Пойдем навстречу благим намерениям хозяев и будем беспечно напиваться. Бог мой, как бы я хотела быть такой наивной, как ты, но я не выношу зрелища, когда женщину унижают. Особенно когда другая женщина занимается этим и получает удовольствие. Это против правил.
– Не понимаю…
– Клио Пратт издевается над тобой. – Валери, схватив Беверли за плечи, придвинулась и заговорила, жарко дыша ей в ухо: – Слушай меня и не дергайся. Эта дрянь распространяет повсюду слушок, будто ты виновата в смерти Дадли.
– Дадли покончил с собой… – вырвалось у Беверли заодно с неуместным кашлем. Она вдруг поперхнулась.
– Возможно, он почиет в мире. – Валери задрала голову, посмотрела на потолок и осенила себя крестным знамением. Потом вновь обратила взор на Беверли: – Но Клио утверждает, что ты отправила его туда. Она поведала мне на днях, что ты собиралась уйти к другому мужчине, имени которого она, впрочем, не знает, и это доконало Дадли.
У Беверли перехватило дыхание.
– Очевидно, Дадли признался Ричарду, что он не переживет твой уход и лучше ему будет умереть раньше.
Слова Валери заставили Беверли содрогнуться. В ее памяти всплыли жуткие картины все ухудшающейся энфиземы Дадли, их попытки скрыть его болезнь от окружающих, самим решить возникшие проблемы. То, что муж исповедовался своему другу Ричарду, было для Беверли открытием, в которое она поверить не могла и не хотела. Самоубийство Дадли стало для нее не только болезненным ударом, но и унизило ее в глазах общества. Она достаточно настрадалась. Зачем же вскрывать едва зажившие раны?
– Когда я увидела, что ты чуть ли не целуешься с Клио и слушаешь ее болтовню, я решила тебя предупредить.
Беверли стало зябко, несмотря на выпитое вино. Зачем Клио начала ворошить прошлое почти через три года после смерти Дадли? Беверли облокотилась о стойку, потому что ее вдруг качнуло. Не хватало еще упасть на глазах у всех.
– Мы с Люком сейчас отчаливаем на обед к Банкрофтам, – продолжала Валери. – Ему претят эти закуски величиной с палец. Он голоден и надеется, что там подадут на стол настоящее мясо. Поедешь с нами?
– Я не приглашена.
– Вот как? Ну ладно. Тогда держись. Соблюдай норму. Утром звякни мне.
Валери небрежно поцеловала ее в щеку, слегка оцарапав серьгой, и исчезла в тумане, надвинувшемся на Беверли.
Беверли выбралась из дома, пересекла лужайку, и только на шоссе, где она голосовала таксистам, дымка рассеялась. Три года она пыталась стереть из памяти смерть Дадли и начать жить для себя самой. Ее преследовали призраки, перешептывания за спиной, сплетни. Она винила себя за свою нерешительность, за то, что не развелась с ним раньше, еще до его болезни, когда поняла, что их совместная жизнь невыносима. Она проявила слабость характера и за это теперь расплачивается. Ее нерешительность привела к тому, что ей пришлось ухаживать за нелюбимым человеком, обмывать его немощное тело, подбадривать, терпеть его жалобы, а в награду получить зрелище распростертого у бассейна мертвеца и пятно на репутации. Из жертвы она, по мнению Клио, превратилась в хладнокровного палача. Пока все так не начали думать, стоило бы заткнуть Клио рот.
Воскресенье, 24 мая
Джордж Уэлч, вице-президент приемной комиссии теннисного клуба, плавно повернул рулевое колесо, обтянутое мягкой кожей, и его серебристый «Мерседес» покатился по хрустящим под покрышками мелким ракушкам. Нажав кнопку на панели, он опустил стекло и вдохнул запах океана. За этим он и приезжал сюда каждое утро, выкраивая из жесткого расписания сугубо занятого делового человека время на дорогу и прогулку босиком навстречу приливной волне. Он смаковал сложный коктейль из ароматов гниющих водорослей, морской соли и рыбьей чешуи.
Всю жизнь водное пространство притягивало его. Здесь он избавлялся от тревог и накопившейся агрессивности и ощущал умиротворение. Этот ритуал вполне заменял ему банальную утреннюю пробежку, необходимую для поддержания формы, и позволял принимать действительность таковой, как она есть, и даже радоваться обретенным жизненным благам.
По возвращении вид собственного жилища на Мейн-стрит обычно умилял его. Аккуратная двухскатная крыша, с которой легко соскальзывал самый тяжелый снег, голубые ставни на окнах, чисто вымытые, безупречно прозрачные стекла, свежеокрашенный фасад, дорожка через лужайку, вымощенная изящной плиткой, без единой травинки в проемах, – все не хуже, чем у богатых соседей, имеющих возможность нанимать высокооплачиваемых строителей, садовников и газонокосильщиков.
Он сделал удачное вложение капитала. Никаких излишеств, но домашний уют и удобства были налицо. Все, что он приобретал, даже какая-либо мелочь, приносило ему выгоду в той или иной форме сообразно уплаченной сумме. Он был везучим человеком. Только вот в ушах его слышался призывный шум прибоя, словно голос возлюбленной, которую он только что с горечью покинул.
Он бы предпочел жить на берегу, у самой черты прилива, слиться душой с могучей Атлантикой, покоряясь ритму набегающих и отступающих вспять волн, видеть океан из каждого окна, но мечта его была неосуществимой. Жена не соглашалась на переезд, ссылаясь на связанные с этой процедурой непомерные расходы и считая, что соленые ветры и сырость отрицательно влияют и на людей, и на сохранность строений, и уж, конечно, погубят ее любимые нежно-лиловые ирисы, пурпурные пионы и пышные рододендроны. Вода, по ее мнению, хороша только в бассейне, отфильтрованная и подкрашенная в голубой цвет. Такова Мэри, экономная, рачительная хозяйка, с годами приобретшая навыки управления, практикуясь на своих учениках в школе, выработавшая собственную систему незаметного, но постоянного и неуклонного давления.
Джордж когда-то давным-давно купил для маленькой еще дочери звуковую игрушку, имитирующую природные шумы. Из забавной коробочки доносился то шорох дождя, то треск пламени костра, то рокот прибоя. Пользуясь ею, он успешно убаюкивал возбужденную малышку, если жена задерживалась у своих подруг. Игрушка потом пришла в негодность и где-то затерялась. Сейчас он почему-то вспомнил о ней с сожалением. Она бы ему пригодилась.
У самых ворот Джордж, повинуясь внезапному импульсу, развернулся и проехал метров двести назад, к соседнему особняку, похожему на его собственный. Припарковав «Мерседес» у калитки в живой изгороди, он решительным шагом, словно подстегивая себя, направился к входной двери и позвонил, хотя еще издалека заметил, что дверь гостеприимно распахнута.
Почти мгновенно на пороге появился хозяин, будто ожидавший этого визита. Генри Льюис, худощавый и мускулистый, выглядел моложе своих сорока трех лет, а его кофейного цвета кожа вряд ли бы вызвала брезгливость даже у отпетого расиста. Он вполне вписывался в «белую» ауру Лонг-Айленда. И одевался Генри всегда со вкусом. Его подбор свитеров и спортивных брюк или шорт для утренней пробежки, костюмов, рубашек, галстуков для вечерних приемов и коктейлей был безупречен. А это означало, что он в курсе, у кого надо заказывать одежду, соответствующую статусу места, где «благородная бедность» была не в почете и где он решил поселиться, приобрел участок земли и построил дом. Джорджа даже немного смущала красивая внешность Генри. Он ощущал неловкость от того, что невольно любуется другом. Между мужчинами, как казалось Джорджу, не должно возникать подобного чувства.
Они обменялись рукопожатиями.
– Рад тебя видеть, Джордж. Ты без Мэри?
– Да, я один. Она занята уборкой. Если прислуга проглядела в пятницу хоть одну пылинку, Мэри ее найдет. Это превратилось у нее уже в манию. – Джордж не шутил, как могло показаться, а говорил серьезно.
– Входи, дружище, – сделал приглашающий жест Генри.
Они вошли в гостиную, где каждая деталь обстановки была знакома Джорджу и где он всегда чувствовал себя уютно, но только не сейчас.
– Что тебе предложить? Чай со льдом? Пиво?
– Спасибо, ничего. – Джордж присел на край дивана в неловкой позе.
– Как хочешь. Но все равно располагайся поудобней, а я позову Луизу.
– Пожалуй, нам лучше сначала поговорить наедине, без нее.
Взгляд Генри сразу стал озабоченным. Сперва удивление, затем беспокойство отразилось на его лице. Джордж не хотел вот так, без подготовки, бить в тревожный колокол, но интонация произнесенной им вроде бы простой фразы насторожила его друга. Джордж тут же мысленно обругал себя за недостаток выдержки.
Все последние дни он с неприятным чувством готовился к этой встрече. Хотя чета Льюис должна была получить официальное уведомление от Гейл Дэвис об отказе принять их в члены клуба, Джордж предпочел сообщить это Генри лично. Однако теперь у него появилось неприятное чувство, что он поставил себя в весьма трудное положение. Он никак не ожидал, что будет так трусить.
Генри уселся напротив, закинув ногу на ногу, и выжидающе посмотрел на Джорджа. Тот отвел взгляд и зачем-то уставился на фотографии двух дочурок Генри. Их белозубые улыбки во весь рот будто выскакивали из серебристых рамок. На одной фотографии эти малышки позировали на пляже с песочным замком на заднем плане, на другой – качались на качелях, на третьей – сидели, обнявшись, на толстом суку. От этих снимков веяло семейной теплотой и лучезарной радостью, знакомой всем родителям.
«Ничем эти девчушки не отличаются от моих», – подумал Джордж.
– Они прелесть. Обе. Нам повезло с ними, – сказал Генри.
– Сколько им, напомни?
– Элизе – семь, а Мадлен исполнится четыре в августе.
– Им, должно быть, нравится здесь, – пробормотал Джордж, как бы размышляя вслух.
– Мы все довольны.
Наступило молчание. Джордж поежился, ощущая на себе внимательный взгляд Генри.
– Вы остаетесь на понедельник? – Джордж пытался снять напряжение, возникшее по его вине из-за неудачного начала разговора, когда он опрометчиво дал понять собеседнику, что явился с плохой новостью.
– Луиза и девочки остаются, а я собираюсь вечером отчалить в город. День памяти павших особо не отмечается там, где я работаю. – Он слегка улыбнулся. – А фактически дело в том, что из больницы на Среднем Западе будет доставлен кандидат на трансплантацию.
То, что кто-то летит через полстраны, чтобы ему здесь вставили сердце, взятое от другого человека, как-то не укладывалось в сознании Джорджа.
– А не проще ли доставить сердце ему туда?
– Ей, – поправил его Генри. – Ты задал резонный вопрос, но суть в том, что она уже была моей пациенткой некоторое время назад. Ее муж был недоволен тем, как ее лечат в Чикаго, и привозил к нам в феврале жену на обследование.
– Ты проводишь эту операцию сам?
– Я – часть того, что называется трансплантационной группой. Я – один из хирургов, участвующих в процессе. Мы распределяем между собой роли. Скажем так, это коллективное творчество. – Он сделал паузу, а когда заговорил снова, в его голосе появилась некоторая жесткость – Несмотря на обоюдное удовольствие, получаемое, как я надеюсь, от наших с тобой бесед, все-таки ты бы не стал тратить воскресное утро на обсуждение проблемы пересадки органов. Признайся, что тебя привело?
Джорджу было даже любопытно узнать, догадался ли Генри, имевший опыт общения с больными людьми, насколько повысилось кровяное давление у его друга в данный момент. Если Генри и догадался, то не подал виду и продолжал настаивать:
– Не тяни время, Джордж. Скажи.
– Как тебе, вероятно, известно, – начал Джордж с трудом, – в среду собиралась наша приемная комиссия…
– Вот как!
– Ну, и… мы рассматривали заявления. Их оказалось на удивление много в этом году. – Он не мог выдержать взгляда Генри и опустил глаза. – Иногда я задаюсь вопросом: почему все так стремятся попасть в наш клуб? Просматривая одно за другим заявления от людей, одинаково всем симпатичных и достойных, но, несомненно, отдающих себе отчет в том, что им может быть отказано, я просто теряюсь.
Джордж заговорил торопливо. Обрывочные фразы выскакивали у него изо рта словно наперегонки.
– Так трудно принимать решение… Многие из нас… почти все… мы бы хотели… если бы мы могли… принять всех… распахнуть двери для таких чудесных семей… молодых супружеских пар.
Джордж набрал полную грудь воздуха:
– Генри! Если бы это зависело от меня, то вопрос вообще бы не стоял. Но я только один из шести. Люди очень неохотно пускают любых новичков, считают, что клуб уже переполнен. Проблемы с парковкой и прочее… Ты же понимаешь… – Он надеялся, что слова его звучат убедительно. – Ты же знаешь, каковы люди. Им бы лишь самим взобраться наверх и убрать за собой лестницу. Кстати, была попытка протащить решение принимать только наследников и этим ограничиться.
Джордж тут же осознал, какую сделал ошибку, заикнувшись об этом.
– Родители Луизы – члены клуба уже много лет.
– Да-да, это так. Я как-то не подумал… – Джордж замялся, потом начал лавировать: – Тут и возник предмет спора. Луизу хорошо знают. Она выросла здесь, состояла в младших членах клуба. О тебе известно гораздо меньше.
– Ближе к делу, Джордж. Хватит валять дурака. Ты меня продал? За сколько?
– Зачем ты так, Генри? – взмолился Джордж. – Я тут совсем ни при чем. Если бы от меня зависело… Всюду свои игры. С этим нужно смириться. Я настроен оптимистично насчет твоих шансов в следующем раунде.
Генри молча рассматривал свои ладони.
– Уолли был за тебя. Уолли Лавджой. Ему очень нравитесь вы с Луизой. Ты имел и мой голос, разумеется, но для других людей, таких, как, например, Джек Ван Фюрст и Гейл Дэвис, твое имя ничего не значит. Просто подпись на заявлении…
Джорджу было не по силам вслух признаться, в чем корень проблемы.
– Может быть, Луиза сможет как-то обработать Гейл, сыграть с ней в паре, потом выпить, поболтать о благотворительности – ты же знаешь, как это бывает. Ведь Луиза наверняка принимает участие в благотворительных программах. А Гейл в них по уши занята, я знаю. Общая тема для разговора всегда отыщется. Как ты считаешь?
Генри не откликался. Джордж продолжал, увязнув в безнадежном монологе:
– Я уверен, что мы обеспечим таким образом ее поддержку и в следующий раз…
– Следующего раза не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50