Какова бы ни была цель преступления, преступникам против ожидания не удался задуманный план. Ленк настаивал на том, что вплоть до последней минуты, до самого взрыва, не произошло ничего, кроме того, о чем он рассказал. Если верить его словам, преступная акция не была совершена в назначенное время только потому, что он не выпил отравленного кофе. И двое туристов напрасно выжидали свою добычу. Но почему же тогда убили невинную девушку, почему на 286-м километре были обнаружены гайки, если, как утверждал Ленк, из купе никто в это время не выходил, чтоб выбросить их в туалет? На все эти вопросы мы пока не находили ответа.
Покушение на жизнь Ленка доказывало, что со стороны преступников нас ждет еще много неожиданностей. По-видимому, смерть Шрамека и Войтиржа не была их главной задачей, им необходимо было ликвидировать Врану и Ленка.
– Думаю, что в дальнейшем вам нечего будет опасаться, – сказал наконец я. – На сегодняшний день нам известно, что в банде два туриста с 286-го километра, женщина, которая звонила от имени вашей невесты, так называемый химик и Войтирж со Шрамеком. Кроме того, нам известны чудак с попугаем и человек, справлявшийся в больнице о вашем здоровье. Вероятно, для них важно, чтобы вы не проговорились о том, чему были свидетелем в поезде. Они надеялись, что вы мертвы или умрете. Этого не случилось, и они постарались вас найти, обмануть охрану и уничтожить вас. Доверие к шоколадной коробке должен был снискать невинный букет роз. Это было их последней, отчаянной попыткой. Строить вам дальше ловушки не имеет смысла. Теперь они будут скрываться и выжидать, что мы предпримем на основании вашего признания. И тогда уж обсудят свое положение. Поэтому нам нужно быть настороже.
Я показал Ленку фотографии, сделанные после катастрофы на 297-м километре. Альбом с этими снимками с трудом влез в мой портфель. Ленка на месте взрыва не фотографировали. Его еще до этого увезли на санитарной машине.
Он внимательно и спокойно пересмотрел все снимки, прочитал все надписи. Временами он устремлял глаза в потолок, словно желая дать передышку уставшему мозгу. Наконец он сказал:
– Мне хотелось бы на все это взглянуть самому.
В ответ на мой удивленный взгляд он добавил:
– Все снимки сделаны с небольшого расстояния: паровоз, обломки вагона, трупы. Есть здесь и снимки убитой велосипедистки, велосипеда, извлеченной пули. Но нигде не снята сама местность. А там, где она и попала в объектив, она получилась размазанной, неясной, какое-то туманное пятно.
– Что вас тут не устраивает?
– Дело не во мне, – словно через силу усмехнулся Ленк, – я не сомневаюсь, что все делалось по правилам, очень тщательно и со знанием дела, но ведь вас интересует, что видели пассажиры из окон вагона… и вы придаете этому большое значение. Если бы я мог снова проделать в поезде тот же самый путь…
И он о чем-то задумался, словно пытался точнее восстановить свои тогдашние впечатления, какие-то подробности, которые он сейчас не мог припомнить и которые, оказавшись на месте, он наверняка вспомнил бы.
– Пока вам еще рано выходить, – сказал я, – к тому же сейчас эта местность выглядит иначе, чем летом. Кто знает, там, вероятно, лежит снег, тянется однообразное снежное поле. Мы можем, правда, сделать новые снимки, если вам это поможет.
– Нет, снимки мне не нужны, – отказался Ленк после минутного раздумья. – У меня возникла одна мысль.
Я спросил с опаской, что же это за мысль.
– Я должен все это снова увидеть, чтобы утвердиться в ней, – сказал Ленк. – Ничего не изменится, если мы несколько дней подождем. А за эти дни я начну лучше ходить. Ведь я делаю гимнастику. Вы не представляете, какая это радость – вновь ощутить собственные ноги. Будь в моем распоряжении большая удобная машина, думаю, врачи разрешили бы мне эту поездку.
Я никак не мог угадать, что у него на уме.
– Лучше объясните мне, в чем состоит ваша фантастическая идея.
– Скорее, это мои сомнения, а не фантазия, – ответил он. – Туман, неясность и сплошные сомнения. Может, моя мысль и интересна сама по себе, но вам все равно не обойтись на месте взрыва без меня. Поэтому лучше узнайте, когда мне можно будет съездить туда.
По моей просьбе в палату к Ленку пришел главный врач.
– Как ваше самочувствие? – спросил он у пациента.
– Настолько хорошо, что я мог бы отправиться хоть сейчас, – ответил Ленк.
Как мы и ожидали, врач охладил его пыл.
– Через неделю, не раньше! – сказал он. – И то весьма условно. С вами должны поехать врач и крепкий санитар, который мог бы перенести вас на руках. Немного свежего воздуха вам не повредит, но это далековато для вас, Дружище!
Я обещал врачу подготовить эту поездку наилучшим образом. Достать машину побольше, оборудовать ее со всеми удобствами. Причем управлять машиной я буду сам и прихвачу с собой коротковолновый передатчик. Всем больницам на нашем пути будет приказано в любую минуту принять пациента и сделать все, что будет необходимо.
Врач слушал, поглаживая подбородок.
– Ну что ж, попробовать можно, – сказал он наконец, – но все же не раньше, чем через неделю, и то полной уверенности нет.
Зимний вид местности Ленка не беспокоил. Вероятно, он решил полностью восстановить картину своего пути в почтовом вагоне, и я спешил подготовить все необходимое. Карличека, на второй день вернувшегося из своей поездки и установившего, что старушки никакой коробки не посылали, я тоже хотел прихватить с собой на 297-й километр.
– Хорошо, – сказал Карличек, – но я бы эту поездку держал в тайне, чтобы нашего распрекрасного Ленка под конец не пристрелили. Кто знает, правы ли мы, когда считаем, что от него хотели избавиться как от свидетеля. Может, существуют еще и другие причины. Поэтому я предлагаю, чтобы Гелена посещала больницу даже тогда, когда Ленка там не будет. И если кто-то за ней наблюдает, то мы сможем водить его за нос.
– Ну, так договоритесь с ней, – сказал я.
– Ни за что, – живо отказался Карличек. – Не сердитесь на меня. Я много думал и пришел к мысли, что эта девушка слишком сильно воздействует на мой внутренний мир. Я назвал это губительной психологической радиоактивностью.
Принуждать его я не стал.
– Разумеется, вы не верите моим психологическим заключениям, – продолжал Карличек. – Но припомним теорию психологического барьера в сознании. К людям, в памяти которых должно было что-то запечатлеться перед взрывом в поезде, относится и старший лейтенант Ленк. Он не может вам сказать, что ничего не видел, а только то, что он видел ничто. Вот это различие и беспокоит его.
Я махнул рукой.
– Лучше скажите мне, что ответили на почте на ваш вопрос о посылке с адресом, написанным фиолетовыми чернилами?
– Расспрашивать-то я расспрашивал, но так ничего и не узнал, – ответил Карличек как-то вяло. – Они даже не знают, мужчина это был или женщина. Вообще не помнят эту посылку. Запись существует, квитанция есть, а толку никакого. Человек с попугаем в тех краях тоже не показывался.
Я поручил Карличеку организацию нашей поездки.
В Праге стояла сухая зимняя погода. По сообщениям метеосводок, дороги были проезжими: снег лежал только местами, да и то тонким слоем. Ленку день ото дня становилось лучше, однако ноги у него еще были не совсем в порядке. Но он с нетерпением ждал поездки.
– Мне кажется, – говорил он, – что в тех местах, где произошел взрыв и где нашли мертвую девушку, обнаружится еще что-то.
– На железнодорожном пути?
– Разумеется.
– Значит, лучше повторить весь путь поездом.
– Главное, мне нужно взглянуть на 297-й километр, – сказал он задумчиво.
Наконец врачи весьма неохотно дали разрешение, и мы отправились в путь. Мы приняли все меры, чтобы Ленк не простудился. В машину его перенесли два санитара. Посадили мы его на широком сиденье сзади. Впереди сели трое: молодой врач, я и Карличек. Мы с Карличеком прихватили с собой надежное оружие.
Ярослава Ленка со всех сторон обложили подушками. Вид у него был не совсем здоровый, но все же лучше, чем прежде. Заботливое внимание, которым мы его окружили, он считал излишним. Наша большая, мягко скользящая машина, казалось, совсем не двигалась, и только стрелка спидометра колебалась где-то между девяноста и ста километрами. Я старался держать большую скорость, боясь, что длинная дорога утомит Ленка. Он не жаловался. Напротив, после долгого пребывания в больнице он радовался, что наконец вырвался оттуда.
Мы захватили с собой еду и два раза делали остановку. Около одиннадцати часов дня я свернул на дорогу, ведущую прямо к железнодорожному полотну в районе 297-го километра, и осторожно повел машину вдоль невысокой насыпи параллельно железнодорожным путям. Почва была влажной и болотистой. В ложбинах поблескивали белые пятна талого снега.
Наконец наша машина остановилась. Чтобы обозреть окрестности, Ленку пришлось выйти из нее. Санитары поддерживали его с двух сторон. Поднимаясь на насыпь, он буквально повис на их могучих руках, хотя и пытался идти самостоятельно. Конечно, со временем его состояние, наверное, улучшится, но пока что больно было глядеть на него. Этот молодой, заросший щетиной человек без посторонней помощи просто рухнул бы на землю. Врач заботливо следил за каждым его движением.
Стоя вместе с Карличеком на путях и ожидая, пока Ленка подведут к нам, я вглядывался в плоскую коричневато-серую равнину, затянутую морозным туманом, с еще державшимся кое-где снегом.
Сейчас, разумеется, ничто не напоминало об аварии поезда № 2316. Даже летом, в пору ярких красок, край этот ничем особенно не выделялся. А зима сделала его и совсем безликим.
Ленк мог держаться на ногах, только повиснув на санитарах. Подобное физическое упражнение под чистым небом выходило за рамки разработанных для него лечебных процедур. И врач откровенно заявил, что это может помешать дальнейшему улучшению здоровья пациента. Но Ленк об этом сейчас не думал.
– Вот мы и на месте происшествия, – сказал я ему.
Он смотрел на железнодорожное полотно и на простирающуюся слева равнину, и лицо его становилось все серьезнее. На местность, лежащую справа от него, он даже не взглянул. Ведь 27 июня 1951 года он смотрел из левого окна вагона.
– Ну что? – нетерпеливо спросил я его.
И Ленк наконец ответил слегка взволнованным, но твердым тоном:
– Это было не здесь.
Разумеется, нас с Карличеком поразил столь непонятный ответ.
– Что было не здесь? – воскликнули мы в один голос.
– В этом месте никакого взрыва не было, – упрямо заявил Ярослав Ленк.
– Да вот же камень с цифрой 297,3, – показал я Рукой.
– Вижу, вижу! – Ленк все больше волновался, давали себя знать последствия перенесенной тяжелой болезни. – Прекрасно это вижу, – повторил он, – и все же я пережил взрыв в другом месте. Мне нужна дрезина. Хорошо бы проехать на ней в обратном направлении. Я найду это место. Мне нужно увидеть его собственными глазами, чтобы окончательно во всем увериться.
Я глянул на Карличека, который, прикрыв глаза рукой, смотрел вдоль путей.
– Далековато. Километров двадцать пять – тридцать, – наконец хмуро заявил он с видом прорицателя.
Ленк не успел ничего ответить, так как врач подал знак:
– Пора вернуться в машину.
Мы подчинились. Пронизывающий до костей холод, физические усилия и мучительная попытка восстановить происшедшее явно не пошли больному на пользу. Его лоб покрылся испариной, и только в машине он немного пришел в себя и успокоился. Укутав его в одеяла, ему дали выпить укрепляющий напиток.
– Теперь я совершенно уверен, что Врану отравили или одурманили кофе. Со мной у них это просто не вышло. А избавиться от меня было необходимо, и как можно скорее. Поезд уже приближался к тому месту, где поджидали эти двое. Вероятно, меня чем-то ударили сзади по голове, когда я поворачивался от окна, и я решил, что произошел взрыв. А отвернулся я от окна потому, что поезд как раз вошел в тоннель.
Он перевел дыхание.
– И сразу ужасный грохот, вспышка света, ослепившая меня. Больше я ничего не помню. В больнице мне рассказали, что произошло, и эту вспышку и грохот я невольно приписал взрыву. Вот в чем моя ошибка! Я уже не видел, как поезд вышел из тоннеля. С того момента, когда поезд вошел в тоннель, и до того мгновения, когда, по моим расчетам, произошел взрыв, прошло две секунды. Подсчитайте, как далеко ушел поезд за две секунды!
У Карличека уже были наготове карандаш и блокнот.
– Около сорока метров при скорости поезда семьдесят километров в час, – ответил он с молниеносной быстротой.
– Значит, длина этого тоннеля не меньше сорока метров, – сказал Ярослав Ленк.
Однако на этом участке, насколько хватал глаз, железная дорога не проходила ни через какой тоннель. Не было его и на отрезке пути между 297-м километром, где произошел взрыв, и 286-м километром, где нашли убитую девушку.
А Карличек не помнил ни одного тоннеля после 286-го километра в обратном направлении.
Между словами Ленка и тем, что произошло, существовало явное противоречие.
Посовещавшись, мы отвезли Ленка в местную больницу, где он уже однажды побывал. Там, вспомнив его тогдашнее состояние, весьма обрадовались, что он уже на ногах. И тут же подвергли его самому тщательному осмотру. Врач и оба санитара тоже сошли у больницы, и мы с Карличеком остались вдвоем. Я погнал машину в линейное отделение железной дороги, где договорился с начальством о нашей поездке по железной дороге.
Нам с Карличеком хватило дел до самого вечера. От последней остановки поезда № 2316 до 297-го километра мы насчитали на железнодорожной карте целых три тоннеля. Но из-за интенсивного движения поездов зимой, особенно составов с углем, мы не могли спустить на рельсы дрезину и проехать на ней весь этот довольно значительный отрезок пути.
К тому же в открытой дрезине Ленк мог простудиться, а тут еще покрасневший нос Карличека, которым он в последнее время постоянно шмыгал. К счастью, начальнику станции, где мы совещались, пришла в голову неплохая мысль.
– Завтра в одиннадцать тридцать отсюда уходит товарный состав. Думаю, в нем найдется местечко и для вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31