Не угроза — однако нечто странное... Он помедлил, вглядываясь в темноту. За разрушенной аркой из белого висского камня тенью стояла еще одна — тоже разбитая, но черная. А под ней шевельнулся кто-то... Девушка.
Рармон медленно направился к ней. Собственно, для такой осторожности не было причин, он же не мог порвать видение, как паутину.
Вокруг стояла ночь, но под черной аркой было светло, как днем. Не глядя на Рармона, девушка доставала воду из колодца. Совсем юная, лет тринадцати или четырнадцати, но прекрасная отнюдь не только своей юностью. И волосы, и кожа — безупречно Равнинные.
Наполнив кувшин, девушка поставила его на бедро и подняла голову. Рармон встретился с нею взглядом — чему она не позволила случиться в доме наместника Ольма, — и затрепетал, осознав, кто это.
Он громко окликнул ее, но пустые развалины поглотили его голос.
13
Когда-то, в незапамятные времена, городом правила королева. Ее звали Ашнезеа, и от этого имени пошли многие другие, такие, как Аниси или Ашне’е. Древний, как мир, он многое повидал — легендарное величие, упадок своего народа, завоеванного и угнетенного, гонения со стороны Висов, беспощадное преследование Амрека. Его подчиняли, наводняли войсками, которые ненавидели и боялись как самого города, так и его жителей. Затем на его черные камни ступил спаситель, и город увидел низвержение Висов и пробуждение Змеи Равнин. И первый укус Змеиных зубов.
Теперь он лежал в руинах, этот город на Равнинах-без-Теней. Он утратил все, даже свое имя — если вообще когда-нибудь имел его.
Сквозь его обветшалые стены пробегали звери, путники входили и выходили, когда хотели. Все в мире изменилось — но только не эти руины. Тому, кто входил сюда через незащищенные ворота, ложился на плечи тяжкий груз минувших веков и загадки города.
Хойт рассчитывал заехать в один из двух или трех крупных степных городов, поднявшихся на Равнинах. Может быть, в Хамос. Тогда, в Элире, лежа в шатре и ожидая девочку, он решил оставить ее себе, если она ему понравится. Конечно, сначала он дал бы ей свободу, чтобы не обижать эманакир, и привязал ее к себе лишь силой любви. И вот она пришла. Он увидел ее волосы, ее глаза, а затем — Тень богини.
Когда сознание вернулось к Хойту, девочки — девушки — уже не было в шатре. Все еще дрожа, он вылез наружу, желая убедиться, что ему ничего не приснилось. Погонщик и слуги спали, а девушка сидела подле сторожевых калинксов, охраняющих овец.
Хойт со страхом приблизился к ней. Она не прогнала его, не поразила мгновенной смертью. И тогда он опустился перед нею на колени и попросил простить его.
После этого девушка продолжила путь в крытой повозке, которую Хойт приобрел в ближайшей деревне. Иногда он подходил спросить, не нужно ли ей чего-нибудь, но девушка лишь улыбалась. Ее улыбка прямо-таки завораживала, и, во всяком случае, лучше уж так, чем швыряться молниями. Ее тень в дорожной пыли теперь была просто тенью обычной девушки. Слуги Хойта, вардийцы, как и он, с уважением относились к ее светлым волосам. Они приписывали его заботу о ней обычному деловому благоразумию и сами опекали ее из тех же побуждений.
Хойту доводилось слышать немало историй о воплощениях в смертных того или иного божества. Война Равнин закончилась до его рождения, но еще была свежа в памяти людей — не в последнюю очередь благодаря народной фантазии, измышлявшей новые и новые ее подробности. Эпоха чудес все еще длилась. Поэтому причастность к чуду не столько беспокоила, сколько волновала и возбуждала Хойта. К тому же в Вардате, где по сей день жрицы свободно расхаживали среди львов и даже беседовали с ними, а мысленная речь между близкими родственниками была нередким явлением, сама жизнь вынуждала людей проще относиться к чудесам.
Вступая на Равнины, Хойт вдруг осознал, куда должен направиться. Она не говорила с ним на эту тему — он просто стал знать, и все. Купец был слегка разочарован, так как город руин не обещал никакой деловой выгоды и, как ему казалось, никакой славы для девушки. Однако он повиновался без слова.
Темный древний город, притаившийся в неглубокой лощине, не вызвал у Хойта никаких теплых чувств и не удивил его. Единственной неожиданностью для него стало то, что здесь до сих пор обитает немало людей. Имелся даже заравийский торговый квартал, населенный людьми хитроумными и склонными к риску. Они восстановили старую рыночную площадь и вернули ей древнее Равнинное название — Лепасин. Дома вокруг площади тоже отремонтировали и укрепили. Жизнь в этом квартале отнюдь не казалась бледным призраком себя самой, как в прочих местах города — тут она была яркой и полнокровной, и вардиец снял жилье именно здесь. Фасад его дома выходил окнами прямо на рынок, задние же окна смотрели на склон, уступами взбегающий ввысь. В отдалении темнели два заброшенных дворца, скорбно хранящие тайну своего упадка и разрушения. Весь остальной склон порос травой и мелким кустарником. Здесь паслись те овцы Хойта, что еще не были проданы, на ночь укрываясь во внутреннем дворике.
По утрам женщины отправлялись за водой к древним колодцам. Они наполняли свои кувшины и болтали, создавая видимость нормальной жизни.
Основным населением города по-прежнему были полукровки, ибо еще не так давно, когда ни Висы, ни светлая раса не желали признавать их за своих, руины являлись их единственным убежищем. Чистокровные степняки в основном подались в молодые города Равнин, такие, как Хамос или Мойя, или в мир Висов, где для них теперь стали открыты все дороги. Здесь же остались люди с обочины жизни, более кроткие духом, пусть и носители чистой крови. Их было не так уж мало, но все равно лишь незначительная доля от всего народа. Люди Степей обрели себя и по большей части стали совсем не такими, как были — точнее, стали такими, как были вечность назад.
Когда девушка появилась на Лепасине, кучка болтающихся без дела, а может быть, просто самых услужливых тут же бросилась показывать ей дорогу. Даже в этих местах люди всегда выказывали огромное почтение к эманакир, а с ее внешностью девушка не могла быть никем иным.
Едва она подошла к старому колодцу, как тут же две или три женщины поспешили к ней, желая предупредить.
— Не трудитесь, молодая госпожа — колодец пуст. Идите лучше к другому, на Южной террасе. Мы покажем вам, где это.
Девушка остановилась и посмотрела на советчиц. Несомненно, она услышала их, так как наклонила голову и чуть улыбнулась, но тем не менее взошла по ступеням, ведущим к колодцу. Стоя в оправе полуразрушенной арки, она казалась видением или сном.
Женщины начали переговариваться. Они были полукровками и не любили силой навязывать свое мнение. Поэтому они спокойно ждали, когда девушка убедится во всем сама, чтобы проводить ее к действующему колодцу на другом конце Лепасина.
В этот час на рыночной площади шла оживленная торговля или просто обмен товаров. Но те, кто оказался рядом, с интересом наблюдали за девой-эманакир у пересохшего колодца. Молодой человек наполовину заравийской крови, оставив на брата прилавок с овощами и расписной керамикой, поспешил к кучке женщин у колодца. Девушка-степнячка заинтересовала его до такой степени, что он поднялся по ступеням и заговорил с ней.
— Вода ушла отсюда еще во времена моего отца. Неужели эти безмозглые куры не сказали вам? Позвольте, я провожу вас к другому колодцу.
— Подожди, — мягко ответила девушка.
Юноша хотел возразить, но вдруг осекся и поднес руку ко лбу. Именно там, в голове, прозвучал этот мягкий голос. В силу своей смешанной крови он крайне редко слышал мысленную речь, да и то с трудом разбирал услышанное. Столь четкий ответ девушки потряс его до глубины души. И, как когда-то герой Ральднор, он сразу же проникся любовью к женщине, подарившей ему этот миг чистого слияния разумов.
Когда степнячка опустила ведро в колодец, он без возражений позволил ей сделать это. Вытянув ведро назад, она опрокинула его в кувшин. Юноша не смотрел на ведро — только на нее, — но не мог не услышать плеска. Бросив взгляд на кувшин, он увидел, что тот и впрямь мокрый.
Женщины внизу тоже увидели это и заволновались, указывая друг другу на капли влаги. Кто-то вскрикнул.
Тем временем степнячка протянула кувшин юноше.
— Пей.
Слово — если это было слово — возникло у него в мозгу, ясное, как стекло. Он обнаружил, что его руки дрожат, принимая кувшин и поднося его к губам. Затем дрожь ушла, и он не смог сдержать восхищенного возгласа. Все лица тут же обратились к нему.
— Это вино! — в голосе юноши слышалось недоверие и одновременно восторг, почти исступление. Со всех сторон начали сбегаться люди, вопрошая и перекликаясь. Раздались возгласы: «Обман! Колдовство!»
Девушка отступила в сторону, не мешая людям опускать ведро в колодец и снова вытаскивать. Жидкость пробовали, восторгались, переливали в свою посуду — и опять опускали и доставали ведро, пробовали и выкрикивали что-то неразборчивое.
Наблюдая за этой картиной из окна, вардиец Хойт тоже ощутил невольный трепет. Он знал, что колодец пересох — заравиец, сдавший ему жилье, предупредил его еще вчера. Слыша крики, Хойт понимал, что девушке не угрожает никакая опасность. Однако что-то заставило его подняться и выйти на площадь, чтобы принять участие в происходящем.
По большому счету это был один из традиционных религиозных трюков, присущих его континенту, особенно Шансару. Символические превращения: посох или меч становился змеей, дерево — камнем, или камень извергал воду, которая обращалась в кровь при проклятии и в вино при благословении. Так что чудо, совершенное девушкой, было вполне обычным для его родины. И все же, непонятно почему, Хойту так хотелось попробовать этого вина, чтобы вместе с другими издать восторженный вопль...
Когда он вышел на порог, один из слуг поймал его за рукав.
— Вы знаете, что творится, господин? — возбужденно спросил он. Хойт кивнул. — Так вот, они пытаются покупать у нее вино!
Хойт от души рассмеялся — это чрезвычайно позабавило его, торговца до мозга костей. Разве можно купить чудо?
Суматоха вокруг колодца с вином продолжалась до самого полудня. С наступлением жары активность на рынке улеглась или, по крайней мере, поутихла. Вновь прибывшим рассказывали о происшествии и предлагали проверить самим. Колодец не пересыхал.
Что до девушки, то она спокойно сидела на верхней ступеньке у колодца и вглядывалась в лица окруживших ее людей. Иногда взгляд ее скользил над толпой. Казалось, она чего-то ждет, но не знает, откуда явится знак: из толпы, изнутри нее самой, с неба?
Те, кто знал, что Хойт имеет отношение к девушке, засыпали его вопросами:
— Она никогда не разговаривает?
— Она не говорит вслух. Только изнутри. Она эманакир.
— А откуда она взялась? Из-за моря?
— Вы имеете в виду — из моей страны? Нет. Я нашел ее в Ланнелире.
Он чувствовал себя именинником, ибо имел честь сопровождать ее. Машинально он потянулся и зачерпнул из ведра. Вино было желтое, очень чистое — настоящее вино Равнин. Все пили его, выпил и вардиец. Наверное, что-то в нем изменилось...
С легким удивлением он обнаружил, что дремлет на скамейке, удобно прислонившись к стене. Было очень жарко. Случилось что-то очень странное, но в этом не было ничего неприятного или неправильного. Все происходило как должно.
Вся площадь Лепасин была забита народом. Даже на террасах холма сидели люди — на битых камнях или прямо на траве, прячась от солнца под самодельными зонтиками. В окнах и дверных проемах виднелись лица. Те, кто имел крепкие руки, взобрались на развалины древних дворцов. И в довершение всего Хойт увидел важные бородатые морды нескольких своих овец, выглядывающие из-за колонн.
Солнце перевалило через зенит.
И вот девушка поднялась со ступеньки.
Все наблюдали, как она спускается и идет через весь рынок. А затем сотни людей добровольно, послушно снялись с места и последовали за ней.
Она прошла через весь разрушенный город, по его маленьким дворикам и пыльным улицам. В двадцати-тридцати шагах за ее спиной следовала толпа народу. В некоторых местах, где каменная кладка грозила обвалиться и перекрыть дорогу, девушка останавливалась и, казалось, раздумывала, не стоит ли свернуть. Но тут же молодые мужчины во главе со светловолосым заравийцем забегали вперед и с криками и смехом, вздымая густую пыль, расчищали ей путь.
Похоже, девушка была хорошо знакома с историей.
Она подошла к дому, который когда-то принадлежал человеку по имени Орван и служил своеобразным приютом отверженных. В свое время там нашел убежище Ральднор, а также Рас, будущий предатель. Девушка в одиночестве вошла в дверь, миновала круглый зал, помедлила и снова вышла. Шествие продолжилось. Она свернула к дому в верхнем квартале, где прежде жил оммосец Йир-Дакан, но заходить туда не стала. Столбы у входа, увенчанные ликами Зарока, давно пали под ударами молотов. Пройдя через весь город, девушка подошла к заброшенному дворцу, откуда дорфарианский гарнизон правил Равнинами. Именно здесь колокол вызванивал комендантский час, здесь задумывались зверства и грабежи — и именно здесь в ночь Пробуждения по слову Ральднора весь гарнизон погиб, захлебываясь кровью.
Девушка ступила под холодные своды дворца и задержалась там. Лишь немногие последовали за ней, чтобы не упускать ее из виду и, в случае чего, защитить. Люди вообще редко отваживались зайти в это здание. Среди Висов и полукровок оно пользовалось недоброй славой, а для чистокровных степняков до сих пор оставалось средоточием боли и горя.
Были и другие места, которые посетила девушка. Еще один дом, где жил Ральднор; импровизированная кузница, в которой был выкован первый дорфарианский меч с грубым, но страстным изображением Анакир (он и сейчас висел на одной из ее опор, медленно ржавея); улица, где, по преданию, Ральднор убил огромного белого волка.
Солнце клонилось к горизонту, наливаясь предзакатным золотом.
Толпа по-прежнему следовала за ней по пятам. Некоторые возбужденно переговаривались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73