Именно поэтому мы здесь.
Руди встал на ее сторону.
– Я сказал Магги – я знаю, вы позаботитесь о том, чтоб у нее было все, в чем она нуждается.
– Любопытно. Что же дает тебе такую уверенность? – спросил Джулиус.
– Ее права, – ответил Руди.
– А разве твоя сестра сама не отказалась от них, когда сбежала из дома?
Руди посмотрел отчиму прямо в глаза.
– Мы не говорим о твоих деньгах, – сказал он спокойно, но твердо. – И речь идет вовсе не о состоянии Грюндлей. Мы говорим о ее собственных правах.
– А что, у нее они есть?
– Я думаю, вы знаете, что я имею в виду.
Холодок повеял между старшим и младшим. Джулиус взглянул с открытой неприязнью. Мадлен понимала – она присутствует при молчаливом окончательном крахе отношений Руди и отчима. Совершенно очевидно, эти отношения стали давать серьезную трещину после того, как Руди поехал на ее свадьбу два года назад.
– Стефан, – впервые заговорила Хильдегард. – Я хотела бы сделать предложение. Ты не возражаешь?
– Конечно, нет. – Джулиус резко отвернулся от Руди.
Хильдегард мало изменилась. Она казалась старой женщиной всегда, сколько помнила ее Магги, старой, но красивой. Ее парадный строгий вид редко смягчался улыбкой. Но когда она давала немножко воли чувствам, она была способна на настоящую теплоту.
– А ты думала, Магдален, о том, чтоб привезти своего мужа и сына домой?
– Домой?
– В свою родную страну. В Цюрих.
– В этот дом, вы имеете в виду? – тон Мадлен был холодным.
– Естественно, – Хильдегард помедлила. – Я знаю, до настоящего момента вы жили в крошечной квартире, почти на верхнем этаже, без лифта. В Нью-Йорке может быть еще труднее. Насколько я знаю, там еще сложнее найти более или менее сносные условия для жилья, чем в Париже. Так что, как ты смотришь на мое предложение?
– Об этом не может быть и речи, – спокойно и вежливо ответила Мадлен.
– В этом доме, – продолжала Хильдегард, – у твоего мужа будет спальня, сделанная специально для него, для его особых нужд. Она может быть на первом этаже, с выходом в сад.
Эмили, бледная, молчавшая до сих пор, добавила:
– Его можно будет показать лучшим врачам, Магги. Может, будет правильно… ты поступишь мудро, если привезешь его сюда хотя бы ненадолго. Стоит проконсультироваться со специалистами перед тем, как отправляться за тридевять земель… в погоне за так называемым лечением, которое может оказаться ничем иным, как благими намерениями.
– Может, это и было бы мудро, – ответила Мадлен, и что-то неожиданное, похожее на благодарность, к ее удивлению, шевельнулось в ее душе. Она подняла голову и встретилась глазами с матерью. – Но это невозможно. Вы должны это понимать.
Валентин, сидевший на скамеечке рядом с ней, начал вдруг ерзать. Руди быстро взял его на руки и начал вполголоса напевать ему что-то на ушко, и ребенок, всегда охотно отвечавший на любовь и ласку, тихонько засмеялся и вцепился в белокурые волосы своего дядюшки.
– Но, может, ты все же подумаешь над этим, Магдален? – спросила мягко, но настойчиво Хильдегард.
– Ты уверена, Магги? – спросила Эмили, отводя глаза от лица Стефана. – Разве это не безумие – выбирать трудности, когда можно выбрать комфорт и безопасность?
Она помолчала.
– И разве ради своего мужа ты не обязана хотя бы просто посоветоваться с ним?
В комнате повисло молчание.
– Я поговорю с Антуаном, – сказала Мадлен, а потом опять собрала всю свою решимость. – Но сегодня я приехала сюда за деньгами.
– Сколько? – внезапный голос Стефана, жесткий и неприязненный погасил искорку человечности, которая ненадолго смягчила атмосферу. – Каков счет за твою последнюю выходку?
Получив от Джулиуса чек на пятьдесят тысяч швейцарских франков и положив его в сейф в отеле, Мадлен ужинала в тот вечер вместе с Руди в прелестном маленьком ресторанчике. Она не захотела оставить Валентина с приходящей няней, и Руди отвез их обоих в это местечко. Владельцами его были двое молодых людей, его друзья, и Мадлен могла быть уверена, что на ребенка здесь никто не будет смотреть хмуро.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил ее Руди, когда нашелся высокий стульчик для Валентина, и они сделали заказ.
– Просто выжата.
– Но ты довольна, что приехала?
– Да, – она взглянула на него. – Знаешь, если б не ты – этого бы никогда не произошло, правда?
– Кто знает…
– Нет, тут даже нечего сомневаться… – Она помолчала. – Ты сделал для меня гораздо больше, чем я заслужила.
– Чепуха. Я – твой брат.
– А разве я была тебе сестрой?
– Обстоятельства, – отмахнулся Руди. – И я знаю теперь, Магги, ты бы сделала то же самое для меня.
Он погладил пухлую ручку Валентина.
– Ты спросишь Антуана?
Мадлен кивнула.
– Но ты не веришь, что он согласится приехать в Цюрих, – его голос был грустным и сожалеющим. – Знаешь, Магги, я не могу не хотеть этого… хотя, наверно, это и эгоистично. Но я был бы так рад, если б ты опять вернулась домой.
– Но здесь я никогда не была по-настоящему дома, Руди.
– Я знаю, – согласился он грустно.
– Если мы только согласимся, – сказала Мадлен, и от одной только мысли ей уже стало дурно, – конечно, у Антуана будет весь мыслимый комфорт и уход. Да, он сможет спокойно отдыхать в саду, зная, что его жене не приходится целыми днями работать. Но цена будет слишком высокой, Руди. Мы с Антуаном потеряем свое «я» и нашу свободу. Но что еще хуже, они отнимут у нас нашего сына. Его просто проглотит их мир.
Она слабо улыбнулась, глядя на мальчика.
– Этот чек все меняет, Руди, что бы там ни произошло. И несмотря ни на что, я им благодарна за это.
– Это их долг, Мадлен.
– Но здесь даже больше, чем я хотела взять.
– Но они твои – по праву.
– Они так не думают.
– Потому что мы не поймали их за руку, – заметил Руди.
– Может, это и к лучшему. Если б мы это сделали, Руди, вообрази, к чему бы это привело? Стефан никогда не простил бы тебе… а я не хочу быть причиной вашего раздора. Ты и так для него уже полное разочарование, хотя, может, мне и не следует так говорить. Она запнулась. – Как ты думаешь, он простит тебя?
– Если честно, – сказал Руди, – мне все равно. Поединок с семьей совсем измотал Мадлен. Но вкусная еда, располагающая атмосфера ресторана, теплое сочувствие брата – все это вызвало у нее приступ такого аппетита, что Мадлен изумилась. И к тому времени, когда она устало упала на мягкую удобную кровать, она уже не раз подумала – как было бы глупо не поехать сюда.
Она почти с точностью предугадала ответ Антуана. Если уж он не хотел обременять любящую его семью в Нормандии, то разве мог он согласиться получать ежедневную помощь людей, от которых его жена убежала еще подростком? Одна мысль об этом была для него совершенно невыносимой. Он знал, как уютно, как легко может быть в Доме Грюндли. А что касается медицинской помощи, то в Нью-Йорке нет ничего такого, что было бы недоступно в Швейцарии – что бы там ни говорил Зелеев. Но Антуан также знал, что Мадлен будет глубоко несчастна в этом пропитанном горечью доме, и именно ее унизительное положение будет для него самой тяжелой вещью на свете.
– Раз мы потеряли Флеретт, – говорил он ей, – мы потеряли наш Париж. Значит, нам нужно воспользоваться шансом, который сам плывет нам в руки, и двинуться дальше.
Он улыбнулся ей ободряющей улыбкой.
– По крайней мере, Америка – это приключение, – подмигнул он нерешительно смотревшей на него Мадлен. Первые искорки оптимизма проскользнули в его голосе. – Уж лучше это, чем самая роскошная тюрьма.
Константин Зелеев был прав, думала Магги, когда пророчествовал, что она найдет счастье в Париже. Русский был замечательным другом дедушке. И он был единственным человеком во всем мире, через которого шла ниточка ее связи с отцом. Он был ее союзником – с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать лет, и хотя она так редко видела Зелеева, она верила ему безраздельно. Она могла доверить ему все.
Даже жизнь своего мужа.
Они улетели в Нью-Йорк в третью неделю февраля 1964-го, сразу после второго дня рождения Валентина. До того два месяца провели вместе с Леви, Эстель и Хекси в квартире на бульваре Осман – в той самой, где восемь лет назад Мадлен начала свою жизнь в Париже.
Они вылетели дневным рейсом из аэропорта Орли, перелет оказался отнюдь не коротким – семь беспокойных утомительных часов. Боинг-707 был заполнен до отказа. У пассажира, сидящего позади них, оказалась аллергия на табачный дым. Насильственный отказ от стойкой привычки, да еще и неудобное самолетное кресло довели Антуана просто до исступленного состояния, и его стресс передался Валентину – мальчик плакал и кричал всю дорогу, что было на него совсем непохоже. Мадлен пыталась убаюкать малыша и успокоить мужа, хотя сама была просто на взводе. Все время полета она не сомкнула глаз, глядя на них, как оберегающая свое семейство львица. Ей даже стало казаться, что она просто сейчас поседеет раньше времени, прежде чем самолет принесет ее сквозь облака в неизвестное. В чужой незнакомый город.
Зелеев уже ждал их в международном аэропорту Кеннеди с инвалидной коляской и длинным просторным черным лимузином, и Мадлен нашла наконец облегчение и успокоение в его сильных объятьях. Но скоро ее настигло молчаливое разочарование, близкое к настоящей депрессии. Они неслись по скоростной дороге Лонг Айленд к городу. Все было таким уродливым, думала Мадлен – даже эта дорога. А эти странные маленькие домики! Они выглядели так, словно по ним просто шмякнули молотком и забили в них пару десятков гвоздей. Ей казалось – они были сделаны безо всякой любви и грации, словно только для того, чтоб дать их обитателям крышу над головой. И даже когда через двадцать минут лимузин взлетел на небольшой мост, и знаменитые небоскребы Манхэттена словно взорвались перед их глазами буйством солнечного света, пылавшего в окнах, и Мадлен почувствовала прилив неподдельного восторга и возбуждения, на лице Антуана она увидела такую скорбную потерянность, что ей понадобилась вся ее воля, чтоб не сказать шоферу повернуть назад в аэропорт.
Зелеев забронировал для них номер в Эссекс Хаус, сорокаэтажном отеле на Сентрал Парк Саус, где их сразу же провели в их комнату, просторную, с видом на парк, огромной кроватью, хорошенькой кроваткой для Валентина и небольшой кухней.
– Константин, это совершенно излишне, – сказала она, глядя на категорию номера, помеченную на двери. – Честно говоря, я думала, что мы едем в небольшую квартирку.
– Это – мой вам подарок, – спокойно сказал ей Зелеев. – После того, что вам пришлось вынести, вы заслужили немного комфорта.
– Об этом не может быть и речи, – вмешавшись, твердо сказал Антуан. – Вы очень добры, но мы просто не можем принять.
– Серьезно? Ну так вот что я вам отвечу – вы не можете отказаться, не обидев меня. И очень сильно обидев, – он поглаживал свои усы, по-прежнему ярко-рыжие и ухоженные. – Всего на три ночи, mon ami. Он сделал паузу.
– Если вы не хотите сделать это ради себя, то хотя бы ради жены – ведь ей приходилось так много работать.
– Не знаю… – Антуан вспыхнул краской замешательства.
– Просто отдохните, – предложил Зелеев. – И подумайте об этом позже. Не сейчас.
– Разве здесь не чудесно? – воскликнула Мадлен, когда он ушел. Она прилегла на кровать и смотрела, как Валентин с удовольствием ползал по мягкому ковру, его маленькое личико светилось любопытством. – А вид! Какой отсюда вид!
– Тихая комнатка, – сказал неопределенно Антуан. – А где мои костыли?
Мадлен быстро встала с кровати и протянула ему костыли.
– Куда ты хочешь идти? Могу я помочь тебе, ch?ri?
– Я просто хочу пойти в туалет – разве нельзя? Он выбрался из своего кресла и направился к ванной комнате.
– Если твой друг вообще принимал меня в расчет, он должен был понять – мне придется привыкать к двум новым местам вместо одного.
За ним захлопнулась дверь, и жаркие слезы брызнули из глаз Мадлен, и словно в ответ, Валентин зашелся плачем. Она подхватила его на руки и прижала к себе, чувствуя, как его маленькая грудка сотрясается при каждом рыдании. Мадлен вдруг стало совсем тоскливо. Если б она могла также свободно излить всю тяжесть, скопившуюся у нее на сердце!
Дверь снова открылась. Антуан стоял в полосе света за его спиной, и смотрел на них.
– Прости меня, – проговорил он.
– Мне нечего тебе прощать, – Мадлен быстро стерла слезы со своих щек, а потом со щечек ребенка. – Я знаю, как тебе тяжело.
Она помолчала.
– Может, я не могу знать до конца – но я чувствую, что твоя боль – это моя боль.
– Я знаю. Но было бы лучше, если б это было не так.
Он опустился на кровать и лег, вздохнув с облегчением.
– Немного крепковат, – сказал он, ощущая под собой матрац. – Но совсем неплохо.
– А какой большой! Он кивнул.
– Отличная кровать.
Мадлен, все еще держа на руках Валентина, присела рядом с мужем.
– Ты хочешь, чтоб мы уехали отсюда, ch?ri?
– Конечно, нет, – он криво улыбнулся. – Я был так груб. Все эти дни я просто чудовище. Твой друг хотел только сделать как лучше – я извинюсь перед ним.
– Он понимает, я уверена.
– Но я все равно извинюсь.
Зелеев позвонил из холла два часа спустя.
– Я подумал, не помешает хорошая легкая прогулка, перед закатом. Если сейчас долго отдыхать, разница во времени не даст вам уснуть всю ночь.
– Я даже и не знаю… – проговорила в замешательстве Мадлен.
Зелеев понял.
– Чем раньше Антуан выберется в город, тем лучше для него. Какой смысл менять одну тюрьму на другую, ch?rie?
– Вы правы.
– Как всегда, mon ami.
Антуан немного поворчал, но потом сдался и позволил Мадлен вывезти себя в инвалидной коляске в лифт, потому что слишком устал, чтоб ходить на костылях. Да и потом она была такой удобной и легкой в обращении после той, к которой он привык в Париже; Валентин сидел у нега на коленях и улыбался ему. Швейцар приподнял фуражку и пожелал им приятной прогулки. И погода была такой восхитительно ясной, несмотря на холод. И хотя они знали, что находятся в Новом Свете, в чужом городе, было что-то такое в Центральном парке, что напоминало им немного о Париже. Тротуары были таким широкими, а дорога по краю парка – такой гладкой, и мягко ложилась под колеса, и пешеходы казались такими безразличными к проносившимся мимо машинам и спешили вперед – одни целеустремленно, а другие задумчиво и безмятежно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55