Зверь находился ярдах в пятидесяти от меня и тихонько пробирался по тропе прямо к моей засадке, то и дело останавливаясь и оглядываясь назад, насторожив уши, и прикидывая, далеко ли еще до сопящих преследователей. Поразмыслив секунду-другую, он дергал хвостом и снова двигался вперед, опустив голову к самой земле. Голову его венчали восхитительно симметричные ветви рогов с огромным множеством отростков, и шел зверь прямо на меня.
Наверное, всегда наступает момент, когда охотник, оказавшись лицом к лицу с нерукотворной красотой величественного оленя, вдруг утрачивает всю свою решимость и не смеет спустить курок. То же самое испытывал и я в тот момент, когда навел старый дробовик и прицелился прямо в основание его массивной шеи. По мере того, как олень вырастал перед моим взором, я просто-таки мог прочесть по его глазам, о чем зверь думает:
«Вот сейчас как прокрадусь мимо этого здоровенного дуба, потом сверну на запад, проберусь через вон те тростники — и был таков; и пусть эти глупые костогрызы гадают, куда я делся», — по всему судя, размышлял он, поводя ушами, точно «чашами» радаров.
И, как оно бывало с десятками охотников до меня, инстинкт одержал верх — и я аккуратно нажал на курок. Наверняка оглушительный грохот и сотрясение воздуха от разрыва патрона на мгновение меня оглушили, хотя в тот миг я даже не заметил, как разрядилось ружье, равно как и не ощутил и болезненной отдачи.
Гигантский олень встал на дыбы — и завалился назад секунду спустя после того, как заряд крупной дроби ударил его точнехонько в основание шеи. Я загнал в патронник очередной патрон и опасливо преодолел то небольшое расстояние, что отделяло меня от распростертой на земле туши.
«Странное дело, — помнится, подумал я, — я отлично знаю, что он мертв, но вот сердце у него почему-то со всей отчетливостью бьется».
И тут же осознал, что слышу стук собственного сердца, которое, того и гляди, выскочит из груди. Ощущение было такое, словно с каждым ударом руки мои цепляются за электроизгородь. Должно быть, у меня из-за перевозбуждения что-то вроде сердечного сбоя! — догадался я. Неужто взрослый мужчина способен так разволноваться только из-за того, что подстрелил оленя? Однако ж с тех пор мне не раз доводилось слышать о видавших виды охотниках, испытывавших те же симптомы.
Я внимательно осмотрел превосходный экземпляр, затем несколько раз пересчитал отростки на рогах. После того, как сердцебиение слегка унялось, я решил, что надо бы освежевать оленя до того, как подоспеет Хэппи проверять, попал ли выстрел в цель. Я не сомневался, что, при его-то охотничьем опыте, Хэппи, несомненно, узнал звук собственного ружья и в точности вычислил место, откуда он раздался. Но едва я занес над тушей нож, внезапно затрещали сучья, зашуршали ветви, и на тропе позади меня снова послышалось тяжелое дыхание. Это подоспел Хэппи. И чего стоили все его предостережения, все его лекции касательно того, что ни в коем случае не дозволяется покидать собственную засадку до окончания охоты! Ломая тростники, продираясь сквозь камыши и колючие лозы, он сломя голову мчался к засадке номер двадцать.
— Ну же, ты подстрелил его, подстрелил или нет? — задыхаясь, вопросил он. Лицо его раскраснелось, на лбу кровоточила царапина, — верно, задел за сук, ломясь через болото и чащу. И тут Хэппи увидел громадину-оленя.
— Господи милосердный! — благоговейно воскликнул он. — Экий красавец-то! Ну-кось, посчитаем, сколько у него отростков. — Хэппи насчитал восемь. Я, впрочем, претендовал на все девять, но Хэппи стянул с пальца обручальное кольцо — проверить, удержится ли оно на последнем отростке. Не-а, этот уже не считается. — Кажется, таким взволнованным я видел его впервые в жизни; я готов был поклясться, что сердце его колотится точно так же, как и у меня — несколько минут назад. Возможно, тогда я этого не знал, зато знаю теперь: настоящий спортсмен испытывает ощущения куда более острые, если трофей достается его детям или гостям.
До сих пор мне как-то не приходило в голову, что гигантского оленя еще предстоит вытаскивать из лесу. Но вот, наконец, я с запозданием осознал, как далеко в чащобу мы забрались и как непросто будет доставить оленя к лодке. Я знал, что выпотрошенный он станет отчасти полегче, и все-таки перспектива тащить на себе тушу весом по меньшей мере в три сотни фунтов внушала мне некоторую тревогу.
— Да расслабься, старина! — приказал Хэппи. — Ты знай себе радуйся, а уж дотащить-то мы его дотащим. В Нью-Йорке найдется немало богатеев, которые что угодно отдали бы за то, чтобы оказаться сейчас на твоем месте.
— Да знаю, знаю… но разве нам такая туша по силам?
— Э, тоже мне, горушка для степняка! — воскликнул он. Это свое любимое присловье Хэппи поминал всякий раз, когда перед нами вставала трудная задачка. Он извлек на свет маленький армейский топорик, — на поясе у него болтался целый арсенал, — и срубил молоденькое деревце. Очистив ствол от листьев и веток, мы перевернули оленя на спину и привязали его за ноги к шесту. Хэппи взялся за шест спереди, я — сзади, и мы двинулись по тропе, спотыкаясь и пошатываясь под непосильной ношей.
Добравшись до очередной засадки, мы устраивали небольшой привал и в подробностях обсуждали с охотниками великое событие. Очень скоро Хэппи взял роль рассказчика на себя и изрядно приукрасил первоначальную версию. Пока я слушал с открытым ртом, тщетно пытаясь вставить в разговор словечко-другое, Хэппи излагал историю удачного выстрела во всех деталях, многие из которых оказывались новостью даже для меня.
Пространно обсуждались размеры оленя, и так ли велики у него рога в сравнении с добытыми в предыдущие годы, и чьи замечательные, высокоталантливые собаки выгнали зверя прямо на мою засадку. Однако мне не давало покоя то, что все эти опытные охотники явно недооценивали вес туши. Большинство утверждали, что весит олень где-то около ста пятидесяти фунтов; некоторые называли цифру сто семьдесят пять. А я просто поверить не мог, что этакая тяжесть весит настолько мало: чувствуя, как ноют плечи, я ощущал себя жалким слабаком. Однако сострадательные охотники по очереди избавляли нас от ноши, и онемевшие плечи постепенно вновь обрели некоторую долю чувствительности.
Спустя, как мне показалось, час и несколько миль мы добрались до лодочной стоянки, эффектно пристроили наш трофей на носу и оттолкнулись от берега. Как и в первый раз, плыть было приятно и прохладно, и мне на всю жизнь запомнилась широкая, от уха до уха, усмешка на грубоватой физиономии Хэппи, в тот момент, когда лодка наконец-то пристала у лагеря.
Несколько любопытствующих жадно ухватили тушу, отволокли ее к месту для подвешивания и взгромоздили на старые весы для хлопка. Затем Ной, — все члены называли его «мистер Ноай», — который взвешивал дневную добычу в охотничьем клубе со времен его основания, со скрипом доковылял до весов и неспешно и аккуратно установил балансир на отметке «сто пятьдесят». Все глаза обратились к весам: выровнялись ли они? Но даже невооруженным взглядом было видно: мой олень — гораздо тяжелее; я, собственно говоря, знал об этом с самого начала. Ной стал постепенно, дюйм за дюймом, передвигать балансир, всякий раз прибавляя по пять фунтов, пока не достиг отметки «сто семьдесят»: только тогда весы постепенно начали выравниваться. Еще три деленьица — и прозвучало официальное и неоспоримое заявление.
— Што шемьдешять три фунта, — объявил он так громко, как позволяли голосовые связки восьмидесятилетнего старика, однако прозвучало это не громче сиплого шопота. Это означало, что живой олень, надо думать, весил около двух сотен фунтов! Когда тушу вновь закрепили над платформой для свежевания, рядом с моим трофеем все остальные олени казались просто карликами. Хэппи важно расхаживал взад и вперед, рассматривая, щупая и вслух оценивая прочие туши, и делая все от него зависящее, чтобы все в пределах досягаемости не остались в неведении насчет того, какого «конягу» тут завалили, плюс кто в этом деле расстарался.
Ни с того ни с сего Хэппи нагнулся, зачерпнул оленьей крови из лужицы под одной из висящих туш, и со всех ног устремился ко мне. Тем временем двое дюжих охотников, подкравшись сзади, ухватили меня двойной медвежьей хваткой, а Хэппи хорошенько вымазал мне запекшейся кровью все лицо, уши, шею и волосы.
— И что это вы удумали? — возмутился я, отплевываясь.
— Уж такой тут у нас обычай, Док. Тому, кто убьет своего первого оленя, лицо мажут кровью, — пояснил Хэппи. — Ты радуйся себе, что не промахнулся; а то тогда бы тебе подол рубашки обрезали считай что до самого пояса! — Все расхохотались от души, упиваясь мгновением, но никто не радовался больше, чем Хэппи.
Остаток поездки прошел куда менее захватывающе. Устроили еще один олений гон, а вечером несколько человек отправились пострелять белок и заплутали в лесу. Где-то с час мы встревоженно блуждали по болоту, прежде чем отыскали дорогу назад к реке и «поймали» проплывающего мимо рыбака, который помог нам найти лодку. Потерять ориентацию и безнадежно заблудиться на незнакомой земле — ужасное ощущение. Уж и не знаю, как мы оттуда выбрались, — разве что о нас позаботились Высшие Силы.
Голова того оленя, должным образом обработанная, до сих пор висит у меня на стене, и всякий раз, глядя на нее, я думаю о моем добром друге, Хэппи Дюпри, и об этой первой охоте. С любовью вспоминаю и наши недолгие выезды на рыбалку вечерами, ближе к ночи, когда начинают клевать окуньки. И откуда он только знал, где ждать хорошего клева — я просто диву давался! Неважно, рыбачили ли мы на реке или на небольшом искусственном озерце на ферме, Хэппи всегда выбирал удачные места.
От Хэппи я научился наслаждаться жизнью сполна, чтить и ценить природу и проживать каждый день так, словно он для меня — последний. Работай как вол, играй по-крупному — и пощады не проси!
В ту пору я и не догадывался, что в нашу поездка на реку Тенсо мы с Хэппи охотимся вместе последний раз. Однажды утром, вскорости после этого, Хэппи подъехал к железнодорожному полотну, проложенному неподалеку, — в этом месте он благополучно переезжал уже тысячу раз. Там не было ни шлагбаума, ни предупредительных световых сигналов; и в тот день грузовичок Хэппи и поезд оказались на переезде одновременно. Хэппи умер мгновенно. Но те, кому повезло работать и отдыхать вместе с ним, навсегда сберегут воспоминания о хорошем человеке и преданном друге.
22
Два дня, проведенные вдали от практики, обернулись одновременно благословением и проклятием. Мне ужасно понравилась охота на оленя среди болот реки Тенсо в компании Хэппи Дюпри и его буйной оравы. Никаких ночных звонков насчет лошадей, страдающих коликами; никаких тебе визитеров с больными собаками и кошками, стучащихся в двери спальни. Однако у этих двух дней свободы была и оборотная сторона: дома работа все накапливалась да накапливалась, и я знал, что по возвращении заплачу за это дорогой ценой.
Кроме того, я скучал по семье и слегка мучился угрызениями совести: я тут развлекаюсь, а Джан отвечает на телефонные звонки и объясняет, где я и когда вернусь. Я не сомневался, что Лайза уже сто раз, не меньше, спросила Джан: «Когда папа вернется?» — и получила тот же самый ответ, что и в прошлый раз. Том был уже достаточно взрослым, чтобы осознать, что такое охота на оленя и что для мужчины порою очень важно некоторое время побыть в лесу, позабыв о необходимости мыться и бриться, любуясь чудесами природы и получая опыт жизни в глуши, доступный столь немногим, что, называется, «из первых рук». Не знаю, понимал это все Том или нет, но я-то понимал, и, пересказывая свои ощущения сынишке, снова с удовольствием воскрешал их в памяти.
В течение следующих нескольких дней я вставал раньше обычного, пытаясь наверстать упущенное и обслужить всех клиентов, обратившихся ко мне за помощью, пока я забавлялся в лесах. Я удалял яичники у собак, кастрировал котов, выгонял глистов у лошадей, протестировал с дюжину стад; словом вкалывал, не покладая рук, с рассвета и до того момента, когда к ночи замолкал телефон.
— Милый, по-моему, на этой неделе ты совсем себя загонял. Неужто эти два дня, проведенные в лесу, так тебя воодушевили? — заметила Джан.
— О да, вне всякого сомнения, — заверил я. — Там, среди деревьев, общаясь с природой, в окружении трудолюбивых парней, у которых головы к нужному месту привинчены, привыкаешь смотреть на вещи иначе. Да и вообще, ты же знаешь, я человек такой: люблю работать до седьмого пота, тем паче что дома ждут замечательная жена и чудесные ребятишки.
Джан окинула меня долгим, внимательным взглядом, но промолчала. Я знал: ее «встроенные» радиолокаторы безошибочно почувствовали неладное. Нет, слова мои прозвучали не то чтобы нелепо; но подобный слог не вполне соответствовал моей обычной манере выражения. Наблюдая ее «лапшевый детектор» вблизи в течение семи лет, я пришел к выводу, что в этом отношении ей равных нет и быть не может. Скептически изогнув бровь и по-прежнему глядя на меня, Джан сверилась с листочком, приклеенным к холодильнику.
— Ага, так я и думала. На этой неделе — открытие сезона в охотничьем клубе «Раддер-Хилл», — и барбекю, и охота, — воскликнула она, иронически усмехаясь.
— А ведь и впрямь так! Ты, как всегда, права, — отозвался я, пытаясь изобразить удивление. — И мне ведь просто необходимо там быть, сама понимаешь. Вдруг какой-нибудь из псов попадет оленю на рога? Кроме того, сдается мне, и с интересами бизнеса надо считаться. Ты ведь посидишь на телефоне несколько часов, правда?
— Разумеется, тебе следует поехать. Пожалуй, еще и развлечешься впридачу! И, конечно же, на звонки я отвечу, — подтвердила Джан. — Вот только не вешай мне лапшу на уши насчет природы, и раненых собачек, и братства с парнями, у которых голова к нужному месту привинчена. Оставь все это для своей очередной речи на собрании скотоводов. — Джан отлично понимала, почему я пытался по возможности переделать как можно больше работы до конца недели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41