– наконец дошло до матери. – Трудная у меня дочка, – вздохнула она с явным облегчением.
– Мама, ты родила меня случайно, чтобы заполнить пустоту в своей жизни? Только не пойми меня превратно!.. Или хотела меня родить?
– Какой же ты иногда еще ребенок, – улыбнулась мама. – Я очень хотела тебя родить.
Моя потрясная мамахен не вышла из роли, а ведь не сказать, что такие откровения из уст собственной дочери – повод для радости и гордости. Многие самые либеральные, снисходительные и просвещенные мамаши не смогли бы так спокойно вынести это испытание. Моя матушка тоже не обрадовалась, но, следует признать, показала высший класс.
Как бы я хотела знать, сколько во всем этом было притворства и рисовки. Ведь что бы мать ни говорила, при этом она прекрасно отдавала себе отчет, что позорную эту беременность можно и прервать. Или ее сдержанность – просто закалка тех лет, когда ее дружком был Владислав Банащак?
А мой отец? Какую роль он играет в этой комедии? Неужели действительно ничего не знает? За двадцать лет, которые они провели вместе, этот специалист по международному праву так-таки ничего не узнал о прошлом своей жены? Значит, он законченный лох… Или, наоборот, все знает и просто закрывает глаза на сомнительные знакомства супруги? Дрожит от страха, что скандал погубит его положение в обществе? Если так, он обыкновенный слизняк и трус.
Подумать только, все эти несчастья обрушились на мою голову из-за одной-единственной подслушанной фразы.
* * *
Был совершенно обычный день, отец уехал в командировку, даже не за границу – в Краков на три дня. Матушка утром вернулась с дежурства. Я знала, что она будет дома, когда я приду из школы. Именно в тот день заболел наш железный физик. Мы его так прозвали, потому что никакой грипп его не брал, даже эпидемии ему были нипочем. Он впервые в жизни заболел, и нас отпустили с двух последних уроков.
Я прибежала домой, а мама, сидевшая в библиотеке, средоточии нашей семейной жизни, меня не услышала, тем более что я никогда не возвращалась так рано. Анели тоже не было – наверное, ушла на покупками…
Я подкралась к дверям библиотеки в полной уверенности, что найду там маму, если она еще не спит. Ну вот, подкралась я тихонько, как кошка, без всякой задней мысли. Хотела ворваться с дурацким боевым кличем команчей, но меня остановил резкий мужской голос: – Слушай, Жемчужина, мне будет очень неприятно, но в таком случае придется рассказать твоему мужу, какой шлюхой ты была в ранней молодости… И конечно, дочери. Кабаки как стояли, так и стоят, не все бармены поумирали, не все матросы потонули. Не говоря уж о твоих подружках… Щецин не на краю света.
– Не обязательно так кричать… – услышала я напряженный и очень испуганный голос матери.
Они продолжали разговор, но уже гораздо тише, я ничего не могла разобрать.
От дверей я отошла, как лунатик, даже не чувствуя стыда за свое подслушивание. Кто-то осмелился швырнуть в лицо моей матери страшное оскорбление, и она не выставила наглеца из дома!
В ушах гремело: Жемчужина… шлюха… матросы… И все отдельно, не складываясь в осмысленное целое.
Я стала уговаривать себя – сработал инстинкт самосохранения, – мол, просто неправильно поняла вырванные из контекста слова, недослышала, наконец. Мне так хотелось в это поверить, что почти удалось себя убедить.
Я должна увидеть человека, что разговаривал с матерью. В тот момент ни о чем больше я думать не могла, поэтому на цыпочках выскочила в прихожую, хлопнула входной дверью и, фальшиво насвистывая какой-то мотивчик, ввалилась в библиотеку.
– Мамуля… – Я притворилась, что только сейчас заметила, что она не одна. – Простите… – Прикинувшись смущенной, я объяснила, почему раньше вернулась из школы.
Мама не казалась испуганной или растерянной, но я почувствовала, что она страшно напряжена и спокойствие ее деланное.
– Это Дорота, моя дочка, – представила меня мама, и в ее голосе мне послышалась мольба о пощаде. Я вежливо кивнула незнакомцу. – Пан Владислав Банащак, мой старый знакомый.
Я подала гостю руку. Хотя ладонь его не была ни скользкой, ни мокрой – напротив, сухая и теплая мужская рука, даже вполне приятная, – меня от этого прикосновения захлестнула волна омерзения, словно вляпалась в блевотину. Гость оглядел меня с головы до ног.
– Дорота – вылитая ты.
Он смел называть меня Доротой и «тыкать» моей матери!
Впервые мне стало неприятно, что меня сравнили с матерью. Не хочу я быть ничьей копией, хочу быть собой, только собой! Не желаю знать никого вроде Владислава Банащака, который смеет называть мою мать Жемчужиной и напоминает ей, что она была щецинской шлюхой.
Я извинилась и ушла, но прежде хорошенько рассмотрела этого гада. Отлично сложен, ровесник моего отца или чуть моложе. Удлиненное лицо с приятными чертами, одет модно, хотя не кричаще, по возрасту. Не из тех престарелых плейбоев, что втискивают пузо в джинсу, а потом чувствуют себя на том свете, но зато «по-молодежному».
Но невзирая на вполне приятную наружность Владислава Банащака, я ощутила к нему такую лютую ненависть, что готова была разорвать в клочья.
Случилось это в марте. До конца учебного года ничего нового не произошло, этот тип у нас больше не появлялся, по крайней мере я его не видела. Но моя спокойная жизнь закончилась, превратившись в невыразимый кошмар.
Так наступили каникулы, и мой план окончательно созрел: в Испанию с родителями я не поеду.
Снова все было как раньше – или почти как раньше. Я успела переварить то, что узнала, и поглубже припрятать свои чувства. Прежде чем на что-то решиться, я должна все разузнать. До тех пор нельзя портить жизнь близким людям. Кроме того, мне нужна неограниченная свобода передвижения и… деньги. Все зависит от того, не возникнут ли у родителей подозрения, особенно у мамы. Поэтому я снова стала уравновешенной молодой девицей, примерной дочкой. Наверное, мне пошли на пользу первые попытки лицедейства. Родители купились на мое поведение – все-таки они мне доверяли.
– Ты не хочешь ехать в Испанию? – удивились они моему отказу.
– Старики, вы восемнадцать лет из года в год мучались с несносной спиногрызкой, я же вам отравляла каждый отпуск. Устройте себе медовый месяц, а каникулы в Испании подарите мне в будущем году! – многозначительно заявила я, дабы им стало ясно: самокритичное чадо решило наказать себя за тройки и испытать силу воли.
Мой отказ встревожил отца.
– А что же ты будешь делать?
– Ты ведь одолжишь мне свою байдарку и снаряжение? Поплаваю по прекрасным польским рекам, где в водах бурливых, хрустальных плещутся стаи рыбок печальных, а также жаб и пиявок, подальше от цивилизации, ревущих магнитол и так далее…
– С кем же ты собираешься ехать?
– С Михалом, он же первый байдарочник Политеха! (Это сын старых друзей моих предков. Мы с ним дружим с детства, но он постарше меня, уже студент.) Ваша милость одобряет мой план?
– На непристойные каникулы вдвоем с Михалом я не согласна, – ответила мать.
Я знаю этот тон: мама редко им пользуется, но тогда сразу ясно – ее решение обжалованию не подлежит.
– Успокой свою родительскую совесть, эти сермяжные каникулы я проведу в стаде как минимум из двадцати человек. Однако должна тебя честно предупредить, что там будут и мальчики.
– На такое стадо я тоже не согласна.
– Ты хочешь, чтобы я обрекла себя на смертную скуку среди одних девчонок?
– Не будем это обсуждать! Закончишь школу, поступишь в институт – тогда и будешь ходить в походы с кем угодно. У тебя есть другие варианты?
– Тиранка ты… но ничего не поделаешь…
Мама даже не отдавала себе отчета, насколько ее запреты были мне на руку. Я специально размахивала у них перед носом этим походом на байдарках. Михал давно предлагал мне присоединитъся к их компании, правда из чистой вежливости: он знал, что предки никогда не позволят. А мне и самой не хотелось ни с кем общаться. Я зализывала душевные раны, и мне требовалось одиночество, прежде чем воплотить свои намерения в жизнь.
Вот почему я без сучка, без задоринки отыграла роль образцовой дочурки, которая не хочет ни спорить с маменькой, ни, боже упаси, испортить ей отпуск в Испании.
– Тогда отправлюсь к озеру или на реку, подальше от всяких там курортов. Пусть со мной поедет Анеля.
Общество Анели, нашей давнишней домработницы, создавало у родителей иллюзию надежности и безопасности: с Анелей я буду под опекой. Но на свете не было такой силы, чтобы помешать мне выполнить задуманное, куда там Анеле…
Я от души старалась чтить гражданский кодекс и не шибко врать, хотя от лжи меня уже мутило. Ох, разорвала бы я семейные узы, ох и спела бы песню звонкую свою про счастливую семью…
Чудовище, которое я пока держала в железных оковах, заставило бы их содрогнуться от ужаса! Я превратилась в мину, и хорошо, что они не нащупали взрыватель.
* * *
Родители поехали в Испанию, а я с Анелей – в дом отдыха Рыбнадзора, на Черную Ханчу. Путевки нам достал отец.
Прекрасные летние дни почти примирили меня с действительностью. Маленькая быстрая речка журчала среди дремучего леса, успокаивала, ласкала. Не надо было делать пристойных мин, врать с улыбкой. Трудно лгать, когда нет навыка.
Целыми днями я пропадала в лесу с огромным томом Гиббона, которого недавно открыла для себя, как некогда Шекспира. Но книга служила в основном подушкой. Я лежала, всматриваясь в небо, и думала: может, бросить все это к чертям собачьим, перестать ковыряться в прошлом родителей, о котором они сами мечтали забыть? Захлопнуть в памяти эту дверцу… В конце концов, важно, кем мои родители были сейчас, а не когда-то, за сто лет до моего рождения.
И еще я думала о том, что не умею притворяться, лгать, изворачиваться. Как же раздобуду глубоко запрятанную правду двадцатилетней давности, которую не раскопаешь без вранья и интриг? И кому все это нужно, кому поможет, что изменит?
На четвертый день я побросала в рюкзак кое-какие мелочи и отправилась в Щецин. Анеле сказала, что еду в гости к подружке, которая отдыхает в Августове. Анеля проглотила мое вранье и не поморщилась, даже сунула мне триста злотых на дорогу, поскольку была нашим казначеем. Вот они, плоды многолетней уверенности семейного клана в моей абсолютной правдивости.
Сначала я по-дурацки чуть не раскололась перед старым барменом. Адрес его я раздобыла без труда, потому что телячья морда примерной ученицы всем симпатична, не говоря уже о хороших манерах. В детстве родители меня не только развивали, но и здорово дрессировали.
Уже при разговоре с барменом, когда старикан начал таять прямо на глазах, меня осенило, что наивная мордашка, вежливость и все, что вложили в меня предки, – капитал, с которого можно стричь купоны! И вовсе я не такая ботаничка, хотя по жизни честно считала себя полной балдой. Но ведь вытянула же из старика все, что надо.
Хорошо, первый урок состоялся. А вывод? Надо избегать импровизаций и по мере сил говорить правду или полуправду. Поосторожнее с кельнерами, барменами и таксистами! Это особая порода людей, их на мякине не проведешь.
Но как обращаться с проституткой, к тому же безнадежной алкоголичкой, я и вовсе понятия не имела.
– Иди к ней с утра пораньше, пока глаза не зальет, – посоветовал мне старый бармен. – Прихвати водки, но пьянку тормози и денег не показывай, потому что она вопьется в тебя, как репей, и готова будет наболтать сорок бочек арестантов, лишь бы денежки выманить. К тому же врать она здорово горазда, так что все, что скажет, подели на шестьдесят четыре.
Вот такой инструктаж от старого бармена, который встретил меня волком, а проводил почти сердечно. Советы я мотала на ус, потому что дома меня не учили, как обращаться с подобной публикой.
Первым делом надо что-то предпринять с собственной внешностью, дабы не выглядеть такой свистушкой, какой я была на самом деле. Не – ойду же я к этой бабе в потертых джинсах и сабо на платформе?
От бармена я вернулась в гостиницу «Турист и рыболов», где с утра забронировала себе койку в десятиместном номере. Что там у меня в рюкзаке? Ничего путного… С собой я взяла только одно платьишко, на случай жары, в зной в тесных портках не походишь. Но и платье не делало меня взрослей.
Весь день я носилась по магазинам, пытаясь найти что-нибудь подходящее. Ничего – все смели с прилавков курортники.
Я не собиралась косить под манекенщицу, но выглядеть бедной родственницей перед этой бабой тоже не хотела. Наконец в каком-то заштатном магазинчике наткнулась на более чем приличное сине-белое платье из лионского щелка и чудесные золотые босоножки. Цена оказалась астрономической и превышала все мои финансовые возможности. Подумать только, со своими тремя пятисотками я чувствовала себя Крезом! Босоножки с платьицем стоили три тысячи…
Я машинально посмотрела на часы – почти шесть вечера. Изящная золотая игрушечка, «Лон-жин», подарок отца. Он привез мне часики из Базеля.
Загнать часы? От тоски сжалось сердце, но… снявши голову, по волосам не плачут. Ювелирный магазин оказался за утлом.
– Пани хочет продать или оценить?
– Оценить.
В магазине никого не было. Противный тип копался в моих часах, причмокивал, облизывался, наконец защелкнул крышку.
– М-м… двенадцать тысяч, – прошамкал он. У меня челюсть отвисла: конечно, я знала, что это прекрасный хронометр знаменитой швейцарской фирмы, но чтобы столько…
– Я хотела бы продать.
– Могу взять на комиссию.
– Деньги нужны мне сейчас. – Я вышла из роли, слова прозвучали умоляюще.
– Это ваши часики? – Сдвинув лупу на лоб, часовщик подозрительно меня оглядел.
– Мои!
– А паспорт у вас есть?
Я молча протянула ему свой ученический билет.
Он минут пять вгрызался в несколько строчек под фотографией, точно неграмотный. Я же, словно пойманный с поличным ворюга, приплясывала как на иголках. Меня вдруг осенило, что со своей ангельски-невинной физиономией я выгляжу в глазах этого типа на редкость подозрительно. Почему подростков автоматически подозревают в самом скверном? Но часовщик, как выяснилось, был далек от подозрений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32