— Потому что то — не те мертвецы, — усмехнулся Иггельд.
— А какие тогда мертвецы заветного серебра боятся?
— Известно какие, — развеселился лекарь, — сказочные!
— Вот уж и правду молвил, — вместо того, чтобы, как опасался княжич, обидеться, Вежель начал похохотывать вместе с Иггельдом. Поняли друг друга!
— А еще чего расскажешь?
— Ну, говорят еще, что создали когда-то боги первые сребреники, людям в подарок, чтоб не меняли шило на мыло, а торговали сметливо, и сделали те монетки вот из этого самого серебра заветного. Только нашлись умельцы — перековали то серебро на мечи. Так и не стало сребреников, а название — осталось.
— Ну, уж напридумывают же! — восхитился Иггельд.
— А теперь, наоборот, за древнее серебро кучи денег дают, — Младояр пыжался тоже сказать что-то умное.
— Бывали случаи, что и войной ходили друг на друга из-за меча одного, твоей кольчужке сродственника! — совершенно серьезно молвил Вежель, — Много чудес за теми мечами водится, да еще больше — придумали. Но — точно, такой меч любой бронзовый враз рубит, на железном — зазубрину оставляет не меньше, чем тот железный сделал бы на деревянном! В те времена, еще до Древних Льдов, а также промеж первыми холодами и вторыми, когда по небу змеи крылатые летали, что счас — ласточки, тогда такой меч цены в руке богатырской не имел. Враз — голову змею рубил. А кольчуга из серебра заветного… Не знаю, кто и когда такую сплел. Кому… Но — драгоценна!
* * *
— Чудны дела творятся вокруг кольчужки нашей! — глаза княжича блестели, изнутри так и перло — рассказать другу-наставнику все новости.
— Минуло лишь два восхода, как слух пошел? — удивился Иггельд.
Минувшие два дня ведун провел вне Крутена. Поехал к пещерам менять горный воск на подземный мед. Гомозули, как обычно, показываться не пожелали, но глиняные горшки с драгоценным черным лекарством за ночь исчезли, вместо них Иггельд нашел сосуды медные, тонкой работы — такие на вес серебра идут, а в них, в красных пузатиках — пещерный мед. Тайну происхождения своего лекарства подземные жители ни за что ни раскроют, да какое там — их самих-то видят раз в двунадцать лет, да и то — по случайности. Лекарь не стал брать с собой на этот раз Младояра, уж трижды ездили, да ничего интересного и не видели. Велико диво — вход в пещеру, да белая плита, за которую людям заходить не велено, а то гомозули осерчают, да все входы наверх закроют. Врут, конечно — все равно где-то, да откроют, уж больно молоко любят, да мед пчелиный. Без торговли, пусть меновой — какая жизнь? А плиту для того и положили — люди на нее днем свои товары складывают, проходит ночь — к утру подземные недороски свое оставляют, на обмен. Гомозули грамотны, ежели торг какой особенный, как у Иггельда — кладешь поверх товара бересту с пожеланием, белоглазые прочтут, исполнят…
— Купцы так и забегали, будто в их муравейник ветку сунули! — рассказывал Младояр.
— А, может, сапог?
— Не, не сапог, — засмеялся княжич, — муравейники целы!
— И что же, много ли нашлось желающих ту кольчугу купить?
— Поначалу толпа стояла, даже некоторые из дружинников счастье попытать пришли. Даже Речаня со своими пирогами приперся! Но когда самые толстые купчины по-одному к отцу заходить стали, да слухи пошли, какие мены предлагают — вся торговая мелочь и отхлынула. В конце концов, осталось четверо купцов, все другие — отступились.
— И сколь велики посулы?
— Да ты не поверишь! — воскликнул Младояр.
— Поверю, — успокоил княжича Иггельд.
— Отец смеялся — нессиль кольчужные плащи предложил, вот уж воистину, своего добра что ли мало?! Все одно, что везти олово торговать на Оловянные острова… Хотя что у них, нессилей есть, окромя оружья? Зато много — разговор аж о тыщах. Салех готов два каравана с шелками цветными, умелыми руками хуасей сотканными, вместе с двугорбыми отдать…
— Умерзнут в зиму, — пожалел добрых животных лекарь.
— Дык их сразу и сторговать можно, все одно деньги, — резонно возразил юноша, его нос с шумом набрал в легкие воздуха, дабы продолжить, — Галий серебра предложил, да трудно представить сколько. Мерил в тысячах тысяч драхм, я и цифер таких не знаю… Четвертый, из Хиндеи — злато да лалы со смарагдами предлагал, злата — что сам князь весит, а узоречий — сколько я. Представляю, буду сидеть на краешке весов, свесив ножки…
— И что же князь избрал? Горы серебра, злато иль шелка?
— Князь наш Дидомысл объявил, что думать будет, это раз. И второе — мол, просят купцы слезно, как решит, кому кольчугу продать — чтоб никто не знал, а то, мол, пограбят, коли прознают!
— Неплохо князь придумал! — подмигнул ведун воспитаннику.
— Что придумал? — удивился словам Иггельда Младояр.
Но старик не стал отвечать, лишь хохотнул еще раз…
— Ладно, Игг, не хочешь объяснять — и не надо, — княжич уже давно привык к такого рода воспитанью — ведун частенько заставлял Младояра ворочать мозгами в стремлении разгадать суть какой-нибудь недоговоренности. И, как обычно, старик устраивал дело так, что он — умный, чему-то смеется, а Млад — дурак, не понимает… — Помнится, рассказывал ты мне, как досталась тебе кольчужка, что, мол, снята она с каменного истукана отважным горцем…
— Кто его знает, отважным иль жадным? Скорее — второе. Стал бы ты, Млад, снимать с идолища, даже ежели то божество тебе чуждое, одежду ему дарованную?
— Нет.
— А коли то памятник любви беззаветной?
— Так что за истукан, расскажи, Игг! — Младояр обожал такие истории, — Кто поставил его, когда?
— Истукан — не истукан. Скорее каменное изваянье. Я позже сам взбирался на ту гору, мысль еще свербела — а не вернуть ли кольчужку на законное место. Да не получилось. Видать, когда кощунственное деяние свершилось, рухнула скала за тем парнем, повезло ему — удержался за краешек, над пропастью повис. Руки сильные, тело подтянули, ушел смельчак невредимый. Токмо кольчуга ему все одно удачи не принесла. Задушили во сне… Говорят, и ее тоже — задушили…
— Кого — ее?
— Слушай, лучше по порядку. Ну, глаза у меня и сейчас зоркие, вот только нитку в иглу вдеть никак не получается, — Иггельд уже объяснял княжичу, хочешь не хочешь, а к старости только вдали четко и видишь, — долго я смотрел на то место, где та каменная дева стояла.
— Дева?
— Все легенды говорят — дева, — подтвердил старик, — смотрю — вроде ноги стоят каменные, а выше — ничего. Как будто только на кольчуге все и держалось. А может — так оно и было. Если кольчужка та ушедшей в навь красной девице принадлежала, частичка духа ее там и прижилась, тем и камень держался. Ведь стоял, мудрецы сказывали, давно, два льда пережил, и — вот… Покрали кольчугу — и камень рассыпался.
— Кто же его туда занес, на вершину скалы?
— Не занес, Млад, я долго приглядывался, остов каменной девы прямо из скалы рос, я так думаю, ее из верхушки горы и вырубили! Лица ее никто из живущих смертных не видел, но сказывали — красоты неземной. Вот только давным-давно прошел теми местами народ, чьи боги запрещали рисовать да из камня ваять изображенья людей да живности. Залез их каменотес на вершину, да тот лик прекрасный и побил, голову статуи разбил, а ниже — не тронул. Не жаден тот народ был, на кольчугу не покусился — исполнил закон, да пошел дале…
— А еще?
— Еще сказывали, в недавние времена приходил в те края тот, кто деву из камня вырубал…
— Он кто, человек или бог?
— Бог не бог, а как увидел, что с ликом любимой сделали — сел рядышком, да три дня рыдал.
— А потом?
— Потом — ушел, — пожал плечами Иггельд.
— Как же он, ежели бессмертный, свою любимую девушку от смерти не спас? Или только рыдать и умел? — возмутился Младояр.
— То древняя легенда, — вздохнул старик, — пока они вместе были — всех врагов побеждали, и волшебников, богов, змеи крылатые службу несли… Вот только отправилась как-то та дева к отцу родимому, повидаться. А тот ее и предал, врагам отдав. За какую-то малость…
— Такого быть не может, — твердым голосом произнес княжич.
— Потому и помнят сквозь тьму лет, кабы делалось лишь то, что может — давно б забыли, — объяснил Игглеьд.
* * *
— Чего это они засуетились? — недоумевал лекарь, которому никак не удавалось пройти в княжеские палаты. То и дело Младояр — ужом ввернулся, проскочил. И машет рукой наставнику — чего, мол, застрял.
Все-таки, как меняется человек, вернее — как преображает его то дело, которым он занимается. Полвека назад, отроком, Иггельд тоже пролез бы, кого и толкнул — ничего. Тридцать лет назад — расшвырял бы этих купчишек да служек, что снуют туда-сюда. А встал бы кто на пути — отметелил бы так, что мало не показалось. Двадцать лет назад пред ним расступались, как пред князем. А кто он теперь? Первый лекарь — оно, конечно, любовь народа, почет. Вот только до каких пределов почет этот самый? Никто ведь дороги не даст. Ну, положим, князь правильно делает, что велит двери открывать не более, чем нужно, один человек проходит — и хватит! Опять же, за толпой страже не уследить…
— Чего стоишь, Игг? — княжич ухитрился выскочить, едва не уронив двоих разодетых в пух и прах торговцев с дальних земель — те никак не могли решить, кто пройдет первым.
— Я думаю, — объяснил ведун.
— Нашел место думать — в толпе у дверей, — хмыкнул паренек.
— Думать можно везде!
— Во-во, Сократос нашелся!
— Отчего ж Сократос?
— Читал я в элласском свитке, как-то забрали Сократоса в вои, а ему мысль в голову пришла, ну, он встал посреди военного стана, и начал ее думать. Так целый день и простоял, остальные вои его обходили…
— Забавно, но не верится, — старик даже не улыбнулся, — так что, Млад, не пойдем, что ли, сегодня с князем о деле говорить?
— Счас схлынут, погодь немного, я наверняка знаю, — Младояр, оказывается, успел что-то разнюхать.
— Что так?
— Продали нашу кольчужку!
— А кому?
— Князь велел челяди отвечать — мол, покупатель пожелал остаться неизвестным!
* * *
Княжич вот уже два дня не покидал Старых Палат. Читал и читал, не давая себе возможности отвлечься. Ведь стоит задуматься — и перед глазами Сойка, как он ее видел тем утром, нагая, груденки милые так и торчат наперед…. Ну, прогнала, ну — ладно! Все ссорятся — мирятся. А она укатила с отцом, куда — неведомо, терем пуст стоит. Ведь, небось, теперь прознала, что Младояр — княжий сын. Наверное, ей — все равно. Ну, хоть весточку оставила бы… Вроде чтению-письму обучена. Или передала б через кого. Неужели, и в правду — нелюб ей Младояр?!
Чего-то папаша-то ее засуетился. Ну, не из-за Млада, то — ясно. Тоже, небось, кольчужку купить захотел? Да кто их, купцов, знает. Один терема во всех градах ставит, в золоте ходит, а на поверку — пуст. Иной дровишко пожалеет в печку кинуть, сухари ржаные всю зиму грызет, а ладьи его она за одной по морям снуют, да в подвале сундуки со златом закопаны… Ведь он, Младояр, богатств Хугинсона не считал!
— Да, Млад, разворошили мы гнездо змеиное! — это наставник, прямо с порога.
— Что так, Игг? И почему мы?
— Ну, кольчуга-то наша, вроде?
— И что мы ей разворошили? — заинтересовался Младояр.
— Сбегай ко двору отцовскому, новостей наслушаешься, — посоветовал Иггельд, усаживаясь на лавку.
— Не хочу я никуда бегать, — огрызнулся княжич, — здесь жить буду, среди свитков!
— И здесь умру… — в тон княжичу продолжил старик.
— И умру! Вот…
— И напишут тут большими буквицами, мол, умер здесь княжич Младояр, горюя любовью неразделенной…
— Слушай, Игг! — Младояр вскочил, кровь бросилась к лицу.
— Слушаю, — любезно поддакнул ведун.
— Да ладно, все равно — не поймешь…
— Куда уж мне понять! Для меня любовь — первая теплая вдовушка, что не оттолкнет!
— Слушай, Игг… — на этот раз данная пара слов вылетела из уст княжича совсем в другом тоне, — объясни, наставник… Вот, тебя — любая привечает, отказа нет. А мне, прямо в лоб — ты, мол, ведун поганый! И не будет с тобой любви… Разве ведуны поганые? С чего?
— Не поганы люди ведущие, но и не все так просто. Молод ты, княжич, только начинаешь постигать науку любовную. Младая любовь — штука не простая, глазу юноши, иль девушки угодить не просто. Любая мелочь оттолкнуть запросто может. Сколько бывало — увидит пятно роимое, что волосами поросло — и конец любви. А то запах не понравится, иль даже — зуб кривой… Случай помню — хоронил сын отца, а потом ему девка его, с которой любовь водили — и заявляет, мол, ты мертвое тело руками трогал, а теперь меня теми же пальцами. И, представь — так и разбежались в разные стороны. А ведуны, да волхвы, они для народного разума тайну в себе носят. А таинства — они одних притягивают, других же — отталкивают. Мало ли какого ведуна твоя дева в младенчестве видела, может — носили пугать от заиканья к лесному отшельнику. Напугают до рвоты! Вот, с тех пор — может, и поганы для нее любые ведуны. Может, она боится, разденешься — а на теле чего не то, знаки страшенные…
— Видела она меня раздетым, не отталкивала, — признался юноша, — я, глупый, сказанул, мол, тогда-то у тебя крови были, потому не понесешь, ежели сегодня… Она удивилась — откель знаю. Ну, я про Луну только и начал — а она сразу и говорит… Мол, ведун ты, а не честный отрок, поганый ты…
Старик некоторое время молча смотрел на паренька. Холодно так, как на больного неизлечимого. Младояр нутром почуял, что нет у наставника к нему никакого сострадания, все понимает — но помогать не станет.
— Забудь ту девку, мало их что ли? — только и посоветовал лекарь.
— Не хочу я забывать!
— Только впустую измаешься, не вернуть тебе ее нежности, законы любовные жестоки, — как холодной водой из ушата по утру, — побил бы ее — простила, обманул с другой — долго бы злилась, да, может, и сделала бы вид, что забыла, а тут — просто ты ей не мил. Тем боле — дети вы, и ты, и она. Другую найдешь. Небось, вечерами ходишь, зовут по улицам в дом зайти, сбитня испить?
— Да, частенько, — огрызнулся Младояр, — и девчонки зовут, и молодушки зазывают, и отроки тож… Токмо с Сойкой любовь была!
— Любовь, отроче, такой малостью не рассыпается, коли любовь Лада пошлет — счастлив всю жизнь будешь, а девка, коли влюбится, не то, что такой малости, как твоя дура, не испугается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51