Магги внимательно слушала в школе, когда они проходили дело Дрейфуса, и это чудовищное недоразумение запало ей в душу, и Магги мечтала о том дне, когда ее семья будет умолять отца простить их.
– Мне жаль тебя, Магги, – сказал Зелеев, – больше, чем ты можешь себе представить.
– Ну тогда, пожалуйста, расскажите мне! Вы были с ним. И вы были в моем доме поздно ночью. Я вас видела – видела, как вас увез Максимилиан.
– Ты не можешь не понимать, что это – личное дело твоего отца. У меня нет права решать за него и рассказывать кому бы то ни было. Когда он сам решит, что пришло время объяснить тебе все, я не сомневаюсь, он сам расскажет тебе. Сам.
– Но он все еще думает, что я слишком маленькая.
– Может, и так. Тебе нужно набраться терпения, ma ch?re, и думать о том, что важнее всего.
– А что важнее всего?
– То, что вы вместе, прямо сейчас – ты и твой папочка, и дедушка, высоко в горах, в этом чудесном месте.
– И вы тоже.
Он улыбнулся.
– И я тоже.
Он протянул руку и нежно сжал ее ладонь.
– Вы должны научиться жить настоящим моментом, Магдалена Александровна. У вас по-прежнему есть отец – вопреки всем, и вы гордитесь друг другом. И никто не может у вас это отнять.
Магги ничего не ответила. Внезапно она ощутила себя просто выжатой – словно вся ее энергия ушла в эту мольбу. И теперь, хотя к ней снова вернулось то же томительное и напряженное ожидание и тревога, к которым она привыкла за эти годы, у нее не было больше сил бороться. Она вдруг почувствовала себя очень усталой и, извинившись, вышла из-за стола и пошла вниз в туалетную комнату. Когда вернулась, смесь смятения, беспокойства и страха снова были в ее душе.
Зелеев вежливо поднялся, но она не села снова за столик.
– Мы уже уходим? – спросил он.
– Пожалуйста…
Лицо ее было бледным, с двумя алыми пятнами краски на щеках.
– Но…
Она запнулась.
– Что случилось, ma petite? – Зелеев нахмурился. – Тебе нехорошо? Ты заболела?
– Нет, – сказала она. – По крайней мере, мне так кажется.
Не говоря больше ни слова, Зелеев заплатил официантке, взял за руку Магги и вывел ее на улицу. Свежий холодный воздух слегка оживил ее, но смятение осталось.
– Может, поедем на санях?
Ему нравилось звяканье колокольчиков и лошадиные запахи пролетавших мимо саней – они напоминали ему о тройках, дома, в старые, но незабытые времена.
Магги беспомощно огляделась по сторонам.
– Мне нужно в…
– Что тебе нужно? Ты что-то хочешь купить?
– Да, – кивнула она. – В аптеке.
– Обязательно.
Он все еще держал ее руку, и он хотел уже было повести ее по направлению к ближайшей аптеке, но Магги словно застыла на месте и не двигалась. Он взглянул вниз на ее лицо.
– Что-то случилось, n'est-ce pas? Ты уверена, что с тобой все в порядке? Тебе плохо?
Она покачала головой, и ее щеки залила жаркая волна краски.
– Я не больна, но…
Она смотрела на белую, заметенную снегом землю, чувствуя просто пытку смущения.
– Я боюсь далеко идти, – сказала она с трудом.
– Но почему?
Отчаяние Магги стало просто невыносимым. В другое время, при обычных обстоятельствах, она не сказала бы ему ни за что на свете, но рядом не было никого другого, и уж лучше вытерпеть унижение перед одним мужчиной, чем перед целым городом незнакомцев. Она встала на цыпочки и прошептала:
– У меня кровотечение.
На одну мимолетную секунду Зелеев оказался в замешательстве, но потом он понял. Видя и понимая ее смущение, он тоже нагнул голову и спросил чуть хрипловатым голосом:
– Это – впервые, Магги?
Она кивнула, лицо ее все еще пылало. Она так мало знала об этом – кроме того, что у большинства ее одноклассниц уже началось, и для всех них, казалось, это было чем-то хорошо известным, потому что матери подготовили их. Эмили же ни словом не обмолвилась на эту тему, а сейчас внезапно, посреди улицы…
– Пойдем, ma petite, – Зелеев взял на себя ситуацию, останавливая проносившиеся мимо сани. – Залезай туда и накройся полостью.
Он помог ей и обратился к извозчику:
– Подождите меня немного – мне нужно кое-что купить.
Вскоре он уже спешил назад к ждущим его саням, держа в руках бумажный сверток. Он сел рядом с Магги.
– Все в порядке?
Она благодарно кивнула.
– Тогда давай поедем домой.
К тому времени, как они добрались назад в дом в горах, Магги чувствовала себя уже просто еле живой от стыда и тревоги. Обычно она носила брюки, но сегодня она надела клетчатую шерстяную юбку и привлекающую внимание своей изысканностью шляпку, которую Эмили купила ей в Цюрихе недели две назад.
Зелеев был в ударе. Он быстро выбрался из саней, пошел наверх и включил ей теплый душ, брызнув в ванну немного своего любимого бергамотного масла – обычно он не делился им ни с кем. А потом он отдал ей бумажный сверток из аптеки и спокойно, но осторожно объяснил, что нужно с ним делать.
– А теперь иди и прими душ, ma ch?re, а когда закончишь, мы слегка это отметим, пока не вернулись остальные.
Магги теперь была спокойнее, но ей все еще было неловко.
Зелеев нежно погладил ее по золотистым волосам.
– Ты становишься женщиной, – сказал он. – И я имел честь разделить с тобой этот момент.
Этот день как-то сблизил ее с русским. Магги ощущала его доброту и поддержку, и еще его такт, когда он оказался в несколько не обычной для мужчины роли, осторожно объясняя ей особенности ее женской природы. Он делал это так, что это звучало, словно он даже завидует ее способности к продолжению человеческого рода. Он успокоил ее, и даже дал ей свое любимое пушистое банное полотенце, и подбодрил, когда она устала за день. А после этого он больше никогда не возвращался к этому эпизоду, и за это Магги была ему благодарна – больше, чем за все остальное. Константин Иванович Зелеев, без сомненья, был человеком, которому можно доверить любой секрет, он доказал это, отказавшись предать доверие Александра – даже ей.
Спустя два дня после их поездки случился еще один запоминающийся эпизод. Это было чудесное солнечное утро, и все они завтракали вместе за столом на террасе, когда Амадеус встал.
– Я думаю, время пришло, Александр, – сказал он. – Пора показать твоей дочери Eternit?. – Он сделал паузу. – Вы оба согласны?
– Как я могу быть против? – сказал Александр.
– Константин?
Улыбка Зелеева была немного кривой.
– Ты же знаешь – даже после всех этих лет, mon ami, – если б это зависело от меня, я показал бы ее всему свету. Но даже если это и так, нет ни одного человека, кому бы я хотел показать наше сокровище больше, чем Магги.
– Сокровище? – Магги с удивлением и любопытством посмотрела на дедушку.
– Зарытое сокровище, – вмешался Александр и засмеялся.
Они надели ботинки и вышли наружу, обойдя дом. Они дошли до его тыльной Части и зашли в конюшню. Куры Амадеуса, запертые внутри на зиму, подняли возню, раскудахтавшись, когда Амадеус подошел к сеновалу.
– Здесь? – спросила Магги.
– Потерпи, Sch?tzli, – засмеялся Александр, пока Амадеус и Зелеев орудовали граблями, чтобы скинуть вниз снопы сена. – Папа, дай я.
Александр взобрался на кучу, расшвырял сено и вытащил солому из тайника, а потом он забрался внутрь и вытащил спрятанную скульптуру.
– Вот она, – сказал он и мягко и бережно передал ее Амадеусу.
Как и у ее отца двадцать лет назад, у Магги перехватило дыхание от изумления, и глаза ее стали огромными.
– Ну? – вывел ее из забытья голос Зелеева.
– Это – водопад, да? Тот, что недалеко от долины? – спросила она еле слышно, глядя неотрывно на скульптуру и медля коснуться ее, словно боялась причинить ей вред. – Тот, что искрится даже в темноте.
– Ты права, – сказал Амадеус, бесконечно тронутый: она увидела не золото и бриллианты, а то, что видели они.
– Мы назвали его Eternit?.
– А откуда она у вас?
– Ее сделали мы, – ответил Амадеус.
Она посмотрела на него, словно не веря его словам.
– Вы?
– Константин и я. Больше он, чем я – если по правде.
– Неужели? Разве это возможно? – она посмотрела на Зелеева, ища подтверждения. – Когда?
– Мы начали в 1926-м, – сказал Зелеев, его голос стал слегка мечтательным от воспоминаний. – И закончили через пять лет. В те дни я жил здесь, с твоим дедушкой и Аннушкой.
– Таксой Ирины, – сказала Магги. – Той, которую ты помогал хоронить, папочка.
Ее отец и Амадеус часто говорили с ней о тех старых временах, но всегда сдержанно и осторожно, памятуя о матери Магги и, конечно, о Хильдегард. Это были хорошие минуты, особенно для Амадеуса, которому всегда хотелось быть честным и открытым с внучкой, – но он всегда помнил, что маленького ребенка могут ранить эти разговоры, или она может обвинить свою семью, и, что еще хуже, это может привести к запретам на ее приезды сюда, в горы.
Но между тем сейчас Магги было уже четырнадцать. Она была очень развитой для своих лет, и у нее был здравый смысл и уверенность в себе, столь редкие для ребенка, все еще живущего под жесткой опекой семьи. Даже теперь, в одиннадцать лет, Руди казался на много лет меньше Магги – не по интеллекту, а по качествам повседневной жизни, таким, как отвага, амбиции и энергичность. Ни Амадеусу, ни Александру не приходило в голову показать Руди Eternit? – они понимали, что это небезопасно: но когда Амадеус убедительно сказал Магги, что никто больше не должен знать о существовании скульптуры – потому что людям будет дело только до ее денежной стоимости, а не истинной ценности, – он знал, что может доверить Магги не только тайну, но и саму свою жизнь. Достаточно было только взглянуть в широко раскрытые внимательные глаза внучки, чтобы понять – он не ошибался.
– Расскажи мне еще об Ирине, – просила его она после того, как услышала историю про драгоценности Малинских. – Расскажи, как ты любил ее.
– Я любил Ирину, – начал Амадеус, – всей своей душой, каждой ее крохотной частичкой. По правде говоря, думаю, я ее обожал – а это не самый мудрый и безопасный путь любви. Но Ирина дарила мне в ответ даже больше, чем я мог дать ей, и дала мне счастье верить, что меня тоже обожают.
Хотя он охотно говорил об Ирине, он редко когда открыто пускался в разговоры о глубокой насыщенности и стремительности их романа, о силе их чувств. Но теперь, видя рядом с собой Зелеева и своего сына и внучку, он начал говорить прямо и очень откровенно – словно отпирая свое замкнутое, полузабытое сердце, и вся его любовь, все обожание, боль и горе хлынули из него – как полноводный Иринин водопад.
Никогда еще Магги не слышала такой романтичной, такой трагичной и прекрасной истории, не видела ничего великолепнее и трогательнее, чем эта скульптура, которую создали двое мужчин во славу женщине.
– Может, – рискнула она как-то сказать, – если б ты объяснил все Оми, она смогла б тебя лучше понять.
Ей всегда было больно слышать, как они говорили об Амадеусе, называя его Schwarzes Schaf. Ей ответил Александр.
– Если б моя мать узнала, что они делают с драгоценностями, или что на пять лет двое мужчин ушли от мира, вкладывая всю свою душу и жизнь в произведение искусства – и только во имя любви, думаю, она постаралась бы упрятать моего отца в психушку.
– Может, она и Эмили и теперь не прочь сделать это, если узнают, – спокойно вмешался Зелеев.
– Я никогда им не скажу, – твердо ответила Магги.
– Мы это знаем, Sch?tzli, – сказал Александр. – Иначе Опи никогда бы не доверил тебе свою тайну.
Магги повернулась к Зелееву.
– Расскажите мне побольше о старых временах – когда вы жили в России и были с ней друзьями… и о Доме Фаберже…
Словно завороженная, она слушала несколько часов. Хекси заснула у нее на коленях, а рядом с Магги сидели трое мужчин, которых она считала своей единственной семьей. И Магги попала под странное обаяние Ирины Валентиновны, которая даже сейчас, спустя тридцать лет, заставляла сиять глаза Амадеуса и Зелеева, когда они говорили о ней. Зелеев продолжал бесконечные истории о Петербурге его юности – потом, когда устал и стал немного грустным, – о потекших вслед за этим годах, которые он провел в Париже и Женеве, и месяцах, которые прожил в Лондоне и Берлине, и Амстердаме, великих городах Европы, где промышленные ювелиры и коллекционеры продавали и покупали драгоценные металлы и камни, и фантазийные миниатюры…
– Париж – из них самый великий, – говорил он своим слушателям. – Как говорил Гюго, Париж – это крыша человечества. Человек может там чувствовать себя влюбленным, даже если он совсем один.
– Так вы теперь там живете? – спросила его Магги.
– К несчастью, нет, – ответил с сожалением Зелеев. – Я должен жить там, где найду наилучшую работу, а на сегодняшний день это – в Женеве. Хотя я чувствую, что никогда – и боюсь, что чутье меня не обманывает, – никогда я не создам ничего даже равного тому, что мы создали здесь, в этом маленьком доме.
Как всегда, когда Магги была в доме дедушки, ее поощряли петь в той манере, за которую преследовали в Доме Грюндли, и Зелеев научил ее своей любимой песне – «Жизнь розы», и Магги она сразу же полюбилась. Она быстро ее запомнила – потому что способности к музыке и поэзии далеко превосходили ее прилежание в школе, где она чаще всего скучала и чувствовала себя раздраженной. И хотя она была еще такой юной, ее роскошный, с приятной хрипотцой голос произвел сильное, захватывающее впечатление на троих мужчин и заставил бледные, золотисто-рыжие волоски на руках Зелеева буквально подняться.
– Посмотри, что ты наделала, – он показал ей, вызвав у нее озорной смешок. – Это дано только великим певцам, Магги. Ах, ты еще и смеешься! Ну, смейся, смейся, и смущайся, ma ch?re… но мое чутье – тонкая штучка, и оно не врет, а реакция на звуки – чисто инстинктивная и верная.
– Вы думаете, я правда смогу стать певицей? – спросила она, неожиданно совсем застеснявшись.
– Ты – уже певица, – доверительно сказал Зелеев. – Но при правильном обучении и тяжком труде ты заставишь слушателей повскакивать со стульев.
Он помолчал, а потом посмотрел на Амадеуса.
– Знаешь, mon ami, иногда она напоминает мне нашу Ирину Валентиновну – ты не знал ее в юности, когда она вся дышала здоровьем. У них обеих – одна и та же свежесть души.
Александр обнял свою дочь, ничего не говоря, и Магги прижалась к нему в ответ, наслаждаясь его близостью, хотя и ощущала странную, скорбную дрожь в его теле, с болью сознавая, что через несколько коротких дней, а может – часов, они расстанутся опять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55