Вот тогда, и не раньше, могут появиться новости. Поддерживая лицемерную идею нерушимого братства с Шансаром, Кесар отправил туда же своего личного посла.
Под всеми этими донесениями лежало запечатанное письмо без всякой печати.
Она уже писала ему примерно с полмесяца назад. Ее почерк был совсем не таким, как у его сестры: твердые, прямые буквы к концу письма делались размашистее и злее. Она снова просила отпустить ее к Ральданашу, словно тот готов был принять ее обратно.
Кесар взял в руки письмо. Теперь он стал старше и умнее. Писать ей он не станет ни при каких обстоятельствах.
И никогда не пожалеет о том, что захватил ее. Эта женщина принадлежит ему, поэтому она здесь. А все остальное — преходяще.
Он сломал воск и принялся читать послание.
На миг ему показалось, будто всплыло откуда-то из глубин памяти, что он уже переживал подобное — или думал, что переживает. Но то ли это ускользнуло от него, то ли вовсе никогда не было. Спросить было не у кого, кроме отражения в зеркале.
Дорога до деревни заняла у него две трети зимнего дня, еще час ушел на то, чтобы добраться до самого дома. Это была хорошо обставленная усадьба с садом и высокой оградой — одно из многочисленных сельских поместий принца Джорнила.
С утра подъезд к дому был расчищен, но снегопад и поднявшийся ветер снова все замели. Он оставил зеебов и своих людей у входа и пешком пошел к дому. Ему снова вспомнился Анкабек — светильник, трепещущий на сквозняке у двери, темный коридор за ней. И еще умирающий цветок у нее на подушке, его подарок, почему-то источающий аромат Вал-Нардии, а не свой собственный.
Он подождал в гостиной, пока слуга бегал звать пленницу.
Менее чем через три минуты спустилась Улис-Анет.
В прошлую встречу она встретила его в старом платье и без краски на лице. Теперь же все было на месте, включая цветную эмаль на ногтях и алмазные звезды в прическе.
Они были почти неотличимы — и все-таки совсем не одно и то же. Чем больше Улис-Анет походила на Вал-Нардию, тем меньше она являлась ею. Анкабекский цветок погиб безвозвратно.
Сразу же подали вино.
— В комнате достаточно тепла для вас, мой лорд? — спросила Улис-Анет вместо приветствия.
— Не имеет значения, — ответил он. — Мы будем в вашей постели.
Она подняла на него испуганный взгляд — впервые с момента появления.
— Подождите, — прошептала она. — Пожалуйста, не спешите.
— Я ждал. Но вы сообщили мне, что ожидание закончилось.
Кесар взял бутыль с вином и направился к лестнице. Она стояла у него на пути. На ходу подхватив ее под локоть, он увлек Улис-Анет за собой наверх. Она не сопротивлялась, но свободной рукой вцепилась в его рукав.
— Дайте мне время.
Кесар замер, уже поставив одну ногу на ступеньку из великолепного мрамора с прожилками. Прежде ему никогда не доводилось бывать в этом доме. Он повернулся к ней. На это лицо он смотрел всю свою жизнь, так или иначе.
— Что было в вашем послании?
— Что мне... мне одиноко здесь.
— Одинокая фраза. Словно шлюха, прижатая к стене.
— Да, — опустила глаза Улис-Анет. — Я уже стыжусь этого.
— Однако это запечатлено на бумаге.
— Я боюсь, — она смотрела мимо него, куда-то за спину. — Позвольте мне объясниться. Давайте поговорим.
— Нет.
Кесар пошел вверх по лестнице, а она — за ним. Никто из слуг не показывался. Улис-Анет первая вошла в изысканную спальню и услышала, как дверь плотно затворилась за ее спиной.
Он сам подобрал для нее этот дом. Выбор, без сомнения, делался наугад, но неожиданно оказался удачным. Уединенное и очаровательное жилище позволило Улис-Анет успокоиться. Первым делом она принялась составлять для него письма, в которых просила отпустить ее домой, отказываясь от чести стать вдовой, которая унаследует его владения. Еще Улис-Анет напоминала, что он собирался успокаивать и развлекать ее, но пока этого что-то не видно. Она отправила лишь одно такое письмо — и сразу же пожалела об этом. Ральданаш никогда не восстановит ее в правах. Да и в Зарависс ей путь закрыт. Слишком хорошо она знала отца — он не примет ее обратно.
Однако прошедшие дни помогли ей вернуть самоуважение. Улис-Анет могла бы избегать своего похитителя, пока ему не надоест ждать и он не выбросит ее из головы. И все же она чувствовала, что этого не случится, и рассчитывать на это не стоит.
Она решила, что ей нельзя сдаваться. И вслед за этим — сдалась.
Однажды настал вечер, когда снега, казалось, высыпалось столько, сколько возможно лишь за целый год. Она выпила лишний кубок белого вина, которое делали прямо в поместье, и написала совсем другое письмо: «Мне так одиноко здесь». И это письмо доставили ему. С чего бы ей бояться Кесара? Она так страстно желает этого мужчину, почти как в Застис. Чего она боится? Что его умершая сестра вернется и будет тревожить ее? Но Улис-Анет не верила в призраков.
Когда письмо ушло в Истрис и стало слишком поздно что-то менять, Улис-Анет, как и следовало ожидать, пришла в ужас и начала изводить себя. Она твердила себе, что Кесар не может покинуть столицу, однако каждый день наряжалась, готовясь к его приходу. Это бесплодное ожидание лишало ее сил. И теперь он был здесь, а она тряслась от страха.
Она видела лишь один способ защиты — и воспользовалась им. Неторопливо расстегнув платье, надетое не более двух часов назад, она позволила ему стечь на пол и вышагнула из груды шелка, затем разорвала завязки на сандалиях и стряхнула их с ног. Обнаженная, в одних только драгоценностях, она прошла к постели и легла.
— Что ж, я готова быть покорной и выполнить то, для чего вы меня предназначили, — произнесла она, глядя в потолок, который за все бессонные ночи стал знаком ей до последней трещинки. — Я ваша шлюха, мой лорд, как вы и сказали. Продажная женщина. Ваша плата сверкает на моих запястьях, блестит в волосах. Сделка совершена. Делайте со мной, что хотите.
Но пока Улис-Анет упивалась самоуничижением, тяжелая сладкая волна вдруг захлестнула ее тело, разведя костер меж бедер. Она закрыла глаза и не открывала их, пока не почувствовала совсем рядом жар его тела.
Он уже был обнажен, и его матово-смуглая нагота, казалось, светится изнутри, оттененная роскошными волосами цвета черного янтаря — дань смешению кровей. Несколько шрамов ничуть не портили этого великолепного тела, а лишь свидетельствовали, что оно не раз бывало в схватках и оказалось достаточно умелым, чтобы уцелеть. Ей и раньше приходилось видеть, как мужчина желает ее, но вид его полной готовности почему-то заставил ее отвести взгляд. Она подняла взгляд — и увидела сосредоточенное лицо. Даже в пламени близости Кесар полностью контролировал себя.
Внезапно все ее прошлые сомнения и мучения перестали что-либо значить. Так же, как он, она могла отбросить их и оставить валяться на полу вместе с ненужной одеждой.
Улис-Анет не спрашивала его, похожа ли она в своей наготе на Вал-Нардию. Она и так знала ответ.
Тонкая фигурка этой девушки, бледное золото кожи — Вал-Нардия никогда такой не была, — глаза темнее, да и волосы тоже. Вал-Нардия, но увиденная сквозь янтарное стекло.
Ее руки обвились вокруг него — бережные, ласковые, обнимающие.
Он отыскал ее губы, мочки ушей, шею, пальцы. Прекрасная юная грудь совершенной формы — именно такой он ее и помнил, — и затвердевшие соски, словно медовые жемчужины.
У него было много разных женщин, темных и светлых. Но эта девушка пахла точно так же, как она. Гладкость пальцев, шелк плоти, зовущие губы — все было ее. И другие губы, скрытые в алых завитках — наполненные, принимающие. Ее.
Приподнявшись, Кесар увидел, как по ее телу волной прошла долгая судорога, глаза утратили выражение и закрылись, крылья век затрепетали, а шея выгнулась дугой — все, все, как у Вал-Нардии! Он снова ощутил мертвую хватку ее рук и бедер, пульсацию лона. Даже последний, мучительный вскрик был ему знаком.
Она затихла, и он тоже успокоился, глядя на нее. Когда он попытался снова поднять ее, она была ленивой, почти безвольной — снова как Вал-Нардия. А потом вдруг снова ожила, загорелась даже сильнее, чем прежде, вознося его на вершину — подъем и одновременно падение...
Из всего, чего жаждал Кесар, близость, пожалуй, занимала последнее место. Но он ценил обладание. Эта ночь была нужна ему. Впереди его ждут другие эпизоды страсти. И сравнения. Он заставил себя пообещать ей участь Верховной королевы всех его земель, чтобы упрочить ее положение. Драгоценность в драгоценности. Он не смог бы оторвать глаз от этого соединения своих возлюбленных. Он владел бы миром и знал, что это не обман.
Однако сама по себе Улис-Анет не заботила его. Ее слова, ее мысли, сама ее жизнь были ему совсем не интересны.
На рассвете он ушел от нее.
Объятая холодом без его тепла, Улис-Анет стояла у окна, глядя в ледяное безмолвие. Среди белизны снега и яркости рассвета силуэты мужчин и зеебов стали совсем черными.
Теперь она поняла, чего так боялась. После сегодняшней ночи Кесар увидел, как мало он нуждается в ней, как она сама отдает ему в рабство свою плоть. Все это не имело бы значения, будь он другим человеком. Но Кесар обратил против нее разрушительную силу своей личности, как и против любого, кого хотел использовать.
Улис-Анет не видела восходящего солнца. Темнота этого человека закрыла, запятнала ее небо.
Она презирала свои чувства и не питала никаких надежд. И все это было до ужаса пошло, как в какой-нибудь песенке из таверны.
А по Амланну разносились кармианские песни из казарм под знаком Саламандры, которые теперь занимали чуть ли не половину Дворцовой площади. Днем местные жители обходили их по большой дуге. Ночью же, после комендантского колокола, улицы и дороги пустели, наступало время патрулей.
Одинокий путник, который только что счастливо разминулся с одним из них, поскребся в дверь таверны. В смотровую щель выглянул хозяин.
— Мы не работаем. Иди домой, пока эти отродья Эарла не схватили тебя.
— Басьяр здесь?
— Да. А кто его спрашивает?
— Лар-Ральднор, сын Яннула.
— Святые богини! Подождите! Сейчас открою.
Лар-Ральднор вошел в таверну и тут же был подвергнут пристальному осмотру теми, кто мог знать его. Не получив от него ответа на свои вопросы о Дорфаре, они проводили его в дальнюю комнату, где сидели за выпивкой несколько человек. Из тридцати свечей в люстре горели всего четыре — кармианцы ввели режим жесткой экономии. Один из этих мужчин, самый крупный, и был заравийцем Басьяром. Он поднялся и уединился с Лар-Ральднором в боковой нише.
— Вижу, ты нашел мою записку под очагом, — произнес управляющий.
— Да, в том месте, где Медаси выдвигала камень. Во имя Анак... — лицо Лар-Ральднора, и без того не слишком смуглое, залила совершенно Равнинная бледность, словно из него выпустили всю кровь. Сейчас он казался испуганным мальчишкой не старше пятнадцати лет, но взгляд его был взглядом старика.
— Не бойся, — торопливо заговорил Басьяр. — Они живы, все трое. Яннул решил, что разумнее будет уехать, и с ним трудно не согласиться, глядя, во что превратили имение эти кармианские подонки. Слава богиням, мне удалось продать почти весь скот еще до того, как они наложили на нас свою проклятую лапу. Все деньги в целости и сохранности — я переслал их в Зарависс, туда эта свора еще не добралась. Единственное, чего лишился твой отец — это земля.
— Он любил свою землю.
Басьяр горестно пожал плечами — характерный заравийский жест.
Лар-Ральднор добирался домой долго и непросто. Слугу он оставил в Дорфаре — у того не было здесь семьи, и он совсем не желал подвергаться ланнским опасностям. С ним путешествовать было бы легче, но что поделаешь... Корабли, заходящие в Оммос, оказались мифом, и Лар-Ральднору пришлось отправиться к заравийской границе. Неподалеку оттуда на него напали семеро и ограбили до нитки. В ближайшем порту Лар-Ральднор оказался без единой монеты в кармане и надолго застрял там в поисках способа заработать денег на проезд. В конце концов, когда он уже был готов сам кого-нибудь ограбить, кто-то сжалился и позволил ему плыть матросом на парусной плоскодонке. Это суденышко рисковало совершать рейсы в Ланн, доставляя шлюх для тамошних солдат. Всю дорогу море не давало им пощады. Девицы лежали вдоль борта, измученные тошнотой, и мечтали о смерти. Лар-Ральднор греб или вычерпывал воду, тоже страдал от морской болезни, мерз и проклинал океан.
Когда они достигли берега, он сразу же отправился к родной усадьбе и долго бродил там среди воплощенного кошмара. От дома остались только стены. Крыша сгорела, в углах нагажено, во дворе — следы торопливого забоя оринксов. Снег не скрывал ничего. Все светлые детские воспоминания Лар-Ральднора, связанные с домом, были безжалостно растоптаны и уничтожены. Он оплакивал мать, отца и брата, считая их погибшими. Хорошо, что ему пришло в голову заглянуть под очаг...
Басьяр молча слушал Лар-Ральднора, сочувственно кивал и, деликатно отводя глаза, давал ему выплакаться.
— Где они сейчас? — наконец спросил юноша, утерев слезы рукавом, как в детстве.
— Они ушли с вардийским караваном, это я знаю точно. Яннул собирался отправиться на Равнины, скорее всего — в Хамос. Я послал ему письма туда.
— Мать так не хотела возвращаться на Равнины, — сквозь зубы выговорил Лар-Ральднор. — Будь проклят Кармисс!
— С удовольствием выпью за это.
И они выпили.
На следующий день, снабженный деньгами и бумагами с печатями, которые достал ему Басьяр, Лар-Ральднор торопливо покинул Амланн. Он направился на юг, как и его отец. Обойдя стороной Ланнелир, Ольм и Зор, юноша двинулся сквозь снега к Элиру и Равнинам-без-Теней.
У его частичного тезки Ральднора, кармианского наместника в Ланне, в планах на эту зиму не значилось никакого путешествия.
К началу времени снегов под его началом находились три с половиной тысячи кармианцев, распределенные между портом и Амланном. И пусть Ральднор не умел околдовывать их голосом и взглядом, как Кесар, солдаты любили своего командующего. Он разрешал им делать все, что хочется, более того, поощрял специальными «премиями».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73