О нашей уборке свидетельствовала только идеальная чистота.
А теперь на полке с книгами отчетливо виднелись следы чьих-то поисков. Ведь никто из домашних (я сразу подумала на Омеровича) не стал бы выбивать стекла, чтобы забраться в комнату, которая никогда не запиралась на ключ.
Кто-то залез через окно? Но с какой целью? Почему именно в кабинет? Вскарабкаться на второй этаж… Ради чего? Не за Уголовным же кодексом, в конце концов. Что-то тут не так…
Мое внимание привлекла полка, где стояли антикварные книги из области уголовного права. Здесь имелись и библиофильские редкости, толстые фолианты, отпечатанные на пергаменте, переплетенные в сафьян, с узорными застежками. Адам очень любил эти старинные книги, часто хвастался ими перед друзьями.
Я достала каталог, чтобы проверить содержимое полки. Стоило мне переложить первый том с края, как перегруженная полка (возможно, она давно уже держалась на честном слове) рухнула вместе с книжками.
Я собирала реликвии, старательно осматривая, не повредились ли страницы, – Адама бы хватил удар. К счастью, ни одна из книг не пострадала. Я сверилась с каталогом – все было на месте.
– Ты что-нибудь переставляла на этой полке? – спросила я Анелю.
– Упаси Господь! Что ж я, не знаю нашего хозяина? А стекло какая скотина выбила? Небось, кто-нибудь оставил окно открытым, вот сквозняком-то… – Она укоризненно покачала головой.
Окно было закрыто, но я предпочла, чтобы Анеля грешила на порыв ветра, который и выбил стекло.
Доротка, осмотрев полку, пожала плечами:
– Вызови столяра, надо это починить… Стекло? Сама вижу, тут не медитировать надо, а стекольщика искать.
Я брякнула что-то насчет взломщика.
– Мать, ты начиталась детективов? Опомнись! – Она пригляделась ко мне и обняла меня каким-то покровительственным жестом, чего я раньше за ней не замечала.
«Нервы у меня на пределе, – подумала я, – вот и мерещится черт знает что». Но выбитое стекло и рухнувшая полка не давали покоя. Не знаю почему, но списать все на совпадение не получалось. Я решила спросить Омеровича.
– Проше пани, что вы! – Он излучал оскорбленное достоинство. – Разве я похож на человека, который вламывается в чужие комнаты? – Действительно, внешность у этого мелкого мошенника была вполне пристойная, но я-то знала, что скрывается под маской.
Это незначительное событие продолжало терзать меня. Подумав, я пришла к выводу, что нужно обратиться к Банащаку, хотя сам вид этого человека был серьезным испытанием для моих нервов.
В «Омаре» я его не застала. С трудом вытянула у барменши, пани Биси, его адрес. Она смотрела на меня как на врага, наконец пробурчала название улицы и номер дома. Потом дала номер телефона и посоветовала сначала позвонить.
Банащак явно не жаждал встречи. Я настаивала, не понимая, что за всем этим кроется, неизвестность наводила на самые худшие мысли. Наконец Банащак очень неохотно пригласил меня к себе.
– Черт возьми, мне совершенно наплевать, где ты живешь и как, если тебя именно это волнует. – Меня охватила ярость. – Но если я сама тебя ищу, наверное, есть причина. Приходи в «Омар»…
– Не могу, – простонал он, – я болею… – Только сейчас я сообразила, что он гундосит. – Поэтому приезжай ко мне.
– Ты пьян?
– Как тебе такое в голову пришло? – прогнусавил он.
Банащак открыл мне дверь, согнувшись в три погибели. Я не могла понять, что с ним такое. И только когда он провел меня в комнату, до меня наконец дошло.
Давно уже я так не радовалась. Огромным усилием воли сохранила серьезную мину, стараясь не расхохотаться ему в лицо. Бандитская физиономия была обезображена кровоподтеками. Разукрасили Банашака профессионально, со знанием дела.
Вот почему ему так не хотелось встречаться – не желал доставлять мне удовольствия. Самолюбие уголовника.
Непобедимый Мишура! Виртуоз кастета, король свинчатки! Прошли его времена. В бандитской среде выросло новое поколение, достойные преемники и грозные противники. Сколько ему сейчас может быть? За пятьдесят, наверное?
Это начинало становиться интересным. Почти одновременно хозяина и его подпевалу вывели из строя как минимум на полмесяца.
Может, Омерович отыгрался? Взбунтовался против тирании Банащака, решил отомстить?.. Дай Бог, друг друга угробят, аминь!
– Кто тебя так отдубасил? – Я не стала делать вид, будто не замечаю следов побоев.
– Попал в аварию, – буркнул Банащак. Стыдится. Когда-то он прекрасно владел стилетом, как же можно признаться в таком позоре…
– Разбил машину?
– А-а, мелочь… ты с чем пришла?
Я рассказала о выбитом стекле и разбросанных книгах.
– Ты не держишь слова или не способен контролировать своих сообщников, Мишура.
Наверное, напрасно я сделала ударение на его старой кличке. Он так и зашипел от злости.
– Ты сменила профессию? Так не ты одна, запомни! И не смей нос задирать, тоже мне столбовая дворянка! – Господи, и зачем я дразню этого мерзавца? – Что-нибудь пропало из твоего дома? Холера, кругом одно ворье, но ничего, наведу порядок!
Я не могла взять в толк, о чем он говорит.
– Ничего не пропало, но в своем доме я хочу жить спокойно! И имею право разорвать наш договор без предупреждения!
– Ты меня не пугай! С тобой у меня разговор короткий.
– Отчаявшийся человек на многое способен…
– Опомнись, если даже он и трогал твою полку, что такого случилось, холера ясная?!
– Ему сдали мансарду, а не весь дом! По какому праву твой шакал шарит в моих вещах?! Это ты ему приказал?
– Если он сделал что-нибудь не так, я с ним посчитаюсь, будь спокойна!
Банащак говорил про Омеровича так, словно понятия не имел, что тот тоже зализывает раны. Притворяется? Нет… Он и впрямь ничего не знает! Итак, художника избили не по приказу Банащака…
Неизвестно почему, но теперь история с разбитым стеклом показалась мне ерундой. И зачем я напросилась на эту кошмарную встречу? Только позже я поняла, что инстинктивно чувствовала опасность и старалась ее предотвратить.
– Слушай, – Банащак остановил меня в дверях, – ты не могла бы вколоть мне пенициллин?
– Как это? – не поняла я.
– Ну укол сделать… Посмотри, – он подтянул штанину и показал опухшую голень. – Я бы не стал просить, но ходить трудно, а гребаный докторишка отказался, сказал, и так пройдет…
– Ты тест на аллергию проходил?
– Проходил… этот коновал говорит, будто пенициллин мне вреден! На казенный счет все вредно, как же! Вместо пенициллина велел какую-то желтую дрянь в воде разводить и компрессы делать. Я бы ему такой компресс приложил!
– Если доктор сказал, что у тебя аллергия на пенициллин, то лекарство тебе противопоказано. Это не шутки, от аллергии даже умереть можно. – Профессиональная этика взяла во мне верх, хотя я от души желала Банащаку всего наихудшего. – Не сомневаюсь, что врач прописал тебе то, что нужно.
Вот же ирония судьбы! Я должна еще давать ему медицинские советы! Чтобы он снова мог воровать и калечить людям жизнь.
– Тебя бы, конечно, только обрадовало, если б я охромел, – прочел он мои мысли.
– Тогда какого черта спрашиваешь у меня совета?
* * *
Прежде чем мой мир погрузился в кромешный ад (самые худшие дни ждали меня впереди), я принялась хлопотать вокруг Доротки. В школе вроде бы стало получше. Конечно, она уже не была прежней отличницей, но двойки ликвидировала, а некоторые предметы даже вытянула на четверки. Сидя с разбитой головой дома, Дорота решила хоть немного наверстать упущенное, но надолго ее не хватило. Еще не истекли установленные врачом десять дней, а она снова начала пропадать из дома с утра до вечера, порой до глубокой ночи. Уговоры мои не действовали, а сцен я не устраивала – не верю в спасительный эффект домашних скандалов.
Как-то днем, когда Доротка, по своему обыкновению, куда-то исчезла, позвонил ее приятель Пиноккио. Без всякой задней мысли я спросила:
– Стефан, а почему из травмпункта вы не привезли Дороту домой?
В трубке воцарилась длинная, неловкая пауза. Я тотчас все поняла. Дочь солгала.
– А она ничего не… – пробормотал наконец Пиноккио, и я ни о чем больше не спрашивала. Наверняка он успел бы придумать какую-то отговорку.
Сказав, что дочери нет дома, я попрощалась и повесила трубку.
Открытие выбило у меня почву из-под ног. Неужели я ничего не знаю о собственном ребенке?
Что же мне теперь делать? Ведь Доротка уже взрослая, сформировавшаяся женщина. Выпороть ее я не могу – к тому же и не поможет. Поговорить? Но она не желает со мной разговаривать. Дочь перестала мне доверять, она больше не видит во мне друга, которому можно поведать самое сокровенное.
Но когда это началось? Неужели я проглядела предвестие этого грозного кризиса?
Память услужливо отмотала пленку назад. Меня не переставала терзать мысль, что перемены в Дороте каким-то образом связаны с появлением Банащака.
Это предположение и стало главной причиной, по которой я боялась – да, боялась! – поговорить с собственной дочерью. Если она догадывается, если она знает…
Как-то ко мне пришла Анеля.
– Я вам кое-что покажу! – сообщила она с заговорщицким видом и потянула в комнату дочери. Там она открыла ящик секретера. – Вот она, ученица-то наша!
– Не думаю, чтобы Дорота красилась, идя в школу. – Я с облегчением вздохнула и взяла в руки самую обычную косметичку. Помада, тушь, тени. И только-то?..
– А деньги у нее откуда? – Анеля сунула мне под нос флакончик духов. – Французские! Я проверила… Вы знаете, сколько все это добро стоит? Голова у нашей панны вскружилась, такие деньги неведомо за что!
– Наверное, тратит свои карманные…
Лак от Диора: сто пятьдесят, помада: сто пятьдесят… Я мысленно подсчитывала цены. Ничего страшного, все это умещалось в пределы карманных денег Доротки – она получала сто злотых в неделю.
В последнее время дочь стала копить свои карманные деньги с яростью Гарпагона. Я всегда возмещала ей траты на кино, театр, учебники, но теперь она помнила каждые двадцать злотых. Так, значит, все ее доходы поглощала косметика!
– И пани так спокойно на это смотрит? – Моя реакция явно разочаровала Анелю.
– Анеля, как ты нашла все это?
– Как, как… Просматривала ее вещи, кто-то же в этом доме должен за ребенком доглядывать!
– Я тебя прошу больше никогда этого не делать!
– Так ведь пани сама же…
– А теперь жалею, потому что ты слишком далеко зашла. Пожалуйста, впредь не трогай вещи Доротки.
– Ну как хотите, – обиделась Анеля. – Но ответственность перед Богом за людей в этом доме несу я!
Я никогда не считалась для Анели грозным авторитетом, порой она бывала упряма и своенравна, но мы с ней давно привязались друг к другу и ссорились крайне редко.
Несколько дней она дулась на меня, разговаривала сухо и холодно. А вскоре я сама поступила не лучше Анели.
Как-то раз возвращалась из клиники и рядом с Крулевской улицей в толпе углядела темноволосую голову Доротки.
В первый момент я даже не узнала дочь, так ее изменила новая прическа – коса была уложена в высокий узел, казавшийся слишком тяжелым для хрупкой, тонкой шеи. Я загляделась на девушку и не сразу поняла, что передо мной Доротка.
Дочь меня не заметила, а я бессознательно двинулась за ней следом.
Она свернула в проходной двор огромного дома, отделанного гранитом, вышла на площадь Домбровского и исчезла в дверях дорогого комиссионного магазина.
Что ей там понадобилось? Адам нередко привозил дочери подарки из-за границы, но в основном это были милые безделицы, сногсшибательными нарядами он ее не заваливал. Может быть, благодаря такому воспитанию Дорота не придавала тряпкам особого значения. Конечно, как всякая девушка, она любила красиво одеться, но модные туалеты никогда не стояли у нее на первом месте.
Дорота вышла из магазина и направилась в сторону Кредитной. Я повернула за ней. Дочь была погружена в свои мысли и не замечала меня. Уже опускались сумерки, а я держалась на приличном расстоянии.
Вскоре мы оказались у кафе «Новы Свят». Я подождала минуты две и вошла следом за Дороткой. В крайнем случае скажу, что решила выпить чашечку кофе.
Внутри было многолюдно и шумно. Дочь я увидела за столиком у окна. Напротив Доротки сидел молодой человек с темными, почти черными волосами. Боже, как она на него смотрела!
Я могла без помех наблюдать за ними – для моей девочки в этот момент не существовало никого, кроме этого брюнета.
Молодой человек показался мне знакомым. Где-то я его видела: это сосредоточенное выражение на лице, слегка раскосые темные глаза, привычка чуть наклонять голову набок…
Ну конечно! Это ведь Рамер! Конечно, Конрад Рамер, ординатор из первой нейрохирургии, по словам моего шефа, очень талантливый врач. Я редко с ним встречалась – в нашем отделении другая специализация, но раза два Конрад ассистировал моему профессору на операциях.
Так вот она, тайна моей девочки! Французская косметика, взрослая прическа… В нашем доме толпились целые табуны мальчишек, но Конрада Рамера Доротка не приглашала ни разу. Очень характерный симптом.
Любовь? Первое и сильное чувство, да и парень хоть куда: красивый, умный… Я улыбнулась про себя. Теперь можно с легким сердцем забыть про мошенника Омеровича, где ему тягаться с таким! Рядом с Конрадом наш смазливый квартирант казался стареющим пижоном.
Я была почти благодарна этому молодому врачу.
* * *
Вечером я просматривала медицинские журналы, когда явилась Анеля. Хватило одного взгляда на ее лицо, чтобы понять: речь опять пойдет о Доротке. Двурушничество Анели начинало меня сердить.
– Такого Кактуса у нас еще не было! Пусть пани непременно своими глазами посмотрит!
«Кактусами» Анеля называла юношей, которые находили у нас кров. Обычно они возникали на пороге с трехдневной щетиной на лице, и их подбородки действительно слегка смахивали на кактусы, точнее, на ту разновидность кактусов, которую Анеля окрестила «тещина табуретка».
На сей раз это был не пустой донос. В выборе друзей наша дочь пользовалась полной свободой, но я предпочитала знать, кто появляется у нас в доме. Поэтому под каким-то предлогом я заглянула к Доротке – полюбоваться Кактусом невиданного сорта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32