- Нет.
У Като затуманились глаза. Она не хотела, чтобы Диего увидел на них слезы, и быстро отвернулась.
- Я тебе принесла кое-что, - сказала она, шаря по карманам. - Ведь, может быть, завтра нас увезут отсюда, так сказала надзирательница.
- Я и пожалею, и порадуюсь этому. Здесь вам не место. А мы с тобой все равно найдем друг друга, когда все это кончится.
Она вынула из кармана гребенку.
- А как я тебя узнаю? На свободе я выгляжу иначе, и ты, наверное, тоже. Вот по этой зеленой гребенке я бы могла тебя узнать. Будешь носить ее?
- В волосах? - улыбнулся Диего.
- У тебя они сейчас длиннее моих, - прошептала Като. - Возьми гребенку. Мне ее дал буфетчик на стройке и хотел за нее поцелуй. Но его получишь ты. Потом Иолан брала у меня эту гребенку причесать котенка... Като снова засмеялась и утерла слезы.- А теперь её получит большой кот.
Диего размышлял, наморщив лоб.
- А что я дам тебе? Как узнаю тебя? У меня ничего нет. - И он поднял свои большие руки труженика: вот, мол, гляди - ничего нет.
- А поцелуй? - сказала Като.
* * *
Фредо, Гонза и Ярда стояли около четырнадцатого барака. Портной был перепуган отважным замыслом товарищей.
- Да я ведь не сделал ничего плохого, - жалобно твердил он уже в десятый раз. - А теперь зачем-то должен прикинуться мертвым. Если об этом узнают...
Фредо и Гонза объясняли ему, что он ничем не рискует. Старший врач дал согласие, Зденек берет на себя подмену карточек.
- А если они напишут в Прагу, что я умер? Вздор!
Они разубеждали Ярду, как могли. Гиглинг не рассылает уведомлений о смерти, а потом ведь все равно жена и дети Ярды остались в Освенциме.
- Ну, остались, - скулил "младенчик Ярда". - А что если они узнают обо мне что-нибудь страшное?..
Наконец его уговорили пойти лечь и подождать до полуночи, когда Зденек придет договариваться с блоковым. Если тот не согласится, тогда вообще не о чем говорить, вся затея отпадает.
Ярда залез в свой барак и в темноте забрался на нары. Закутываясь в одеяло, он услышал, как что-то стукнуло о доски под стружкой, и нащупал нож Мирека.
"Эх, раззява!" - подумал он и протянул руку к соседу, но место Мирека было пусто. У портного хватало своих забот, и он не придал этому значения. Мирек, наверное, пошел в уборную... Ярда заложил руки за голову, на мокрые, холодные башмаки, и смотрел в темноту. Вскоре воздушная тревога кончилась, и в бараке зажглась лампочка. Тут Ярда немного забеспокоился: соседнее место было в беспорядке, одеяло наброшено кое-как, а Мирека нет. В последнее время он выглядел прескверно и все глядел в это проклятое зеркальце...
Ярда тихо встал, оделся и пошел искать товарища.
10.
Казнь проходила с убийственной деловитостью и все же казалась нереальной, как кошмар; позднее никто не помнил всего по порядку.
В пять утра началась обычная побудка, послышались возгласы "Kafe-e-e hole-e-e"; в бараках раздавали черную бурду, шутки сегодня никому не шли на ум. При свете прожекторов узников погнали на апельплац. Потом староста Хорст со щегольскими усиками построил людей, но не так, как обычно. С помощью ребят из абладекоманды он образовал из шеренг каре, так чтобы все стояли лицом к виселице. Четвертая сторона каре осталась открытой, там, отделенные от мужчин колючей оградой, рядами стояли девушки.
Падал мелкий снег, в снопах света прожекторов он кружился перед черными дулами пулеметов. Мороз был не очень сильный. В половине шестого распахнулись главные ворота, орднунгдинсты заорали "Achtung!", и Хорст побежал навстречу начальству. Гуськом вошли трое - приземистый Копиц с трубкой, высокий, гибкий Дейбель с плеткой из кабеля и длинный, тощий Лейтхольд. Ворота закрылись.
Эрих вбежал в контору и вывел оттуда Янкеля. Маленький человечек не переставал улыбаться... Или это только казалось?
- Займись им, Карльхен, - сказал Копиц, не вынимая трубки изо рта. И даже не поглядев, выполняется ли его распоряжение, рапортфюрер, пошарив в карманах, извлек праздничный футляр с очками и какой-то документ. Он не спеша нацепил очки и принялся читать. Точный смысл его слов не доходил до узников, все глядели на Карльхена.
Тот вышел на свободное место перед виселицей и подождал, пока писарь с Янкелем подошли к нему. Тогда он слегка похлопал парикмахера по плечу и повел его к виселице. Писарь повернулся налево кругом и отошел к эсэсовцам.
Под виселицей стояла старая, средних размеров бочка из-под соли. Карльхен взял Янкеля за пояс и, как куклу, поставил его на эту бочку. Потом он сам влез туда же, что при его громоздкой фигуре оказалось уже сложнее; сперва он вскарабкался на бочку, встав на нее коленями. Бочка зашаталась, Янкель расставил руки, чтобы удержать равновесие и, подав плотнику руку, помог ему взобраться. Рослый Карльхен и маленький парикмахер стояли теперь вплотную друг к другу на бочке и смотрели на рапортфюрера, который все еще оглашал приговор.
Узники, уже не опасавшиеся, что бочка завалится, старались теперь разобрать, что там такое читает рапортфюрер. "Гестапо неоспоримо установило, - объявлял Копиц, - ход событий, имевший место в данном лагере в субботу четвертого ноября. Уголовник-рецидивист Фриц Грау и его сообщник Пауль Кербер подготавливали побег. В последний момент Пауль отказался от участия в побеге, и Фриц Грау велел парикмахеру Янкелю Цирюльнику умертвить Кербера. Сам он совершил побег, убив при этом свою сообщницу, шофера Марию Вирт. Через три дня он был задержан органами гестапо вблизи Нюрнберга и смертельно ранен, так как оказал сопротивление при аресте. Ныне остается привести в исполнение приговор над парикмахером, который для этой цели возвращен в лагерь "Гиглинг 3".
Рапортфюрер закончил чтение, сложил бумагу, положил ее в карман и снял очки.
- Начинай, Карльхен, - сказал он почти неслышно. Плотник осторожно, чтобы не шаталась бочка, поднял руки и снял петлю со столба. Слегка ослабив ее, словно опасаясь задеть за большой нос Янкеля, он надел ему эту петлю на шею и подтянул узел.
- Готово? - спросил Копиц.
- Jawohl! - отозвался Карльхен, еще раз похлопал Янкеля по спине и осторожно слез с бочки. Янкель остался стоять, стараясь сохранить равновесие. Все узники готовы были потом присягнуть, что он улыбался до последней минуты.
- Момент! - крикнул Дейбель и побежал через плац к другой стороне каре, где стоял Оскар с персоналом лазарета. - Я тебе дам закрывать глаза! - крикнул эсэсовец и хлестнул врача кабелем по лицу. - Смотри! - приказал он, сделав жест в сторону виселицы.
- Давай, Карльхен, - сказал Копиц.
Бочка покатилась из-под ног Янкеля.
* * *
Рабочие команды отправились к Моллю. Карльхен занял свое обычное место и зашагал вместе со всеми.
Девушки ушли работать в кухню и в казармы охраны. Ворота закрылись, прожекторы погасли, опустевший лагерь мог снова уснуть.
- Lagerschreiber, vorwarts! - заорал орднунгдинст, и писарь в конторе вскочил с места, бледный и перепуганный.
- Наступает твоя очередь, - зло сказал он Зденеку, который, как обычно, сидел за утренней сводкой. - Сейчас они потребуют портного к допросу. Вы меня уговорили закрыть глаза на вашу затею, ладно. Но идти за вас на виселицу я, то-ва-ри-щи, не намерен (дословно он сказал: "fur euch rote Bruder" - "за вас, красных братцев"). И если Копиц озвереет, я палец о палец не ударю, чтобы спасти тебя.
- Спасибо вам за все, вы хороший человек! - искренне сказал Зденек и пожал ему руку. Эрих поспешил в комендатуру, на ходу протирая очки.
* * *
Зденек содрогнулся, но заставил себя улыбнуться. В море ужасов, которые происходили кругом, он впервые попытался двинуться против течения спасти Ярду, маленького человека Ярду, который не верил, что эсэсовцы так злы.
Зденек взял в руки рапортички, полученные из бараков, и медленно перебирал их, прикидывая, какой по порядку пустить фальшивку о смерти Ярды. Надо, чтобы это сообщение поменьше бросалось в глаза, стало быть, место ему, безусловно, не в начале и не в конце списка. Где-то в середине.
Вот он, обрывок бумажного мешка, заполненный рукой поляка-блокового из четырнадцатого барака. Зденек ясно представил себе, как этот блоковый, выпятив губы, старательно выводит букву за буквой: "Выбывшие: Гичман Ярослав, портной из Праги, после полуночи обнаружен в умывальной. Самоубийство путем повешения".
Тут же лежала другая фальшивка - "переводка", подписанная Зденеком: "Заключенный Мирек Рудницкий, заболевший воспалением легких в тяжелой форме, переводится из рабочего барака No 14 в больничный барак No 8... Мирек? Кто он - Мирек, и с чего ему вздумалось наложить на себя руки? Зденек задумался, но не мог вспомнить лицо Мирека. Впрочем, он еще увидит его в мертвецкой, когда пойдет туда вместе с дантистом снимать золотые коронки. Итак, самоубийца. Зачем он это сделал? Был болен? Отчаялся? Быть может, если бы вовремя поговорить с ним по-хорошему... Зденек понурил голову. Столько ужасов вокруг, а помощи так мало, так ничтожно мало. Нет, в самом деле, всем его попыткам грош цена.
Он взял чистый лист бумаги, написал сверху: "Выбыли, причина - смерть" - и стал списывать фамилии с рапортичек. Где-то в середине он внес фамилию "самоубийцы" Ярослава Гичмана и радовался, что хоть Ярда-то будет жить.
* * *
В комендатуре рапортфюрер встретил Эриха возгласом: "Большие новости, приятель!" Впервые за много лет работы с Копицем Эрих Фрош услышал от него такое обращение. Писарь подавил опасения и вытянулся в струнку.
- Садись, - сказал Копиц, кивнув на стул.
В своем он уме? Писарь был стреляный воробей и не доверял эсэсовцам, даже когда они мило улыбались.
- Danke, sehr freundlich! - ответил он по-солдатски. - Я постою.
- Как хочешь, - сказал Копиц. - Итак, прежде всего, к твоему сведению, пришел приказ, вот он. - И Копиц хлопнул рукой по бумаге, которую только что привез курьер. - Фюрер дает лучшим из вас возможность отличиться на фронте. Сегодня или завтра вы поедете в Дахау. Что скажешь?
- Слава богу, - прохрипел писарь. - Хайль Гитлер!
Копиц прищурил левый глаз.
- В самом деле? Ну ладно, замнем для ясности. Итак, мы расстаемся. Если даже тебя из-за твоего горла не возьмут на войну, - он ткнул трубкой в шрам на шее Эриха, - сюда ты уже не вернешься. Здесь будет лазаретный лагерь.
- Лазаретный? - Эрих даже разинул рот. - А вы как же?
- Я? Ха-ха! Я молчу и не протестую. Тоже говорю "слава богу". Что, удивляешься?
- Вы, значит, останетесь здесь?
- Ты считаешь, что старый хефтлинк и хороший эсэсовец должны держаться подальше от больных? Да, это верно, Руди так и говорит. Но, наверное, я уже не такой хороший эсэсовец. Скажу тебе откровенно, надоело мне все это. Никуда больше не потащусь, буду ждать здесь конца войны.
- А герр обершарфюрер Дейбель?
- Он еще ничего не знает. Наверное, будет ругаться. Но мне уже все равно. Не нравится мне кое-что... Да вот хотя бы то, что фюрер хочет выиграть войну с помощью таких типов, как ты. Или новый лекарский помощник Тишер. Знаешь ты, что с завтрашнего дня он мой прямой начальник? Представляешь себе, этакие кретины берут в руки судьбы Германии... А впрочем, какое мне дело!
Писарь молчал, он заметил, что Копиц под хмельком. На столе среди бумаг стояла пустая бутылка.
Но рапортфюрер еще не высказался до конца.
- Это Тишер подложил нам такую свинью, - продолжал он. - Ему, видишь ли, страшно понравились я и "Гиглинг 3" - мол, образцовый лагерь, просто создан для лазарета, ха-ха! Вчера лагерь номер четыре, лагерь номер пять и еще бог весть кто начали бомбардировать Дахау запросами, куда им деть своих больных. Так этот олух Тишер не придумал ничего лучшего, как вспомнить обо мне. Сегодня уже прибывает полторы сотни больных из пятого лагеря. А я и не пикну. По правде сказать, сначала я не очень-то молчал и даже дал им понять, что у нас тут сыпняк. А они мне в ответ, что у них тоже. Что ж ты не смеешься, Эрих? Все прогнило, все идет вверх тормашками, зачем же мне мудрить больше всех?
- Куда прикажете деть этих сто пятьдесят больных? Разместить по старым баракам?
- Нет, не надо, пусть лежат все вместе, поместим их в женских бараках. Наших женщин сегодня днем переводят в пятый лагерь. Все идет как по маслу: три барака освобождаются, три барака будут заполнены. - Копиц умолк, опустил голову на руки, его толстые плечи дрогнули, и он издал такой звук, словно бы поперхнулся табачным дымом. - Крышка рабочему лагерю... Крышка особо секретному оружию "Фау-3". Наступление на фронте, стройка у Молля всё липа.
Писарь хладнокровно рассудил, что сейчас самое время выложить неприятную новость. Он щелкнул каблуками и сказал:
- Разрешите доложить, что портной, которого мне было ведено привести утром на допрос, с перепугу повесился ночью.
Эсэсовец медленно поднял голову, его узкие глазки были красны.
- Вы его спрятали, сволочи! А что, если я отыщу его в лазарете?
- Не спрятали, герр рапортфюрер, - отважно соврал писарь. - Он знал, что его ждет, думал, что его казнят утром, вместе с Янкелем. Пошел и повесился в умывалке...
- Заткнись! - оказал Копиц и протер глаза. - Составь акт, копию пошли надзирательнице, она заварила всю эту кашу, с ней и разбирайтесь... В чем еще вы хотите меня околпачить?
- Других происшествий не было, герр рапортфюрер. Зеленые немцы, кроме меня и Пепи, все на стройке. В Дахау нам ехать всем вместе, когда они вернутся с работы? Или вы позвоните к Моллю, чтобы их откомандировали прямо оттуда?
- Ты что, смеешься надо мной! - вдруг вспылил Копии. - Разве я могу откомандировывать? Разве меня ставят в известность о чем-нибудь? Вечно я ничего не знаю, тычусь, как слепой щенок, жду, что придумает наверху идиот Тишер или хитрая сволочь Россхаупт! Я... - он махнул рукой. - Проваливай, с тобой тоже говорить не о чем. Я вызвал тебя, быть может, в последний раз, хотел услышать человеческое слово... Я ведь тебя не обижал... ты-то лучше всех знаешь, что у меня всегда были добрые намерения... насчет Германии и вообще. А ты, вместо того чтобы оказать мне что-нибудь приятное, например: "После войны я к вам зайду, Алоиз, разопьем бутылочку...", - ты...
Копиц опять опустил голову на руки.
Эрих Фрош, видимо, и в самом деле был не так уж подл; по крайней мере сейчас он сохранил собственное достоинство и промолчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62