Как далеко я убежала от тех тополей? Может, это все хитрая интрига и старик в сговоре с Банащаком?
Нет. Не похожа эта пара на подручных моего врага. Не знаю, но почему-то меня совершенно успокоил тот факт, что они «ботали по фене».
– Признавайся, что ты здесь делала? – допытывался старикан.
– Я тут по своим делам, человек. – Я исподлобья поглядела на них. Как бы выбраться отсюда?
– А какого черта у канала лазила? – назойливо допрашивал старик.
– Я ж тебе говорю: ноги уносила и запуталась в проволоке, надо было хвост скинуть (как быстро всплыли в памяти выражения Горгоны и Мельки!), ну вот и старалась смыться огородами, а тут какой-то фраер вывернулся и собакой погрозился… Я ж тебя не спрашиваю, для кого день, для кого ночь… – Я выразительно коснулась пальцем татуировки на его руке.
Удачный приемчик! «Блатная музыка» из моих уст заставила их расслабиться, а уж этот жест и вовсе почти убедил, что перед ними свой человек.
– Так за тобой легаши гнались? – забеспокоился старик, но с ноткой сочувствия в голосе.
Я уже сообразила, что легаши – это милиция, и утвердительно буркнула. Но пугать своих спасителей я не хотела.
– Мы не можем тебя тут оставить! – сердито сказала женщина.
Я вздохнула полной грудью. Какое счастье, я не в лапах Банащака.
– Сейчас уйду. – Я попыталась сесть на топчане, но тут же ухватилась за край: лампа, печка и мои благодетели закружились в хороводе, а внутри черепушки принялся энергично лягаться какой-то шаловливый козлик. Нехило я приложилась темечком!
– Чего, не получается? – огорчился старик.
– Получится… дайте мне одеться. Одежда оказалась мокрой, грязной и драной.
– Мать, найди-ка шматье, – приказал старик. Женщина неохотно вышла из кухни, что-то бурча себе под нос, и вернулась с ворохом какой-то одежды.
– Держи! – Она швырнула мне джинсы, толстый свитер и сунула в руки цветастый льняной платок. – Да маковку-то перевяжи, кровянка у тебя на башке. Барахло шикарное, один убыток с тебя…
– Ты поможешь – и тебе помогут. – Старик покопался в карманах и вытащил слипшиеся банкноты. – На, забирай, это из твоих штанов.
Моя пятисотка, разменянная в «Кузнице».
– Хоть бы две сотенки подкинула. – Женщина хищно зыркнула на банкноты. – Вещички недешевые…
– Мой свитер вовсе не хуже, а я ведь тебе его оставляю! – не удержалась я, этот мохеровый свитерок был моим любимым.
– Хуже! – нудила женщина. – А чем нам откупаться, коли за тобой сюда менты придут?
– Двумя сотками ты их не сплавишь, – буркнула я. – А мне на врача деньги нужны!
– Замолчи, баба! – рявкнул старик. – Бога у тебя в сердце нет! Бери свои деньги! – Он сунул мне бумажки в ладонь и сжал мой кулак. – Не видишь, что ли, что девочка в беде?
– Да видеть-то вижу, только нас кто будет из беды выручать, если что?
– Как только приду в себя, я вас отблагодарю, – сказала я самым сердечным тоном.
Эти люди не вызывали у меня никакого отвращения, и я действительно была им благодарна за спасение. Их страх вполне объясним. Они приняли меня за мошенницу или воровку, я сама их в этом убедила. Так что за мной вполне могла нагрянуть милиция.
Я с трудом оделась. Каждое движение вызывало резкое головокружение и тошноту.
– По дороге-то не скопытишься? – беспокоился старик.
– Нет…Оставайтесь с Богом, – вспомнилось мне благословение, слышанное у крестьян в Черной Ханче.
– Иди с Богом, – в один голос ответили оба.
Выходя в темноту, я заметила над дверью икону святого Антония и крохотную лампадку.
Холод и дождь мгновенно привели меня в чувство.
Оказалось, что дом моих спасителей стоит совсем близко от шоссе. Кое-как я доплелась до Виляновского замка и огляделась в поисках такси. Идти к кафе «Кузница», где была стоянка, не хотелось – в поношенных, мешковатых джинсах и свитере грубой вязки я выглядела не лучшим образом. Трамваи уже не ходили.
Я поплелась по аллее Собеского, время от времени «голосуя». Может, кто-нибудь все же остановится? Но в своем наряде я смотрелась настоящей замарашкой, машины пролетали мимо, а маленький жучок даже презрительно посигналил.
Ладно, доплетусь до жилища Пиноккио и оттуда позвоню домой. Можно представить, что случится с мамой и Анелей, если я не вернусь ночевать. Сначала они будут дружно глотать валидол, а потом, когда я найдусь, устроят космический хай за бессонную ночь. Но сейчас мне было наплевать на грядущий скандал с высокой колокольни.
Надо же когда-то начинать! Я уже взрослая, мне восемнадцать. Аттестат – не самая важная в жизни штука. Может, я занимаю чье-то место, отняв его у кого-то более способного и прилежного? Да и вообще, хватит сидеть на родительской шее! Вполне могу пойти работать. Машинально я уже мысленно отбрехивалась от нападок близких.
Дивны дела твои, Господи! Возле меня вдруг остановилось такси, водитель открыл дверь. Я плюхнулась с ним рядом и только тогда заметила на заднем сиденье какую-то пару.
Это были те самые люди, за чей столик я села в «Кузнице».
От умиления у меня перехватило горло, я едва не разрыдалась над своей горькой судьбой, благодарность затопила сердце.
Мимо просвистело десятка два пустых машин, но только ОН (я была уверена, что это именно ЕГО инициатива), мрачный незнакомец, протянул мне руку помощи. Не испугали ни мои чудовищные портки с отвисшим задом, ни мешковатый свитер, который с успехом превратил бы в уродину даже Венеру Милосскую.
Вместо того чтобы вести себя по-человечески, я что-то мяукнула, вроде «Thank you», снова влезая в дурацкую роль иностранки. Совершенно напрасно: его доброта никак не была связана с моей «заграничностью». Он просто подобрал на шоссе одинокую, бедно одетую девушку. Они и узнали-то меня только после идиотских английских слов.
Почему я так сделала? Со мной творилось что-то странное, все чаще во мне просыпалась совершенно другая Доротка, которая с легкостью вживалась в ненужные роли, даже если ситуация этого и не требовала. Может, это и есть распад личности?
Покосившись назад, я поймала изумленный взгляд мужчины. Должно быть, мое преображение не укрылось от него.
– Я везу свою подругу на вокзал, – сказал он на своем ломаном английском. – Куда вас подвезти?
– У меня есть время, могу поехать с вами, – ответила я, наградив его робкой улыбкой. Этакий невинный ягненочек.
Много раз убеждалась, что в мужчинах эта несмелая улыбка пробуждает инстинкт защитника, а сейчас мне позарез требовался защитник и опекун, я едва держалась на ногах.
Незнакомец ничего не ответил, но желаемого эффекта я что-то не заметила.
Когда водитель остановился перед Центральным вокзалом, как раз объявляли посадку на краковский поезд. Парочка выскочила из машины и помчалась на перрон.
– Я вас жду! – крикнула я вслед.
Надо же, вместо того чтобы мчаться в травмпункт и обработать разбитую голову (снова накатила волна тошноты), я сиднем сидела в тачке, неведомо зачем поджидая совершенно незнакомого человека и не совсем понимая, почему так хотелось снова его увидеть.
Водитель такси бросал на меня подозрительные взгляды. Я молчала и ломала голову, как бы половчее скинуть личину иностранки. Странное дело, мне стало просто необходимо, чтобы он узнал, кто я на самом деле.
Наконец на лестнице показался мой незнакомец. Я видела, как он бежит вниз, перескакивая ступеньки.
– А теперь куда? – спросил он, садясь в машину.
– В «скорую помощь», – ответила я по-польски, и вдруг стало наплевать, что про меня подумают.
Таксист изумленно покосился в мою сторону.
Мужчина ничуть не удивился и велел ехать в дежурную клинику на Хожей.
Когда такси остановилось перед зданием клиники, я вытащила свои смятые и еще мокрые деньги. Таксист отвел мою руку.
– Спасибо, – поблагодарил он моего спутника, который протянул ему деньги.
Мужчина вышел и открыл мне дверь.
– Пошли.
– Теперь я сама справлюсь, спасибо большое… спокойной ночи! – Я выкарабкалась из такси. – Не беспокойтесь, теперь я действительно справлюсь сама.
– Не оставлять же вас в таком состоянии, – буркнул он и взял меня под руку.
В приемном покое толпились люди. Какая-то женщина с обожженной рукой подвывала от боли, пьяный мужик баюкал кровоточащую ногу…
От этого зрелища мне стало плохо. Мой незнакомец заметил это, наклонился и обнял меня за плечи. Он был намного выше. Платок свалился у меня с головы, и он заметил склеенные кровью пряди.
– Почему же вы сразу не сказали!
– У меня разбита макушка, и… ужасно тошнит, – простонала я, почувствовав себя вдруг смертельно больной и несчастной. От участия, звучавшего в голосе моего спутника, захотелось разрыдаться.
Напряжение, державшее меня последние несколько часов, отступило, я совершенно расклеилась. Не в силах больше сдерживать слезы, я разревелась, как несмышленый ребенок, стянула с головы пестрый платок.
– Нам сюда! – Он решительно поднял меня со скамейки и ввел в какие-то двери.
– Привет, Конрад!.. Что случилось? – Тоненькая женщина в белом халате отставила чашку и бросилась к нам.
Стены кабинета были выложены кафелем. Две кушетки, несколько стульев, глубокое кресло и столик.
– Вторая процедурная свободна! – сказала женщина.
В комнату вбежала запыхавшаяся медсестра.
– Пани доктор, улица Эмилии Платер… сердечный приступ! – выдохнула она, с любопытством поглядывая на нас.
Конрад улыбнулся ей и склонил голову.
Хрупкая женщина наспех глотнула кофе, схватила с вешалки пальто и выскочила за дверь.
Конрад! Какое красивое имя.
Обладатель красивого имени провел меня какими-то коридорами, и мы оказались в амбулатории.
– Ложитесь. – Он показал на кушетку, накинул белый халат и принялся мыть руки.
– Везет мне… напоролась на врача, – забормотала я, стыдясь своих недавних слез.
– И даже на хирурга… поверните голову. – Он развел пряди.
Я взвыла: каждый волос казался стальным прутом, сверлящим череп.
– Будет больно, – буркнул он, вырезая прядь волос, потом облил это место чем-то жгучим и принялся брить поврежденное место. – Будет больно, потому что придется накладывать швы… Кто же тебя так уделал?
– Сама.
– Упала в выгребную яму? – Конрад выразительно втянул воздух и вылил мне на голову очередную порцию какой-то едкой дряни.
– В канал.
– Хотела утопиться в Темзе?
– Простите меня за эту комедию, мне правда очень стыдно… – я сбивчиво пробормотала что-то о швейцаре, который не желал меня впускать в кафе, – а потом так как-то само получилось с разбега, – плела я в стиле последней двоечницы. Ужасно не хотелось, чтобы он принял меня за выпендрежницу или записную врунью. Тут я сообразила, что перегнула палку в своих оправданиях, и брякнула: – А ваш английский никуда не годится!
– Никуда, – согласился он. – Тебе сколько лет?
– Восемнадцать. – Его «тыканье» меня нисколько не обижало.
– Мамочка уже знает, что у ее дочери сотрясение мозга?
– Еще успеет. Плохие новости могут и подождать. – Покровительственный тон меня рассердил. Ничего я ему больше не скажу.
Тут, как всегда некстати, подняла голову ослица, до этого мирно дремавшая где-то глубоко внутри. Меня захлестнула волна упрямства. Ничего я дома не расскажу! Пусть мама потрясется как следует за свою любимую доченьку, пусть попереживает. Я словно мстила за свой недавний страх.
Конрад забинтовал мне голову, приготовил шприц. Я не испытывала ни малейшего желания оголять зад в его присутствии, да и бок нещадно ныл.
– У меня на пенициллин аллергия, – соврала я.
– Это противостолбнячная сыворотка. – Он поднял шприц. – А откуда ты знаешь про пенициллин? Тебе делали тест?
– Хуже – у меня в семье имеется медсестра.
– Придется несколько дней полежать, и пусть эта твоя медсестра потом отведет тебя в больницу. Надо проверить глазное дно и сделать энцефалограмму, чтобы не было осложнений.
– Большое вам спасибо и… поверьте, я не такая закоренелая комедиантка.
Он сделал мне укол, снял халат и двинулся к двери.
– Погоди, я тебя отвезу.
Я гадала, куда мне податься. К Пиноккио? Теперь эта идея не казалась такой уж блестящей. Стефан сам живет у кого-то на птичьих правах, а тут еще и я свалюсь.
Винярские? Старая Винярская с ходу устроит кипеж на четыре конфорки, стоит ей увидеть мой тюрбан, а Михал на свою матушку не имеет ни малейшего влияния. Так что они тоже отпадают. У остальных друзей тесные квартирки, да и предки… Выбора нет, придется ехать домой.
Вопреки логике, обстоятельствам и здравому рассудку мне страшно не хотелось ехать домой. Не говоря уже о том, что я не очень представляла, как объяснить матери свое состояние (хотя что-нибудь всегда смогу выдумать), мой дом перестал быть для меня тем, чем был раньше. Он превратился в крышу над головой, вместилище нужных вещей, но не гарантировал безопасности и покоя. А подчас и вовсе захлестывала обида на мать, поскольку все-таки по ее вине у нас в мансарде торчал слуга сутенера. Если он увидит меня в таком состоянии, может о чем-нибудь догадаться…
Но я назвала свой адрес Конраду… куда же теперь деваться?
Когда наше такси свернуло с шоссе, я увидела, что с противоположной стороны улицы к дому идет Омерович. Неужели он тоже возвращается из Вилянова?
– Нет!!! – Я схватила Конрада за руку. Господи, нельзя, чтобы Омерович увидел меня сейчас в таком состоянии. – Давайте поедем куда угодно, только не сюда! Увезите меня!
Где-то в глубине души другая Дорота понимала, что так ведут себя только соплячки. Но соплячке было по барабану, она в ужасе жалась к мужчине, о существовании которого три часа назад еще и не подозревала.
– Шеф, меняем маршрут, – Конрад назвал водителю другой адрес.
Он жил в однокомнатной квартирке на одиннадцатом этаже, в одной из высоток, похожих на чудовищные термитники.
– Тебе не кажется, что здесь потолки давят на человека? – сказала я невпопад.
В такси Конрад не сказал ни слова, поэтому хотелось нарушить молчание, к тому же не терпелось обратиться к нему на «ты». Но потолки и в самом деле были очень низкие, а просторная комната, добрых тридцать метров, еще больше усиливала гнетущее впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32