпустив гонца, закончившего свой рассказ, Ральданаш тоже покинул комнату. Он пересек весь дворец, его залы и дворы, и вышел на заснеженный склон дворцового сада. Повелитель Гроз направлялся в свой личный храм, который десять лет назад выстроили по его повелению.
Роща была вся засыпана снегом, храм темным пятном выделялся на его фоне. Войдя внутрь, Ральданаш невольно припомнил, как привел сюда Рармона, чтобы подтвердить его происхождение. Сдавило виски. Теперь Рармон, как и сам Ральданаш, покоится в самой верхней длани Анакир.
Как всегда, горел одинокий светильник. Ральданаш простерся на каменном полу и приготовился перейти в состояние, близкое к трансу, которое сопутствовало медитации. Его учили этому ваткрианские жрецы, а позже и сами эманакир.
Долгое время он, как и многие эманакир, настраивался на нависшую угрозу. До нынешнего часа она была довольно обобщенной, но теперь...
Какое-то время, освободив свой разум, он старательно всматривался внутренним зрением сквозь туман. И наконец разглядел слабое сияние — тускло-золотое, как глаза некого необъяснимого создания из иного измерения.
Там, где река, тяжелая и замерзшая подо льдом, изгибалась и разделялась на рукава, стояла древняя сторожевая башня, отмечающая северо-западное начало границы меж Дорфаром и Оммосом. Теперь от нее остался лишь каменный остов. Недалеко от этого места почти тридцать лет назад в страну проник предатель Рас, целью которого было расстроить Равнинное наступление. Из одной ненависти к Ральднору он подарил — даже не продал — свой народ лорду-советнику Амрека по имени Катаос, который сейчас носит чуть-чуть иное имя на службе у Йила эм Закориса.
В башне и рядом с ней была устроена небольшая стоянка. Три-четыре фургона прятались с подветренной стороны грубых каменных стен. Люди и зеебы укрылись внутри башни, откуда в дымное небо поднимался жидкий дымок костра.
На первый взгляд, здесь не было никакой магии или колдовства, ни малейшего намека на чудо. Никаких волков, танцующих на снегу. Ничем не примечательный и не слишком-то удобный лагерь.
Хойт Вардийский, его слуга и мужчина-степняк из Мойи, который присоединился к ним недалеко от Зарависса, возвращались с охоты. Им не повезло — они снова остались без добычи. Овцы давно были съедены, за исключением двух, способных давать молоко. Убийства происходили очень своеобразно — девушка касалась лбов животных, и они беспробудно засыпали, не просыпаясь даже тогда, когда нож пронзал их плоть. Сама Ашни не ела мяса. Питалась она каким-то таинственным образом — может быть, травой и кореньями, а сейчас, похоже, одним снегом. За время путешествия она похудела так, что светилась, но на ее здоровье это никак не сказалось.
Бредя по заснеженным дорфарианским склонам, они рассказывали друг другу о своей родине. Степняк — о Мойе, расположенной на берегу Внутреннего моря, Хойт — о прекрасном заокеанском Вардате с его голубыми стенами. Они помнили время, когда были обыкновенными людьми, пока Ашни не изменила их. Но с ней в их жизнь вошло великое спокойствие. Они беседовали на разных языках, каждый на своем родном, но это им не мешало — слова рождались прямо у них в сознании.
Любые странности давно сделались для них привычными.
Приближаясь к своему лагерю, они увидели поднимающийся дымок и еще кое-что. Вернее, кое-кого, призраком скользнувшего мимо них по снегу. Они не стали ни останавливаться, ни пытаться его удержать.
«Тот, кого она призвала», — подумал вслух уроженец Мойи.
«Или тот, кто ее ищет», — ответил Хойт.
Туманный закат просвечивал сквозь пришельца, его волосы казались покрытыми изморозью. Именно по ним охотники и узнали его.
«Дух Ральднора?»
«Его сын».
Охотники направились к лагерю на почтительном расстоянии от гостя. Он был королем, но не это главное. Они хотели увидеть ту трепетную струну, что в течение жизни привязывает душу к телу, и, похоже, им это удалось.
Оказавшись в нематериальном состоянии, Ральданаш не удивился, только отметил, что никогда раньше его дух не улетал так далеко от тела, да еще сохраняя внешний облик. Силы, потребные для этого, явно превышали его собственные. Должно быть, он подпитался от девушки ее магнетизмом, подобным тому, что исходит от янтаря.
Он ясно ощущал не только присутствие мужчин за своей спиной, но и их готовность принять его. Правда, они казались ему призраками — так же, как, наверное, и он сам для них. Весь мир вокруг сделался призрачным. Твердым и надежным был лишь золотой огонь впереди, идущий от девушки.
Ральданаш еще раньше, без всякой подсказки, уяснил о ней все, что смог. Душа дочери Ральднора в оболочке тленной человеческой плоти, но старше этой плоти и переделывающая ее, чтобы приблизить к своему истинному возрасту. Теперь она выглядела как юная женщина лет восемнадцати, а ее сознание было еще старше. Старше даже самого себя, ибо каким-то непостижимым образом она сохранила те знания, которые душа забывает на путях своих бесконечных странствий. То, что помимо всего прочего, она еще и его сестра, он даже не вспоминал. Из всех причин, которые толкали его к ней, эта была наименьшей.
Дух Ральданаша вошел в скорлупу, оставшуюся от башни. Краем глаза он замечал пламя, мужчин, женщин и животных. Некоторые — родом с Равнин, — в свою очередь, видели его, но никак не реагировали. Похоже, она так и хотела — чтобы они воспринимали его без всякого показного шума. Поэтому Ральданаш спокойно прошел сквозь них и стал подниматься по винтовой лестнице.
На самом верху сохранилась небольшая часть зала — открытое со всех сторон пространство. На фоне темнеющего неба ее свет горел ровно и ярко.
Ашни. Она поднялась ему навстречу и странным мягким жестом взяла его руки в свои. Кроме ее прикосновения, во всем мире не было более ничего реального — только холодное серебро, текучая вода и ветер.
Ее красота сильно отличалась от его собственной, равно как и от красоты Ральднора, Сульвиан или Астарис. Эта была красота, какая бывает в фантазиях, не сводимая к жемчужно-белой коже и волосам цвета топаза. Ее глаза казались не глазами, а окнами, за которыми горит лампа. И еще — Сила. Сходную силу он ощущал в Рармоне, но у того она была рассеянной, у нее же — сосредоточенной, даже избыточной. Для пробуждения такой силы нужно было что-то иное, не воля. Если Рармон был мечом, то Ашни — клинком огня. А сам Ральданаш... теперь он понял, что его сила совсем другая. Она была зеркалом, бронзовым или стеклянным, улавливающим и умножающим солнечный свет и тепло. Ральданаш увидел это зеркало — увидел, как оно ослепительно вспыхнуло, а затем покоробилось, треснуло, раскололось. Такова судьба зеркала. Он должен умереть.
Ее прикосновение дарило ему расслабленный покой, но без всякой жалости. Она сообщила ему только то, что он и сам давно знал — еще там, на равнинах Ваткри и в холмах Дорфара. Пословица гласит: «Иные люди, как свечи — светя другим, сгорают сами».
Почему-то ему вспомнился дядя Джарред, сгинувший в пылающем море.
Ашни держала его, и ужас отступал. Она начала говорить с ним, но не словами и даже не образами. Непонятно как, но знание, идущее от нее, сразу наполняло его зрение, слух и сердце. Она воскрешала для него прошлое: он видел Ральднора и Ашне’е, былую славу Корамвиса и многое другое из прежних эпох, что изумляло, восхищало, а затем забылось.
К концу этого разговора смерть уже стала для Ральданаша чем-то незначительным. Он поднял глаза — внутренние глаза своей души — и не удивился, узрев Ашни в ее истинном облике, золотом, как лето. Она была выше небес, чьи звезды вплелись в Ее волосы; Ее глаза казались двумя солнцами; чешуйчатый хвост уложен такими тесными кольцами, что походил на башню. Ашнезеа, Ашкар, Анакир.
И тогда Ральданаш нашел слова, чтобы говорить с богиней. Точнее, всего одно слово: «Почему?»
Ответ расцвел в глубине его души:
«Я — только символ и имя. В Оммосе меня зовут Зароком. В Закорисе — Зардуком и Рорном. За пределами мира у меня другие имена. Я — то, что видят во сне, о чем мечтают. Я — символ пробуждения после смерти».
«Но что есть это пробуждение?» — спросил он, хотя ему уже был показан ответ.
«Ты сам», — ответила богиня.
В это время в Зоре Сафка видела во сне колонну света, который сиял, не обжигая. Но Лар-Ральднору в Равнинном городе снились два чудовища, черное и алое, и еще Рэм, охваченный пламенем, c кричащим черепом вместо лица.
21
В шести милях к юго-востоку от Йилмешда местность повышалась и становились совсем непроходимой из-за душных, полных испарений джунглей с хриплыми птичьими голосами и цветами, поедающими ящериц. Даже зимой сюда не приходили холода. И здесь же начиналась Южная дорога короля Йила, который спал и видел, как в один прекрасный день его люди и колесницы ринутся по ней на Дорфар и Вардийский Закорис.
Однако эта сказка не очень-то стремилась стать былью. Люди делали свое дело, а джунгли — переделывали по-своему. Похоже, сражениям суждено было произойти на других, более доступных направлениях. Пока что дорога служила для устрашения дорфарианцев и вардийцев, а также каторгой для тех, кого не устраивали порядки Вольного Закориса.
Где-то в топких болотах на первых двадцати милях дороги команды рабов занимались расчисткой подлеска.
Пару лет назад дорогу здесь выложили каменными плитами, однако они уже успели прорасти побегами ползучих растений. Обнаженные рабыни в одних кожаных набедренных повязках пололи и рубили их от зари до зари. Жара выжимала воду и соль из их тел, спины багровели рубцами от бичей надсмотрщиков. Когда какая-нибудь из них падала без сил, ее поднимали пинками. Если же это не помогало, несчастную просто сталкивали в ров на обочине. Охране запрещалось развлекаться с рабынями, ибо те все равно умрут, не сегодня, так завтра, а расточать семя впустую противозаконно. Надсмотрщики даже не трудились перерезать горло умирающим — время и без них сделает свое дело.
Дальше в глубину леса, где были выкорчеваны гигантские папоротники и лианы, как муравьи, трудились мужчины-рабы, укладывая новые каменные плиты.
А еще дальше прямо посреди дороги росло дерево. Его обвязали веревками, которые продели в железную упряжь двух огромных палюторвусов — гигантских зверей, обитающих в болотах Закориса и на границе Таддры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73