– Но ты был к нему привязан…
– А почему бы и нет? Я был тронут им – его мечтой. Но он никогда не знал – и так и не узнал, как не знаешь и ты – сколько я сделал для него. Что я сделал…
Зелеев опять выпил из бутылки.
– Твой отец был глупцом, дураком во многих отношениях, и я не раз говорил ему об этом, и он улыбался и знал, что я прав. Но он хотя бы знал, как любить – не то что ты, Александр.
В неожиданном порыве сочувствия и симпатии он протянул Габриэлу бутылку, позволил хлебнуть дважды, а потом отнял опять.
– Любить – это талант, mon ami.
– У меня никогда не было особых талантов, – развел руками Александр. – Ни к чему на свете.
– У Мадлен – есть, – продолжал Зелеев. – Как у Ирины – она знала, как любить… порывисто, щедро, сильно. Она совершала ошибки, она выбирала неосторожно и неблагоразумно – она б научилась, если б ей было отпущено время. Мадлен очень похожа – страсть вместо рассудка… но она научится.
Он слегка улыбнулся.
– Я ее научу.
– Я хочу видеть ее, – Габриэл облизнул свои пересохшие губы кончиком языка. – Господи, у меня во рту сухо. И я – трезвый. Дай мне бутылку.
Зелеев убрал бутылку.
– Мне нужно выпить.
– Ты хочешь видеть свою дочь или пить? Что-то я не пойму.
– Ты не всегда был таким бессердечным.
– Больше из жалости. Взгляд Зелеева стал жестче.
– Чего ты ждешь от меня, Александр? Что я, по-твоему, должен делать? Заплатить тем людям из Амстердама?
– Я не знаю…
– Разве ты не понимаешь – даже если я заплачу твои долги… ведь они уже видели Eternit?, они уже поняли ее ценность.
Он опять наклонился через стол и любовно погладил скульптуру.
– Они возьмут мои деньги, а потом заберут еще и скульптуру.
– Может, и нет, – с надеждой проговорил Александр.
– И ты собираешься рискнуть? – Тон Зелеева становился все холоднее. – Разве для Мадлен уже не достаточно потерь? Ты что, не понял, что я тебе рассказал о ее жизни?
– Да, конечно! – ввалившиеся глаза Александра наполнились слезами. – Все, что я наделал, все мои ошибки, моя вина – я знаю, я знаю.
– Тогда самое важное для нас – сохранить Eternit? для нее, – русский опять говорил мягко. – Утром, в первую очередь, я положу ее в банковский сейф – пока ты не будешь готов передать это Мадлен собственноручно.
– Как я могу встретиться с ней – лицом к лицу?
– Я найду тебе врача, Александр, – Зелеев опять взял бутылку и посмотрел на Габриэла сквозь пустой стакан. – Но ты знаешь – тебе придется покончить с такой жизнью, с этим твоим миром, mon ami. Ты должен приготовиться взглянуть в лицо своему прошлому и будущему – так же, как своей дочери.
Он посмотрел на дрожащие руки Александра.
– Ты – наркоман, – сказал он просто. – Тебе нелегко будет бросить.
– Но я хочу.
– Но тебе, прямо сейчас, нужен морфий, n'est-ce pas?
– Ты ведь сам знаешь – да.
– А мне нужна водка – но только водка, и то редко теперь. И я по-прежнему от нее встаю на дыбы – ты помнишь это, Александр? Она всегда вливала жизнь в мою мужскую штучку, подбавляла жару, ты помнишь?
– Конечно, я помню, – уныло ответил Александр.
– Та ночь, – настаивал Зелеев, разгоряченный спиртным. – И это ты помнишь – да? И это? Нет, ты не помнишь – и к лучшему, ох как к лучшему!
– Не напоминай, – Александр, сидевший, сгорбившись, на кровати, спрятал лицо, зарывшись в старый продавленный матрац.
– Просто помни о всех трудностях, друг мой. Тебе нужно их все одолеть, если ты хочешь увидеть Мадлен. И своего внука.
– Расскажи мне о Валентине, – попросил Габриэл, отчаянно хватаясь за перемену темы. – Он золотоволосый – как Магги?
– Темноволосый – как его отец, с темно-голубыми глазами, иногда совсем цвета индиго… при другом освещении, – Зелеев помолчал лишь секунду. – Если ты будешь сообразительным, ты поймешь – теперь отличный момент для Стефана и Эмили. Теперь, когда даже твой сын – на которого они возлагали столько надежд, которого так баловал его отчим… пошел по стопам всех Габриэлов… разочарование только распалит их угрозу.
– Перестань, – Александр еще глубже зарылся лицом в ладони.
– Твой сын – порченый, ты знаешь, Александр?
Дрожащие руки взлетели в стороны от побелевшего лица Александра.
– Что ты имеешь в виду?
– Руди, твой сын – гомосексуалист. Милый, хороший молодой человек, но только – гей. Догадываюсь, как взбешен его отчим.
– Бедный малыш Руди!
– Ему уже двадцать два, mon ami. Высокий и красивый – так похож на сестру, которую он обожает. Мне он нравится – очень. Он напоминает мне тебя – много лет назад, но он – сильнее.
– Какой ты жестокий сегодня, Константин!
Зелеев пожал плечами.
– Допустим. Лететь через океан, чтоб пообедать в этой клоаке – это не делает меня добрым. Или я неправ?
Александр ничего не ответил.
– Зачем ты забрал Eternit?, Александр?
– Чтоб спасти ее… конечно… и ты это знаешь.
– Тогда завтра утром у тебя будет шанс достичь своей цели.
– Если бы банки были открыты, я бы сделал это немедленно.
– Отлично, – Зелеев широко зевнул. – А теперь тебе лучше отдохнуть.
– А ты не пойдешь в отель? – спросил Александр.
– Я не оставлю тебя одного этой ночью.
– Тогда ложись на мою кровать.
– Тебе привычнее спать со вшами, чем мне, mon ami. Я просто посижу здесь – несмотря на маленькие неудобства. Но я потерплю.
Меньше чем через полчаса Зелеев, допив бутылку водки, крепко уснул, навалившись на стол, лицо его упало на руки. Было уже больше трех ночи. У Александра сна не было ни в одном глазу, и он просто смотрел на русского. Безжалостность Зелеева больно ранила его, но он был достаточно честен перед собой, чтоб согласиться – все справедливо. Да и потом, немногие бросили б все и полетели через Атлантику – к такому дегенерату-неудачнику, каким он себя считал.
– Конечно, – произнес он мягко. – Никто. Кроме Магги.
Этот человек опекал и защищал его дочь, когда собственный отец так и не смог этого сделать. Этот человек двадцать лет назад спас его от тюрьмы и все еще не отрекся от него. И он был единственной ниточкой, тянувшейся к Магги и внуку.
Очень бережно, стараясь не пробудить Зелеева от пьяного сна, он поднял его со стула, обхватил за талию и отвел на кровать. Константин слегка застонал. Александр снял с него щегольские, сиявшие блеском ботинки и укрыл его дорогим, безупречно сшитым пиджаком. Несмотря на тошноту, мутившую желудок, Александр улыбнулся. Да, этот человек никогда не менялся, не расставался со своими дорогостоящими привычками и запросами. Он высоко держал свою планку. Габриэл слегка коснулся рубашки Зелеева из чистого шелка, расстегнул пуговицу у ворота и вдруг напомнил себе, что Зелеев тоже не без греха и изъяна. Уж кто-кто, а Александр лучше других знал, что русский был способен на периоды самого необузданного разгула. Но тем не менее – вот он лежит, по-прежнему джентльмен, такой безупречный и сильный. И все еще друг.
Зелеев начал шевелиться.
– Спи, спи, – прошептал Александр и сел на стул. Вцепившись пальцами в свою пропахшую потом рубашку, он видел, как его руки дрожали, и знакомые боли в желудке опять начались. Ему так отчаянно нужен был морфий – и он лгал, говоря Зелееву, что нет больше дозы. Он был наркоманом. А наркоманы всегда лгут.
Он должен завязать, он знал – это будет самым трудноодолимым решением за всю его жизнь. Он знал свою слабость. Он может не выжить. Но нужно пытаться – иначе нельзя.
Но это все – завтра. Он посмотрел на свои дешевые наручные часы – слабое напоминание о красивых вещах, что он имел в том далеком и уже нереальном прошлом. Ничего не осталось – все ушло на оплату его слабостей. Было четыре утра. Если сейчас он использует последнюю дозу – бодрящий эффект пропадет очень скоро. Значит, ему нужно ждать, стиснув зубы – насколько еще хватит сил. Потому что завтра утром ему нужно действовать, нужно мужество – чтоб выйти из комнаты и вести себя так, как другие на улице. Нормальные, здоровые. Обычные люди.
Он опять почувствовал тупую боль в желудке и подавил стон. Он протянул руку и коснулся скульптуры, которая стала еще больше значить теперь для него. Самое дорогое, что было у его отца. И теперь, больше, чем когда-либо, он был уверен – она принадлежит Магги. И если он сможет сделать всего одну только вещь – отдать Eternit? в ее руки, увидеть опять в глазах ее радостный блеск… Господи, это стоит всех самых невероятных усилий на свете.
Он посмотрел опять на Зелеева, зябко свернувшегося на кровати, которую он отверг. Его ресницы слегка трепетали, и рыжие усы взлетали вверх-вниз от ровного дыхания.
Александр промокнул вспотевший лоб рукавом.
– Я на страже, мой друг, – прошептал он чуть слышно. – Ни одна тварь не будет пить твою кровь, пока я с тобой.
Когда Зелеев проснулся, с чугунной головой, около десяти, Александра не было в комнате. Он сел, ощущая, как кровь стучит в висках, а потом быстро встал и пошел посмотреть, нет ли Габриэла в ванной.
– Merde!
Вещи Александра были все на месте – но его собственный пиджак исчез, как исчез и старый чемодан, который он заметил вчера у стены. И пропала скульптура.
Бешенство разлилось по его телу, как горный поток. Какой он дурак, тупица и тряпка! Он подошел к надтреснутому тазу, налил холодной воды и ополоснул лицо, потом вынул платок из кармана и вытерся. Его бумажник остался в пиджаке – там достаточно денег для недельной дозы морфия, больше чем достаточно, чтоб купить Александру билет в один конец – на небеса. Может, он уже мертв, валяясь один, Бог знает где.
Зелеев вдруг отряхнулся, как собака – боль в его голове была просто чудовищной. Такого похмелья он не знал вот уже много лет. И это теперь, когда ему нужно решать, нужно думать, иметь ясную голову… Дверь распахнулась.
– Где тебя черти носили?
– Сделано!
– Где она?!
– В надежном месте.
– Ради всего святого, что ты сделал с моей скульптурой?
Александр опять дрожал – от волненья и усилий, ему нелегко было взбираться по ступенькам. Но глаза его были почти сияющими, и в них явно читалось удовлетворение. Он поставил чемодан и тяжело сел на кровать.
– Извини за пиджак, – сказал он, снимая его осторожно. – Мой собственный жутко заношен. А в твоем я выглядел почти респектабельно.
– К черту мой пиджак! – взревел Зелеев. – Где Eternit??!
Он схватил чемодан, но понял по весу, что он пустой, и отшвырнул его прочь.
– Александр, сукин сын, говори, что ты наделал!
– То, что ты мне сказал, – Габриэл неожиданно обмяк. Он уже использовал свою последнюю дозу морфия в семь утра – иначе он не мог бы справиться со своей задачей. А теперь он уже вплотную подошел к началу ломки и жутко боялся. – Она в банке, в Национальном Банке, на бульваре Рошешуар. В их сейфе.
Зелеев опустился на стул.
– Почему ты не разбудил меня?
– Зачем? – Александр все еще дышал с трудом. – Да и потом… мне было так важно сделать самому.
Русский молчал.
– Ведь именно этого ты и хотел, – сказал Александр. – Ради Магги.
– Да.
Александр посмотрел на него.
– Я напугал тебя. Извини.
– Пустяки.
– А что теперь? – вопрос был нерешительный, робкий. – Мне нужен врач, Константин.
Он запнулся.
– Если мне срочно не помогут – со мной все кончено.
Зелеев, немного придя в себя, пошел и взял с кровати пиджак, смахивая пыль и встряхивая его.
– Пойдем в отель Крийон – мне нужно принять ванну, а позже мы можем позвонить Магги.
– Нет.
– Почему?
– Я не могу идти в хороший отель в таком состоянии. Посмотри на меня… ты думаешь, я не понимаю, как я выгляжу? – он потер рукой глаза. – Да и потом, пройдет еще несколько часов – и я не смогу вести связную беседу. – Он взглянул наверх, и его рот задрожал от волнения. – Я хочу говорить с ней. Лучше сделать это прямо сейчас, или будет слишком поздно.
– Но сейчас еще нет и пяти в Нью-Йорке. Ты об этом подумал?
– Ты думаешь, она будет недовольна? – Его темные глаза были умоляюще заискивающими.
– Конечно, нет, – смягчился Зелеев. – Ты готов с ней говорить?
– Я не уверен, что вообще когда-нибудь буду готов.
За три с половиной тысячи миль от почтового отделения на бульваре де Клиши, в квартире Зелеева на Риверсайд Драйв, Мадлен услышала звонок телефона и оторвала голову от подушки, едва соображая после сна.
– Мадлен?
– Константин? – в гостиной было еще темно. – Что-то случилось? Плохое?
– Вот уж нет, – Зелеев сделал паузу. – Со мной рядом кое-кто, кто хочет с тобой поговорить.
– Кто это? – она терла глаза. – Ной?
– Твой отец.
Мадлен почувствовала, как ее ноги слабеют, и она схватилась за стену.
– Папа?
– Он здесь, здесь, ma petite. Даю ему трубку. Она едва могла дышать.
– Магги?
Горячие слезы хлынули у нее из глаз.
– Папа? – она тесно прижимала к себе трубку. – Это, правда, ты?
– Правда, я, – у Александра перехватило горло. – Как ты, Магги?
– Хорошо, папочка… – ее голос дрожал и прерывался. – А ты?
– Не так уж плохо, Sch?tzli.
– О, Господи! – проговорила она.
– Я знаю.
Это было так странно и неловко – неожиданное и растерянное словесное воссоединение двух людей, которые так лелеяли свое прошлое, любили свои воспоминания – почти что миф. Александр оставался для Мадлен ее удивительным, любящим и ласковым, всегда обнимавшим ее папочкой, трагичным в своих заблуждениях, но всегда бесконечно любимым. А он так мечтал увидеть опять свою Магги, свою малышку с упрямыми волосами, с запахом детства, великодушную и порывистую девочку Магги.
– У тебя теперь есть внук, – сказала она ему взволнованно и быстро. – Ты уже знаешь?
– Мне сказал Константин, – ответил Александр. – Твой муж… – он колебался. – Мне так жаль, Магги, так жаль…
– Как он нашел тебя, папа? Или это ты нашел его? Ты приедешь вместе с ним? – слова так и рвались из нее.
– Нет еще, Магги – но скоро… очень скоро.
Она услышал дрожь в его голосе.
– Но почему, папа? Почему?
– Пока это невозможно.
– Тогда я приеду к тебе!
– Нет, Магги.
– Ради Бога, не нужно… не нужно терять больше времени, – она умоляла. – Я люблю тебя, папа! Я так люблю! Все остальное неважно – неважно… ничто!
Мадлен рыдала, и голос ее обрывался, но она бросилась вперед, боясь потерять хоть секунду.
– Я знаю, что случилось тогда… той ночью в Цюрихе, но мне все равно… я хочу, чтоб ты приехал ко мне, приехал домой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55