– А что ты делаешь в Мехико?
В ответ последовала новая вспышка грубости:
– Не твое дело! Убери свои лапы от меня и от моей жены!
Раздался треск, и связь оборвалась. Слово «мачеха», произнесенное словно проклятие, было последним, что услышала Фрэнсис.
В каком контексте Майлз упомянул ее мачеху? Фрэнсис силилась вспомнить, но не могла. Что-то вроде: «Мачеха твоя допрыгалась и поплатилась…» Весьма неприятный намек. И еще он сказал: «Сперва Клио, теперь ты. Что вас, женщин из семейства Пратт, так тянет копаться в моих делах?»
Среда, 8 июля
Стоя на веранде клубного здания и окидывая взглядом обширные пространства травяных кортов, Фрэнсис понимала, что ей не следовало появляться здесь. Как хорошая дочь, она должна находиться сейчас в доме отца, быть рядом с ним, выполнять любые его пожелания, подбадривать и успокаивать в минуты, предшествующие началу похоронной службы.
Однако она не в силах была видеть его, наблюдать за его замедленными движениями, словно у разлаженного автомата, за жалкими попытками скрыть страдание, похожее на предсмертную агонию, под белой, как гипс, бескровной маской наполовину скованного параличом лица. Кроме того, там была Блэр. Она не отходила от отца все последние сутки, и ее энтузиазм выручал Фрэнсис, избавляя ее от угрызений совести.
В эти летние утренние часы клуб «Фейр-Лаун» был отдан на откуп детям. Шли занятия в детской теннисной школе. Велосипеды самых разных расцветок, марок и размеров, вплоть до самых крошечных, сгрудились у крыльца, у подножия веранды или просто лежали брошенными на газоне. В прозрачном воздухе перелетали с корта на корт радостные выкрики, взвизги и взрывы смеха. Два десятка, а то и больше, мальчишек и девчонок носились по площадкам с ракетками, иногда превосходящими их самих по габаритам, отбивали и перекидывали мячи через сетку, наслаждаясь моментом, когда жизнь еще в начале цветения, еще только завязывается, как бутон. Когда-то Фрэнсис была такой же и так же бегала, возбужденная и счастливая, в окружении своих сверстников.
На крыльце и веранде было безлюдно. Большинство членов клуба, как и предполагалось, готовились к церемонии похорон Клио, до начала которой оставалось уже меньше часа. Друзья и знакомые покойной – а таковых было немало – сталкивались с некоторыми проблемами при выборе траурной одежды для похорон в разгар лета. Да и уложить волосы в подобающую строгую прическу и натянуть нейлоновые чулки в июльскую жару было нелегко.
Фрэнсис приложила немало стараний, чтобы выглядеть соответственно, но с горечью убедилась, что отсутствие практики и многолетнее пренебрежение к своему внешнему виду сказывается. Она несколько раз подводила глаза, пока в отчаянии не бросила это дело и не смыла с лица всю краску. Губная помада, обнаруженная на дне шкатулки с косметикой, пахла как-то странно. Она решила не рисковать и лишь слегка смазала сухие губы бесцветной помадой. Темно-синий с белым воротником жакет из плотной ткани и синяя юбка были единственным одеянием в ее гардеробе, в которое она могла бы облачиться по такому случаю и в такую жару.
У нее, правда, имелось настоящее траурное платье, строгое, простое, без какой-либо отделки, но «молния» на нем не сходилась, и оно стало ей узко в бедрах. Платье это выбирал ей Пьетро накануне похорон Джастина. С тех пор ей не приходилось надевать его, и оно так и пролежало годы в пакете в ожидании химчистки.
Ту ночь, когда стало известно о гибели Джастина, Фрэнсис провела в углу гостиной в квартире, которую она делила с Пьетро, молча, без движения, упершись подбородком в согнутые колени и безуспешно пытаясь подавить в себе любые чувства и воспоминания. Но как только она закрывала глаза, ей представлялся ее сводный брат, борющийся за жизнь в холодной воде. И никого нет рядом, и никто не видит, что он тонет…
Несмотря на разницу в возрасте и на то, что он был сыном Клио, Фрэнсис любила его и горько оплакивала его потерю. Конечно, она сознавала, что ее горе не идет ни в какое сравнение с тем, что переживает сейчас ее отец. Ей было невыносимо думать о той боли, которая обрушилась на Ричарда после вести о смерти его единственного сына. Пьетро предлагал ей поесть или хотя бы выпить рюмку спиртного, чтобы она очнулась и обрела силы, нужные и ей самой, и ее отцу. Потерпев неудачу в своих уговорах, он стал упрашивать Фрэнсис лечь в постель и забыться сном, но она пребывала в такой прострации восемнадцать часов, даже после того, как спина и все мышцы ее тела одеревенели.
Только на следующее утро ему удалось заставить Фрэнсис одеться, выйти на улицу и подыскать в ближайших магазинах что-нибудь подходящее для похорон.
«Ты должна хорошо выглядеть даже в такой ситуации, а не пугать всех своим видом», – сказал Пьетро и повел ее, словно ребенка, за руку в кафе, где было полно мальчиков и девочек в яркой одежде, которые громко разговаривали, смеялись, курили, распивали газировку и кофе и подначивали друг друга. Жизнь шла своим чередом, а Фрэнсис хотелось криком остановить это движение. Она до крови искусала свои губы, но смолчала.
На метро они добрались до универмага «Барнис», прошли через громадные двойные стеклянные двери и поднялись по витой лестнице в секцию женской одежды.
– Могу я вам помочь? – тут же подошла к ним с вопросом блондинка с ярко накрашенными губами. Неизменно приветливая улыбка сияла на ее лице.
– Да. – Пьетро кивнул. – Нам нужно черное платье для моей спутницы. Что-нибудь простое и строгое.
Продавщица сняла с вешалки платье без рукавов.
– Я хочу с рукавами, – сказала Фрэнсис.
– Вы выбираете наряд для какого-то особого случая?
– В общем, да… Для похорон, – почему-то смутился Пьетро.
– Похорон моего брата, – добавила Фрэнсис, ощутив неожиданное желание быть откровенной. – Он утонул.
– О, я так сожалею, – в свою очередь смутилась блондинка.
Она вместе с Пьетро отобрала несколько платьев, потом подвела Фрэнсис к примерочной и легонько втолкнула ее за занавеску, словно сомневалась, что покупательница самостоятельно решится туда зайти.
– Я подожду здесь, – сказал Пьетро.
Оставшись в одиночестве в роскошной, обитой бархатом и уставленной зеркалами примерочной, Фрэнсис как-то даже растерялась. Она пыталась раздеться, но «молнию» на брюках заело, шнурки на туфлях не развязывались, пальцы ее не слушались. Из-за тщетности своих усилий ее охватило отчаяние. Она уселась на устланный ковром пол и заплакала.
– С вами все в порядке? – обеспокоилась снаружи за занавеской девушка.
– Нет, – выдавила Фрэнсис сквозь рыдания.
Последовала недолгая пауза, и в примерочной появился Пьетро. Он поднял Фрэнсис с пола, сжал в крепких объятиях и принялся ее целовать. Он ничего не произнес, ни слов утешения, ни того, что время вылечивает боль от любой потери. Она оценила его деликатность, понимание ее состояния в тот момент. Она знала, что он готов был хоть сутки напролет простоять так с ней в обнимку молча в этой примерочной кабине, среди черных платьев, в мягком обволакивающем свете, льющемся с потолка, где зеркала многократно отражали две почти неподвижные, слившиеся в одно целое фигуры мужчины и женщины. За много лет их пребывания вместе это был единственный раз, когда она не сомневалась в его любви к ней.
Прошло несколько минут, прежде чем она заговорила.
– Я не могу с этим справиться, – призналась она. – Выбери что-нибудь сам. Неважно что, мне все равно…
Пьетро скользнул взглядом по развешанным платьям, коснулся рукой одного, кивнул девушке, тут же, словно по наитию, всунувшей голову за занавеску, достал из кармана и протянул ей кредитную карточку.
Через десять лет Фрэнсис вторично столкнулась со смертью и похоронами в семье Пратт, ее семье. Темно-синее с белым одеяние, на два размера больше, чем то платье, было единственным, что из ее скудного гардероба подходило для траурной церемонии.
Фрэнсис глубоко вздохнула, и в ее легкие проник душистый воздух, в котором аромат травы смешивался с соленым запахом моря, принесенным западным ветерком, дующим с океана.
– Могу я чем-нибудь помочь вам? Фрэнсис оглянулась.
К ней подошел мускулистый загорелый блондин. На нем были белые шорты и белая рубашка-поло с зеленой полоской у горловины.
– Да, – кивнула Фрэнсис.
– Вы член клуба?
– Нет, но мой отец, Ричард Пратт, – да. Я Фрэнсис Пратт.
– Я очень сожалею по поводу кончины миссис Пратт. Он простоял несколько секунд в каком-то замешательстве, потом нагнулся и стал затягивать шнурки на своих теннисных туфлях. Когда он вновь выпрямился, Фрэнсис задала ему вопрос:
– Вы были здесь четвертого июля?
– Как и все, пожалуй. Я вел занятия с раннего утра.
– Вы преподаватель тенниса?
– Вернее сказать – тренер. – Он протянул руку, знакомясь. – Я – Пол.
Они обменялись рукопожатием.
– Вы тренировали Клио?
– Один на один – нет. Она, правда, посещала уроки для леди, где мы отрабатываем с ними отдельные приемы, но очень нерегулярно, от случая к случаю. Скорее это было для нее нечто вроде светского развлечения, предлогом для общения с приятельницами.
– Вы видели ее здесь в прошлую субботу?
– Мельком… на крыльце, но не могу утверждать с уверенностью. Тут было полно народа, как обычно в выходные. Плюс еще те, кто приехал поглазеть на турнир. Как только я начал занятия, мне некогда стало разглядывать публику. Конечно, когда объявили, что ее нашли мертвой, вся наша деятельность прекратилась.
– Я так поняла, что она в тот день сыграла партию раньше, чем вы появились на корте?
Пол пожал плечами и промолчал.
– Каким-то образом я могу выяснить, с кем она играла?
– Если она играла, то да. Мы держим это на заметке. Леди просто набирают очки в турнире, а мужчины… они выбывают. Но если заплатить дополнительно, то можно играть хоть весь день, выбирая себе соперников. У леди то же самое. Один малый так разгорячился, что уплатил за полторы недели вперед за все игры, забыв, что ему и прочим некогда будет швырять мячики, а надо будет ехать в город и зарабатывать деньги на Уолл-стрит. Рабочая неделя – она для всех рабочая, кроме таких, как я, – мы отдыхаем на работе…
Ирония была прозрачна, и Фрэнсис сделала вид, что оценила ее. И снова перешла на серьезный тон.
– А какие-нибудь сложности возникают при распределении кортов, раз нарушается расписание?
– Компьютер быстро с этим справляется, дает нам распечатки, а мы вывешиваем их здесь на доске. – Пол подвел ее к стенду, сплошь увешанному листками с цифрами и фамилиями, наколотыми на изящные гвоздики.
– А сохранилось ли расписание за субботу?
– А почему бы и нет? Если полистать, то можно добраться и до субботы. Мы убираем пачки объявлений, как только они уж очень распухнут. Не то что нам лень, а просто мы физически очень устаем и экономим энергию.
Тренер опять иронически усмехнулся и занялся снятием пачек листков со стенда. Он перелистал несколько, выискивая расписание за субботу, и, дойдя до четвертого объявления сверху, обрадованно попросил Фрэнсис подойти поближе.
– Вот, смотрите. Девять утра. Парная игра. Пратт – Хелмут. Карвер – Уинтерс.
– Беверли Уинтерс?
– А кто еще? Конечно, она. Энн Хелмут, Сьюзен Кар-вер и Бев Уинтерс.
Фрэнсис чуть ли не навалилась на него, вглядываясь в запись. И тут же он сменил страничку.
«Льюис и гость», – углядела она, и опять засекла время: «9 часов утра».
– А это кто?
– Льюис? Должно быть, Луиза Банкрофт Льюис. Кажется, она после замужества стала Льюис.
– А вы уверены, что это именно Луиза?
– Ну да. Другие Льюисы – это Моника и Реджинальд, но они уже давно не играют. Из них лишь песок сыплется на травку. Приходят, тянут коктейли, смотрят, как другие перекидываются мячиками. Половина членов клуба как раз такие. Мы их зовем «наше золотое прошлое».
– Вы можете мне сказать, кто был гостем Луизы в субботу?
– Потребуется некоторое время и усилия, – улыбнулся Пол и пригласил собеседницу пройти в вестибюль. Там на столике у входа лежала солидная регистрационная книга, переплетенная в кожу темно-зеленого цвета. Он сверился с записями. – Вот, конечно. Все отмечено. Миссис Аурелия Уотсон…
Все в той же позе, но теперь уже в одиночестве, Фрэнсис стояла на веранде, хотя время и место были другими. Теперь ее взгляд скользил не по оживленным теннисным кортам, а по обширному участку перед отцовским домом с бассейном, цветником и традиционной лужайкой. Здесь, в Саутгемптоне, сама эта земля уже стоила целое состояние. За спиной Фрэнсис происходило действо, от участия в котором она уклонилась. Из открытых настежь окон доносилось звяканье расставленной посуды и слышны голоса Лили и Блэр, отдающих распоряжения на кухне.
– Начнем с холодных закусок – цыплята и рыба в желе. Мы ожидаем не менее двухсот человек, и почти сто из них останутся на ленч. Позор, если кому-то из них не хватит прибора или достанется последний кусок с блюда. Проверьте запас салфеток и зубочисток.
Обе они были предельно воодушевлены. Поминки – извечный ритуал, сопутствующий похоронам. Близким людям покойного это дает возможность растворить в хлопотах и суете свою боль от потери, а кому-то и проявить свои командирские способности.
Глядя на лужайку, Фрэнсис вернулась в свое детство, и призраки прошлого почти зримо витали над нагретым солнцем ровным газоном. Здесь было поле ее игр, поле битвы за справедливость, которую она вела с ранних лет, догоняя младшую сестричку, изображавшую убегающего преступника, и, изловив, предавала ее «суду», а потом просила «высокий суд» о снисхождении. Еще они играли в войну, в поиски запрятанного флага, и тогда отец принимал в этом участие. Он, конечно, был быстрее дочек, но старался, чтобы они этого не заметили и игра не потеряла бы для них интереса.
Фрэнсис вспомнилось давнее Рождество, когда ей было всего десять. К тому времени их праздничное расписание было обговорено и строго соблюдалось. Канун Рождества и утро они проводили с матерью на Манхэттене, затем шофер отцовского лимузина отвозил девочек на сутки в Саутгемптон для общения с отцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50