Оскорбление было нанесено взрослому, уважаемому человеку, не имеющему отношения к семье Пратт. Считать, что в Клио вдруг пробудился расизм, было смешно. Она слишком дорожила своей репутацией и никогда бы не поставила себя и, конечно, Ричарда в неловкое положение. Тогда чем же она руководствовалась? Может быть, дело в яде, который в ней копился от рождения?
В детстве Фрэнсис и Блэр воспринимали холодность и даже жестокость мачехи как наказание за свое плохое поведение, хотя не понимали, в чем они провинились. Ведь они старались ей угодить, предлагали помочь по дому, вели себя тихо. Они все делали так, как им было велено. Они ничего не разбили, не испортили. Аурелия многократно внушала им, что никакой их вины тут нет. Но вот чего она не в силах была довести до их сознания, так это того, что они, две хорошо воспитанные, добрые и обаятельные девочки, были только ее дочерьми и Ричарда. Уже этот факт делал их в глазах Клио некими существами второго сорта. Или вообще никем?
– Я все время себя спрашивал: поступил ли я неправильно? Нужно ли мне было подвергать свою семью такому унижению? И вообще выставлять ее на судилище? Может, собственное тщеславие губит меня?
Генри сделал паузу, чтобы перевести дух, и вновь продолжил:
– Я сделал из себя посмешище! На Манхэттене, где я практикую, меня уважают. Люди обращаются ко мне, полагаются на меня. Я спасаю жизни. А здесь это все не имеет значения. Здесь неважно, образован ли ты или тупой невежда. И чтобы попасть сюда, нужны не только деньги. Здесь все богаты. А чего тогда желать таким людям? Только изоляции от того, что им ненавистно и вызывает зависть. От чужого успеха и от пришельцев извне. Я, наверное, сошел с ума, когда вздумал поискать в этой ограде калитку.
– Скажу тебе в утешение, Генри, что Клио Пратт ее поступок дорого обойдется. Я не гадалка, но у такой старой женщины, как я, предчувствия часто бывают верны. – Аурелия была рада, что нашла такую тактичную фразу в ответ на монолог возбужденного гостя. – У Клио Пратт на шее висит тяжелый жернов, я в этом почти уверена, и ей приходится нелегко. Оттого-то она и злобна. Она вынырнула из какой-то глубины и попала в Саутгемптон, где все богаты и все хотят, чтобы их капризам потакали. Она начала играть по местным правилам. Вылезла на сушу, отряхнулась, обсохла и хорошо устроилась. Но от жерновов не избавилась.
– А ты? Почему ты все еще здесь? Какие камни держат тебя?
Вопрос застал Аурелию врасплох. Не то чтобы она не знала на него ответа, но все-таки ей пришлось сначала подумать, прежде чем ответить насколько возможно искренне:
– Здешние пейзажи, которые я люблю рисовать. Дом, который я выстроила почти своими руками и по своему проекту. Воспоминания о времени, проведенном здесь с Ричардом и девочками, и о свадьбе Блэр. Ты ведь тоже полюбил Саутгемптон и выбрал его местом для своего будущего, а для меня это место моего прошлого.
– Да, я хотел бы пустить здесь корни, – сказал Генри.
– А что думает Луиза?
– Она больше думает обо мне…
– А ты думаешь о ней? Ей ведь нелегко. Будь с ней нежен.
– Луиза такая сильная. Гораздо сильнее, чем я в некоторых ситуациях. Она, как фильтр, пропускает через себя мое плохое настроение, и мы оба чувствуем себя очищенными.
– Бог вам в помощь.
– Будь Клио на моем месте, ее задница поджаривалась бы на сковородке и она бы размахивала дубиной…
– Генри, это не твой лексикон!
– Прости.
– Может, тебе стоит с ней поговорить? – Вопрос был задан Аурелией просто так, чтобы не было паузы, пока она провожала Генри до машины.
– Ни к чему хорошему это не приведет. Будет пустая болтовня. Она никогда не признается, что пригрозила мне «черным шаром».
Генри, уже сев за руль, вдруг рассмеялся. Его смех показался Аурелии зловещим.
– Она солжет и не поморщится. Даже если ее придушить, все равно она перед смертью соврет.
Он кивнул на прощание и рванул с места на большой скорости.
Суббота, 4 июля
Фрэнсис Пратт, стоя на коленях, пропалывала свою клумбу. Пот заливал ее лицо, и она утирала его рукавом рубашки, закатанным до локтя. Ей нравился запах почвы и опрыскивателя, которым она щедро одаряла свои любимые розовые кусты. В этот год ее розы цвели так пышно, как никогда.
Немного утомившись, Фрэнсис откинулась назад и помассировала ноющую поясницу. Осторожно, чтобы не испачкать лицо, она отвела упавшие на потный лоб пряди волос. Собаки могли наблюдать за ее работой с двух сторон, возлежа на травке в полусонном состоянии.
Фрэнсис услышала, что в доме звонит телефон. Собаки вскинули уши, но не собирались двигаться с места, пока их хозяйка не предпримет каких-либо действий. Они расслабились на солнышке и не очень-то желали бежать куда-то за ней.
Фрэнсис считала звонки. После четвертого должен был включиться автоответчик. Если звонивший повторно наберет номер, значит, это что-то важное.
Ей не хотелось ни с кем сейчас говорить. Ее летние субботы целиком посвящались возне с цветами в саду, и праздник Четвертого июля не мог быть исключением.
Звонки упорно продолжались. Тот, кто хотел ей дозвониться, несомненно, знал, что она редко берет трубку в эти часы и не желает, чтобы ее отрывали от возни в саду. Знали об этом и сестренка Блэр, и мать, и даже ее давний приятель Роберт Берк, ушедший на пенсию бывший агент ФБР, а теперь ее коллега по службе в конторе окружного прокурора. Только Сэм, которому она не докладывала о своем распорядке, мог вдруг позвонить по телефону, но он мог бы просто перейти через улицу и высказать у калитки все, что ему хочется.
Фрэнсис пришлось снять испачканные перчатки, проследовать в прихожую и взять трубку.
– Алло?
– Ты чего не откликаешься? Черт тебя подери, Фэнни! Фрэнсис не сразу узнала голос Блэр, настолько он вдруг стал по-птичьи пискляв и прерывался какими-то звуками, похожими на рыдания.
– Что случилось?
– Клио… Ты не поверишь… – Опять те же истерические всхлипы в трубке.
– Откуда ты звонишь?
Пауза затянулась. В трубке слышались какие-то шумы, но их заглушали рыдания Блэр.
– Я звоню из клуба. Я нашла ее… Здесь, в кабинке туалета… Мертвой! Это ужасно, Фэнни!
– И что дальше?
– Не знаю. Она мертва.
– Ты уверена?
– Еще как!
– Что произошло? Есть какие-нибудь следы насилия?
На ней кровь? – Фрэнсис задавала вопросы почти автоматически, как ее учили вести допросы свидетелей.
«Господи, мы говорим сейчас о Клио, о жене нашего отца, о родственнице, а не каком-то очередном трупе!» – подумала Фрэнсис, но никакого потрясения и жалости не испытала.
– Кто рядом с тобой?
– Все! Здесь полно людей!
«Ну, конечно, – подумала Фрэнсис. – Это же Четвертое июля, день открытия главного теннисного турнира. Там уже, должно быть, собралась целая толпа».
– Приезжай скорее! – умоляла Блэр. – Я не справлюсь без тебя… Пожалуйста, поторопись.
– А где Джейк? – поинтересовалась Фрэнсис.
– Он в Огайо. Улетел на праздник к родителям. Ничего удивительного. В момент любого кризиса Джейк по той или иной причине обязательно отсутствует. Когда шесть лет назад у Блэр прорвался аппендикс и потребовалась срочная операция, Джейк встречался где-то со своим банкиром, вымаливая кредиты, и даже его пейджер не отвечал. Когда Ричарда хватил удар, Джейк предпочел остаться в Гонконге, нежели сопровождать жену в долгом перелете домой к больному отцу. Он обладал редкой способностью избегать неприятных ситуаций, и сегодняшняя не была исключением.
– Папа уже знает?
– Это только что случилось! Сию минуту! – вскричала Блэр.
– Ты вызвала полицию?
– Я – нет, но кто-то вызвал. Я так думаю… Все вокруг носятся как безумные, бегают, суетятся… Настоящее столпотворение. Они, кажется, остановили игры на всех кортах… – Блэр дышала часто-часто, словно ей не хватало воздуха. – Ты должна быть здесь, Фэнни. Ты должна известить папу. Я сама не смогу… Ведь это убьет его.
Фрэнсис понадобилось лишь несколько секунд, чтобы взять себя в руки. Она холодно произнесла:
– Слушай меня внимательно, Блэр. Оставайся там, где ты сейчас. Когда прибудет полиция, говори им все, что ты знаешь, что видела, не утаивая ничего. Предупреди, что наш папа болен и с ним надо быть поосторожней. Я сейчас выезжаю.
– Скорей!
– Я потороплюсь.
Фрэнсис набрала номер домашнего телефона Роберта Берка. Его имя первым всплыло у нее в уме, когда она узнала о случившемся. В пятьдесят пять лет он уволился из ФБР, стал уважаемым пенсионером, но продолжал работать на правительство. И, как ни странно, с охотой и без всякой корысти курировал подающих надежды молодых сотрудников прокуратуры Лонг-Айленда, а к Фрэнсис Пратт, как она надеялась, относился с особой благосклонностью. Он явно способствовал продвижению ее карьеры и часто сглаживал углы, которые неизменно мешают делать свою работу помощнику окружного прокурора. Работая в ФБР, он как бы обозревал курортный округ с высоты птичьего полета. Общаясь с Фрэнсис, Роберт получал информацию изнутри, которую она давала ему неосознанно, просто потому, что родилась и росла в этой среде.
При первом знакомстве с нею Роберт Берк, который среди своих знакомых носил прозвище Умник, предупредил ее о том, что о его биографии и личной жизни она знать не должна, а любая попытка что-либо раскопать окончится для нее плачевно. Фрэнсис приняла эти правила игры вполне серьезно.
Роберт безотказно встречался с ней по ее просьбе, хотя день, час и место встречи назначал сам. Он выслушивал ее внимательно и указывал весьма точно на некоторые факты, которые помогли бы ей продвинуться в ее расследовании. За семь лет в дюжине случаев он ни разу не ошибся. Фрэнсис чувствовала, что он относится к ней с уважением, как к серьезному и прилежному прокурорскому работнику, и выделяет ее среди коллег.
Свою личную жизнь Умник огородил непроницаемой стеной. Она знала, что он женился на Кэрол, когда ему было двадцать, а ей шестнадцать. Это произошло сорок лет назад. Их единственная дочь неоднократно и безуспешно лечилась от алкоголизма. Они с Кэрол вынуждены были обратиться в суд, чтобы забрать к себе внучку, рожденную этой пропащей особой неизвестно от кого. Теперь в их доме был под запретом любой алкоголь. Еще Фрэнсис знала, что Умник болеет за «Нью-Йорк Янкиз», охотится на глубоководную рыбу и любит на десерт меренги.
В обмен на эти откровения с его стороны Фрэнсис поведала, что однажды была обручена, но разорвала помолвку и что все ее родные проживают на Лонг-Айленде. На этом она закончила свою очень краткую автобиографию, и Умник не стал допытываться от нее большего. За семь лет сотрудничества они оба не продвинулись ни на дюйм глубже.
Кэрол Берк, супруга Умника и его же бессменная секретарша, сняла трубку после второго звонка.
– Это Фрэнсис. Умник поблизости?
Сорок лет замужества за человеком из ФБР приучили Кэрол не задавать лишних вопросов и чутко улавливать, насколько напряжена ситуация. К своему облегчению, Фрэнсис услышала после невнятного, но добродушного обмена репликами между супругами всегда бодрый голос Умника.
– Ты мне нужен, – сказала Фрэнсис. – Клио, вторая жена моего отца, мертва.
Фрэнсис быстро описала ему картину, которую обрисовала ей Блэр в сумбурном телефонном разговоре. Никаких подробностей и фактов – одни эмоции. Но то, что здесь пахло большим скандалом и последующими неприятностями, было ясно.
– Я уже еду, – сказал Берк.
У него была «Корона Виктория» с мигалками на крыше, но при перегруженном в праздничный день движении на дорогах Лонг-Айленда он никак бы не смог добраться до нее меньше чем через час. Но он все-таки будет. И это снимало часть груза с души Фрэнсис.
Она стала приводить себя в порядок и продумывать, какие меры предпринять на случай, если ее отсутствие затянется. Принять душ, переодеться, оставить воду и корм в мисках для собак, предварительно зазвав их в дом.
– Давайте, ребята! Только не лопайте все сразу. И ведите себя хорошо.
Ожидая появления Умника, Фрэнсис нервно прохаживалась вдоль живой изгороди и чувствовала, что вот-вот расплачется. Она представила, как воспримет смерть Клио одинокий калека, прикованный к своему креслу, и вмиг лишившийся, как он считал, своей единственной опоры. Ей было жалко отца, а вовсе не Клио. Судя по истеричному тону Блэр, дело тут нечисто, и возможен скандал, но это Фрэнсис не касалось. Лишь бы это не касалось отца…
Постепенно Фрэнсис овладело профессиональное любопытство. Каким образом вполне энергичная, здоровая женщина, тщательно следившая за собой, вдруг распрощалась с жизнью в дамском туалете престижного клуба среди бела дня, в разгар праздничных мероприятий?
Умник воспользовался своей мигалкой и полицейской сиреной, чтобы пробиться сквозь скопление машин на подъезде к клубу «Фейр-Лаун». Здесь в этот прекрасный июльский день творилось что-то невообразимое. Все стремились сюда, гудели и подталкивали едущих впереди бамперами. Однако и Умнику пришлось задержаться и показать свой значок золотоволосому, как викинг, юноше, восседавшему на складном стуле возле опущенного шлагбаума.
Юный охранник недовольно поморщился, когда на его лицо упал зайчик от ярко блеснувшей на солнце бляшки, не вставая со стула, приподнял шлагбаум, а потом вновь отключился, слушая свою музыку в наушниках и похрустывая чипсы из пакета.
– Куда это мы попали? Не думал, что такое место есть на свете! – изумлялся Умник, пока они на медленной скорости проезжали по серой асфальтовой ленте, пересекающей десятки акров свободного пространства нежно-зеленого цвета с белыми разделяющими полосами и натянутыми сетками. – Что это, черт побери?
– Травяные теннисные корты, – рассеянно откликнулась Фрэнсис. Для нее это зрелище было привычным.
– В том месте, где я вырос, теннис – это пара мальчишек на цементной площадке в глухом дворе. А здесь будто бы каждую травинку обхаживают отдельно.
Они миновали еще с дюжину кортов, футбольное поле и аккуратные ряды припаркованных «Мерседесов», «БМВ» и «Ягуаров».
– Впечатляет. Очень впечатляет, – хмыкнул Умник. – Если продать половину того, что здесь стоит, можно кормить всю страну целый год.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50