– Я же говорила вам, – прошептала Хильдегард, побелев в лице. – Я говорила, что Амадеус поможет Александру – что бы тот ни натворил.
– Он ничего не натворил, – бросила ей Магги в лицо. – Ничего, что могло бы сравниться с тем, что вы сделали с ним – со мной!
Она сделала глубокий вздох.
– Но мы перехитрили вас всех. Мы чудесно проводили время на зло всем вам, и вы ни о чем не догадывались.
Вся ненависть Магги и все ответные обвинения хлынули из нее – в едином порыве чистой, ничем не разбавленной страсти, вместе с так долго сдерживаемыми словами ее неистребимой, неиссякаемой любви к отцу и дедушке. В совершенном отчаянии она сказала им все, зная, что теперь все кончено, что нечем теперь рисковать, – потому что никто на свете не в силах вернуть ей это назад. Они слушали ее в гробовом потрясенном молчании, а она описывала им счастливые дни и ночи, проведенные с Амадеусом и Александром, говорила о Константине Зелееве и его завораживающих бесконечных историях про Ирину и Санкт-Петербург и Париж – и о скульптуре из массивного золота и бриллиантов, сапфиров и рубинов, прекрасней которой им даже не снилось ничего.
– Расскажи нам, – сказал наконец Стефан Джулиус, в первый раз прерывая страстный поток ее восторженных слов, и в голосе его было стальное спокойствие. – Расскажи нам побольше об этой скульптуре.
Слишком поздно Магги поняла свою ошибку. Будущее Хекси было забыто на время; отошло на задний план даже открытие о ее встречах с Александром. Ее отчим стал перебивать ее, и в его хорошо контролируемой вражде было что-то жуткое.
– Герр Вальтер не упоминал о скульптуре, когда говорил о собственности старика. Он не говорил о золоте или драгоценностях. Он сказал, что у него не было ничего ценного – кроме самого дома.
Магги молча кляла себя за свое глупое поведение.
– Она все это сочинила, – неуверенно сказала Эмили.
– Не думаю, – ответил Джулиус, его взгляд не отрывался от лица падчерицы. – Она могла приукрасить немного – но за этим что-то стоит.
Больше Магги не сказала ничего. Она думала о записке, которую написал отец, и поклялась молчаливой клятвой, что никогда больше не предаст его ни единым словом – что бы с ней ни случилось.
– Эти волшебные времена… – глаза Эмили стали холодными. – Как они могут быть волшебными, если вы торчали в обшарпанном доме вместе с прелюбодеем и садистом?
Магги впилась в мать ненавидящим взглядом, испытывая жгучее желание взорваться опять.
– Ты правда веришь, что твой отец – хороший, достойный человек, а, Магги? – отчетливо спросила Эмили ледяным тоном. – А почему бы и нет – если никто не хотел, чтоб ты узнала правду.
– Эмили, – предостерегла ее Хильдегард.
– Мы не хотели ранить тебя больше, чем это уже случилось, – продолжала Эмили. – Ты думала, что мне наплевать на тебя, что я – порочная и мстительная. А все эти годы я держала в себе правду – как бы ты ни была невыносима, как ни гадко ты пыталась меня наказать.
– Эмили, – попыталась опять Хильдегард, но Джулиус остановил ее.
– Пусть она продолжает, – сказал он спокойно. – Девочка достаточно взрослая, чтобы знать все.
– Но Руди? – Хильдегард была шокирована. Какой-то момент Эмили колебалась, глядя на сына, сидевшего по-прежнему тихо, выпрямившись, но потом покачала головой.
– У Руди никогда не было беспочвенных фантазий насчет Александра – он вряд ли помнит его, ведь так, дорогой?
Она улыбнулась быстрой, кривой улыбкой.
– Может, у него и фамилия Габриэлов – но не натура. Он не такой, как Магги.
Магги все время стояла, с самого начала, как вошла в библиотеку. Теперь у нее ноги стали вдруг слабеть и она села на ближайший стул.
– Какую новую ложь ты собираешься мне рассказать, мама?
– Никакой лжи, – сказала Эмили. – Только чистую уродливую правду.
Александр Габриэл, сказала дочери и сыну Эмили, был слабым и аффективным человеком, который годами оглушал себя не только алкоголем, но и наркотиками, которые помогали ему трусливо бежать от реального мира. До той ночи в июне девять лет назад ему удавалось сохранять подобие самоконтроля – но в тот раз случилось иначе. Он зашел слишком далеко. Той ночью старый знакомый приехал в город. Мужчина, которого Магги расписала как героя сказки. Это был русский, Зелеев.
– Я не знала, что это – друг вашего дедушки. Для меня он был просто незнакомцем – я даже не видела его до тех пор, пока он не привез домой вашего отца – посреди ночи.
Эмили взглянула в упор на Магги.
– Ты «рекомендовала» его нам как самого элегантного мужчину, какого только видела. А когда я столкнулась с ним, я увидела только смердящего омерзительного пьяницу.
– Продолжай, мама, – голос Магги дрогнул лишь чуть-чуть. Она почувствовала, как ее охватывает оцепенение, вызванное странным ощущением нереальности происходящего.
– Именно этот русский рассказал мне, что произошло. Ваш отец едва соображал в тот момент – помню, понадобился океан черного кофе, чтобы он хоть как-то понял, где он и кто он. И помню, как мы с бабушкой все лили и лили в него этот кофе… Помню, как он хрюкал, его рвало прямо на нас.
Ее лицо исказилось при этом воспоминании. Хильдегард подошла и коснулась ее руки.
– Мне очень жаль, что ты это делаешь, – сказала она. – Ничего хорошего из этого не выйдет.
– А мне от этого легче, – хрипло ответила Эмили.
– Продолжай, мама, – опять сказала Магги.
– Русский сказал нам, что он сам выпил слишком много водки. Он делал это нечасто, но когда напивался этой гадости, то вел себя отвратительно. Он сказал также нам с бабушкой, что мой муж пил виски, вино и пиво – и он курил марихуану. Потом они подобрали шлюху на Нидердорф-штрассе и привезли ее в комнату где-то на задворках улицы.
– Мама, пожалуйста, – сказал тихо Руди.
– Я не могу остановиться, Руди. Извини, – безжалостно продолжала Эмили. – Русский сказал, что Александр был слишком пьян, обкурен и расслаблен, чтобы воспользоваться проституткой, и вопреки предостережению заглотил таблетки. Бензедрин, сказал русский, вид амфетамина. Я никогда и краем уха не слышала о таких вещах до той ночи, но этот Зелеев объяснил, что они отгоняют сон, взбадривают, ускоряют обмен веществ.
Она сосредоточила все свое внимание на Магги, и история материализовывалась гладко, последовательно и без истерии.
– Но в случае с твоим отцом они привели его на грань безумия, сделали из него дикого зверя.
– Я не верю тебе, – Магги стала терять свое защитное оцепенение – кокон вокруг ее сердца и ума стал истончаться. Она крепко стиснула кулаки, поджала кончики пальцев внутри туфель.
– Верь мне, Магги, это – правда. Такую правду не может изобрести ни один достойный человек. Он был моим мужем – помни об этом, – а не только отцом моих детей. Твоим обожаемым Папочкой…
Она выждала, прежде чем нанести удар.
– который изнасиловал, зверски избил и почти задушил женщину, прежде чем его приятель оттащил его от нее.
– Как ты можешь… такую клевету? – прошептала Магги.
Но Эмили еще не закончила. Зелеев, продолжала она, к его чести, сохранил достаточное присутствие рассудка, чтобы вынести проститутку незамеченной из дома и положить ее на улице с суммой денег, достаточно внушительной, как он надеялся, для того, чтобы купить ее молчание, когда она придет в себя. А потом он доставил Александра назад – полуволоча, полутаща на себе – в Дом Грюндли.
– Твоя бабушка все потом устроила, от меня не было никакого толку – из-за шока.
– А кто не был бы в шоке от такого? – ввернул Джулиус.
– Хильдегард знала, что Александру невозможно было оставаться в доме даже на одну ночь. Если женщина позвала полицию, или если ее нашли, могло случиться все, что угодно. Наш брак совершенно очевидно развалился – я не могла вынести его присутствия в этом доме, остаться с ним наедине. Да и потом, у нас есть вы, дети, о которых нужно думать.
– Теперь ты понимаешь? – спросил Джулиус Магги, но она не ответила – не могла ответить.
Тогда за нить рассказа ухватилась Хильдегард.
– Я разбудила своего адвоката, настояла на том, чтобы он немедленно приехал и составил необходимые бумаги. Я велела Максимилиану отвезти русского на Гауптбанхоф и быть готовым перевезти Александра через немецкую границу через несколько часов.
Ее голубые глаза блестели, и она дрожала.
– Тебе было только семь лет, Магги. Мы заперли дверь, чтоб спасти тебя от ранившей бы тебя правды. Для тебя было лучше… пусть лучше ты будешь испытывать к нам вражду, чем лицом к лицу столкнешься с тем, что натворил твой отец.
– Как вам удалось заставить его уехать? – голос Магги был теперь совсем бесстрастным. Шок и ужас, и – несмотря ни на что – недоверие бросали ее чуть ли не ежеминутно из одного состояния в другое: она была то на взводе, то чувствовала себя слабой и опустошенной. – Как вы заставили его бросить меня?
– У него не было выбора, – ответила Эмили. – Он не мог оставаться здесь, и он знал, что не вынесет, если его арестуют и посадят в тюрьму. Он был таким патетичным, – сказала она опять. – Мы поставили его под холодный душ, помогли ему надеть свежую одежду – мы сожгли ту, что была на нем. Он подписал все, что положил перед ним адвокат – я помню, как дрожала его рука, когда он писал свое имя.
– Что вы заставили его подписать?
– Один документ, в котором он отказывался от всех прав на имущество твоей бабушки, и еще один – на имущество отца…
– Таким, каким оно было, – закончила за нее Хильдегард.
– Может, оно больше, чем мы думали, – заметил Джулиус, вспоминая скульптуру.
– Он подписал еще одну бумагу, подтверждающую, что он оставляет меня и не будет опротестовывать наш развод, и не будет предъявлять мне никаких требований.
Эмилия, приближаясь к концу истории, не умолчала и об этом.
– И последнее.
– Что? – глаза Магги горели.
– Твой отец поклялся, что никогда не увидит больше ни тебя, ни твоего брата – всю оставшуюся жизнь.
Все чувства Магги, смятенные, израненные, годами подавляемые, вылились в один-единственный отчаянный ответ. Если она и думала раньше, что почти всю свою жизнь в Доме Грюндли испытывала ненависть, теперь она поняла, что это была просто бессильная ярость ребенка, тривиальная по сравнению со жгучим неистовым омерзением и гадливостью, которые она почувствовала сейчас.
Ее мать лгала – Магги это было ясно, как день. Она никогда не поверит в эту якобы так героически утаенную историю – никогда. Что-то кошмарное, жуткое произошло той ночью – но это не могло быть то, что ей пытались навязать. Ее мать – которая теперь замужем за мужчиной, сделавшим свое состояние на торговле оружием, несшим смерть и разрушение (незадолго до войны он продавал его немцам) – говорила об ее отце как о растленном чудовище. Но Магги знала, что Александр Габриэл был добрым сердечным человеком, любящим, нежным и заботливым отцом и сыном.
И Магги, очень медленно, встала со стула и оглядела их всех – это семейство, собравшееся вместе, чтобы устроить ей суд. Ее тошнотворный отчим, всегда такой самоуверенный и непробиваемый, и считавший, что именно такими бывают порядочные и воспитанные люди; ее бабка – женщина, способная на то, чтобы вышвырнуть своего сына из дома и дать ему погибнуть; Руди, ее собственный брат, с потрясенным и белым, как мел, лицом, но не сделавший ничего, чтоб защитить своего отца и сестру. А потом она посмотрела на Эмили – самую отвратительную из них, казавшуюся сейчас потрепанной и жалкой, словно все ее усилия хитрости, эгоизма и жестокости оставили на ее лице и теле уродливые шрамы.
Теперь Магги знала, что такое настоящая ненависть.
7
Магги покинула Дом Грюндли той же ночью.
Она взяла с собой свою Хекси, несчастную обреченную таксу, маленький кожаный чемодан и свой паспорт, который потихоньку вытащила из секретера в кабинете отчима, и выскользнула на улицу. Было четыре часа утра.
Она не чувствовала сожаления. Может, легкую тень чувства, похожего на вину – перед Руди… но не больше. Она и ее младший брат казались похожими, но у них не было ничего общего – они никогда не были друг другу близки и не делились ни одним из своих, даже самых пустячных, секретов. Был только один человек, который что-то значил для нее в этой жизни, и Магги решила, что обязательно найдет его.
* * *
Она шла вниз по Ремерхоф и, бредя по маршруту Восьмого трамвая, миновала Шауспильхаус и пошла по Ремиштрассе. На мосту Магги остановилась в нерешительности: путь по набережной был более коротким и прямым, но тогда она наверняка столкнется с ночными искателями приключений, а ей совсем не хотелось попасть в какую-нибудь скверную и опасную историю. Она перешла по мосту, оглянулась на темную воду слева, и на дальний другой берег, угрожающе залитый огнями, и пошла по Беркли Плац, свернув потом направо на Банхофштрассе.
– Это – одна из самых элегантных улиц в мире, – сказала она Хекси, которая обнюхивала корни большой липы, а потом, завиляв коротеньким хвостиком, натянула свой поводок и стала рваться вперед – куда бы они не шли. – Мама и Оми провели здесь полжизни, ходя по магазинам, попивая кофе и сплетничая, – но уж спасибо, это все не по мне.
Большинство людей, которых она знала, любили этот город; цюрихцы гордились им, а туристы и приезжие заявляли, что это – самый цивилизованный и очаровательный город на свете. Магги иногда думала – может, все было б иначе… она бы чувствовала все совсем по-другому, родись она в другой семье и вырасти совсем в других условиях, где не было б такого давления. Ее друзья по школе были очень счастливыми – и, если быть честной перед собой, она тоже бывала достаточно счастлива, пока не уехал отец…
Парадеплац была пустынной – мягкое шарканье ботинок Магги и легкий стук коготков Хекси были единственными звуками, нарушавшими ночную тишину и покой. Было всего пять часов утра. Они миновали «Франц Карл Вебер», большой магазин игрушек, потом «Голдшмидт», любимый магазин Оми, потом универмаги «Джемоли» и «Глобус», постояли около сада Песталоцци, потом дошли до двух отелей в начале улицы, «Сен-Готард» и «Швейцерхоф», залитых огнями внизу и источавших тепло и уют, но сонных и темных наверху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55