https://wodolei.ru/catalog/podvesnye_unitazy/Jacob_Delafon/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Рыцарь изложил то, что ему было поручено, и так как это было передано двумя устами, то он легче добился от папы того, о чём просил.
Уменье этого рыцаря быстро найти выход из положения следует похвалить. Почувствовав себя невольно посрамленным, он тотчас же прибегнул к упомянутому средству, ибо у него не было ни какого-либо другого подобного, ни более забавного. А сколько бывало случаев, когда иные ученые люди, являвшиеся послами к папе, не имея никакого основания чувствовать себя пристыженными чем-либо, приходили, не зная сами почему, в такое смущение, что лишь с большим трудом и после долгого промежутка времени приходили в себя.
Новелла 30

Трое послов, сьенские рыцари, и один оруженосец отправляются к папе. Они назначают докладчиком оруженосца; причина, по которой они это сделали, и что отсюда к удовольствию их воспоследовало
Отнюдь не меньше решительности, нежели французский рыцарь, проявил сьенский посол, смело передавший папе то, что ему было поручено.
Во времена папы Григория X в Сьене было постановлено отправить к нему торжественное посольство, для этой цели избрали трех рыцарей и некоего человека, который не был рыцарем, но считался самым лучшим оратором в Сьене, если он, прежде чем доложить порученное ему дело, выпивал три или четыре раза доброго вина; если же он не выпивал таким порядком, то не мог сказать и простой гобболы. Такая благоприобретенная привычка или природное свойство кажется мне, писателю, одним из самых странных и необычных, о которых когда-либо можно было услышать.
И вот, пустились эти четыре сьенских посланца в путь и прибыли в Рим ко двору. В то утро, когда они должны были передать папе данное им поручение, они собрались в гостинице отдельно, и один из рыцарей стал спрашивать товарищей: «Кто же будет говорить?» На это второй сказал: «То есть… А кто же не знает, кому говорить? Пусть говорит такой-то». Тогда названный стал отказываться, ссылаясь на то, что он не рыцарь и что говорить ему – значит осрамить других товарищей по посольству, которые были рыцарями, и что передавать порученное им он ни в коем случае не хочет.
Словом, сколько он им не рассказывал про всяких Берт и Бернардо, пришлось ему все-таки по настоянию всех трех послов согласиться выступить докладчиком. По обыкновению было послано за лучшим местным вином и за печеньем. После того как докладчик выпил трижды, все они отправились выполнять данное им поручение, что и было затем отлично сделано оруженосцем, как это он делал обыкновенно. После того, будучи отпущены папой на все утро, они вернулсь в гостиницу. Когда посланцы, уединившись, завели между собой разговор, докладчик спросил рыцарей: «Не знаю, ладно ли и по душе ли вам я говорил».
Рыцари ответили ему: «Ты говорил несомненно лучше, чем когда-либо».
Докладчик заметил тотчас же: «Клянусь святой божьей кровью, если бы я выпил еще разок, я бы даже по лицу его ударил».
Нельзя передать, сколько смеялись кавалеры над тем, что сказал их товарищ. А докладчик доказал, что, раз у человека не хватает духу, то, не решаясь быть смельчаком, он никогда не сможет говорить хорошо.
И действительно, верно: когда кто-нибудь говорит, он должен быть уверен в себе и решителен, потому что от страха слова всегда не идут; если же кто не теряется и смел перед верховным первосвященником, то редко, или даже никогда не бывает, чтобы он не говорил смело и перед любым синьором.
Новелла 31

Двое послов из Казентино отправлены к епископу Гвидо Ареццскому; они забывают то, что им поручено сделать и что сказал им епископ, а по возвращении им оказывают большие почести за хорошо исполненное поручение
Если в предыдущей новелле слово или красноречие посла становилось богаче от выпитого вина, то в нынешней новелле я покажу, как двое послов – от выпитого ими хорошего вина почти лишились и той небольшой памяти, которую имели.
Когда епископ Гвидо был синьором Ареццо, в коммунах Казентино выбрали двух послов, чтобы отправить к нему и просить его о некоторых вещах. После того как им наказали, что сказать епископу, однажды поздно вечером им был дан приказ наутро тронуться в путь. Поэтому, вернувшись вечером домой, они уложили свои дорожные сумки, и наутро отправились в предписанное им путешествие. Когда посланцы проехали несколько миль, один из них сказал товарищу: «А ты помнишь поручение, которое нам было дано?»
Товарищ его ответил, что не припоминает его.
Тогда первый сказал: «Ах, а я положился на тебя».
На что второй ответил: «А я на тебя».
После этого они переглянулись между собой, и один из них проговорил: «Хороши же мы! Что нам теперь делать?»
На что товарищ его заметил: «Вот что. Мы скоро приедем к обеду в гостиницу и там сообразим вместе; не может быть, чтобы память к нам не вернулась».
Первый сказал тогда: «Ты прав». И так, продолжая подвигаться вперед и путаться в воспоминаниях, они доехали в третьем часу до гостиницы, где должны были пообедать; но и здесь, думая и передумывая до тех пор, пока не наступило время отправиться к столу, они ничего не могли припомнить.
Когда они пришли к обеду и уселись за стол, им подали отменнейшего вина. Послы, предпочитавшие пить вино, нежели вспоминать о поручении, принялись за осаду бутылок, а там: пей да пей, хлопни да хлопни, – словом, когда кончился обед, они не только не вспомнили того, что им было поручено, но перестали даже понимать, где они находятся, и отправились спать. Проспав порядочно, послы проснулись совершенно одуревшими. Один спрашивает другого: «Ты еще помнишь о нашем деле?»
А второй отвечает ему: «Ничего не знаю; я помню только, что вино у здешнего хозяина лучшее из всех, которые я когда-либо пивал. После обеда я очнулся только теперь; да и сейчас еще едва соображаю, где нахожусь».
Тогда первый подтвердил: «То же самое скажу тебе и я. Ладно! Что же мы теперь будем делать? Что мы скажем?»
Кончилось тем, что один из посланцев сказал: «Переночуем здесь; быть не может, чтобы за ночь мы не припомнили нашего дела (ведь ты знаешь, что ночь проясняет мысль)».
На этом послы и порешили. Они пробыли там весь тот день, мысленно переносясь частенько в Башню виноградных выжимок. Вечером за ужином они усердствовали больше около стекла, чем около дерева, а когда поужинали, то едва понимали друг друга. Затем пошли спать, и всю ночь прохрапели, как свиньи. Утром, когда послы встали, один из них спросил другого: «Что же нам делать?»
Товарищ его отвечал: «Накажи нас бог! Если я этой ночью ничего не припомнил, то не думаю, что припомню когда-либо что-нибудь».
Тогда первый сказал: «Вот-те евангелие, чувствуем мы себя хорошо: я не знаю, в чем тут дело, вино ли это или что другое, но я никогда не спал так крепко, без просыпу, как нынче ночью в этой гостинице».
«Что же это, черт возьми, значит? – сказал другой. – Сядем на коней и поедем с богом; может быть, припомним в чем дело, по дороге».
Так они и отправились, часто спрашивая в пути друг друга: «Что, ты припоминаешь?»
А другой говорит: «Нет, не припоминаю».
– «И я тоже».
Таким образом, прибыли они в Ареццо и направились в гостиницу. «здесь послы неоднократно усаживались в сторонке, подпирая голову руками, но никак не могли ничего припомнить. Один из них сказал тогда в отчаянии: „Пойдем, с богом!“
Товарищ его ответил: «Ах, что же мы скажем, если не знаем, что сказать?»
Первый сказал тогда: «Так же не может оставаться дело».
Положились они на судьбу и пошли к епископу. Придя к нему, они засвидетельствовали ему свое почтенье, и на этом застряли, не будучи в состоянии продолжать. Епископ, человек умный, поднялся, подошел к ним, и, взяв их за руки, сказал: «Добро пожаловать, дети мои! Какие у вас вести?»
Послы переглянулись и сказали друг другу: «Говори ты!» – «Говори ты!» Но никто не говорил. Наконец, один из них решился: «Мессер епископ, мы направлены послами к вашей милости вашими слугами из Казентино. И те, что нас послали, и мы, посланные, мы, люди серые. Дали они нам поручение вечером наспех; так или иначе, либо они не сумели разъяснить нам дело, либо мы не сумели его понять. Просим вас ласково взыскать своей милостью эти коммуны и жителей их… – чтоб меч поразил тех, кто нас послали, да и нас, которые сюда пришли» (последние слова были произнесены, конечно, вполголоса).
Епископ, человек мудрый, положил им руки на плечи и сказал: «Ну, ступайте, и скажите детям моим, что все возможное для блага их я всегда готов сделать. А потому пусть они впредь не расходуются на посылку послов; пусть всякий раз как им что-нибудь понадобится, пишут мне; я отвечу им письменно».
После всего этого, простившись с епископом, послы отъехали.
На обратном пути один из них сказал товарищу: «Ну-ка, как бы с нами при возвращении не случилось того же, что было, когда мы ехали сюда».
На это товарищ заметил: «А что же такое нам нужно помнить?»
Тогда первый возразил: «А все-таки нужно подумать, потому что нам придется сказать то, что мы изложили епископу, и то, что он нам ответил. Ведь если наши казентинцы узнают, что мы забыли их поручение и вернулись к ним наподобие беспамятных, то они не то что никогда не пошлют нас послами, но даже не доверят нам никакой должности».
На это второй, который был похитрее, ответил: «Предоставь подумать об этом мне. Я скажу, что, когда мы рассказали порученное нам епископу, он милостиво изъявил свою полную готовность сделать, что можно, на наше благо и, сверх того, из любви к нам прибавил, чтобы мы всякий раз, когда будет нужда в нем, не беспокоились, а для сокращения расходов просто отправили ему письмо, и прекратили бы посылку послов».
На это первый заметил: «Ты хорошо надумал. Поедем-ка поскорей, чтобы пораньше добраться, знаешь, до того вина».
После этого, пришпорив коней, послы добрались до гостиницы, а когда подъехали к ней и явился слуга, чтобы подержать им стремя, то они не потребовали, чтобы он позвал хозяина, или сообщил им, что сегодня к обеду, но с первого же слова спросили, что сталось с хорошим вином. Слуга ответил на это: «Оно теперь стало лучше, чем было раньше».
И прежде чем тронуться в путь, они нагрузились вторично не меньше, чем в первый раз, а так как в гостинице собралось много питухов из округи, то вина в бочке оставалось только на самом дне и ее пришлось приподнимать. Огорченные этим, приподнялись также и послы и вернулись наконец к пославшим их. запомнив тверже придуманную ими ложь, чем прежнюю правду. Рассказывая о том, какую прекрасную речь они держали перед епископом, они дали понять, что один из них был Туллием, а другой – Квинтилианом. Их очень похвалили, и впредь назначали на разные должности, так что они бывали неоднократно и синдиками, и массаями.
О, как часто случается такое и не с одним лишь мелким людом, а и с людьми побольше их, которых посылают постоянно послами; и как часто бывает с ними, что в порученных им делах они смыслят столько же, сколько султан в делах французских. И они пишут и говорят, что не передыхали ни днем, ни ночью и работали все время усерднейшим образом и что решительно все – дело их рук. Они говорят, что все приспосабливали и во всем принимали участие, между тем проку от них часто бывало столько же, сколько от пня. И те, кем они были посланы, хвалят их и награждают крупнейшими должностями и иными наградами, потому что большинство этих людей уклоняется от истины, в особенности тогда, когда они видят, что из доверия к ним они могут извлечь большую пользу.
Новелла 32

Некий доминиканец, проповедовавший в одной из областей Тосканы в великом посту, видя, что никто не приходит его слушать, находит выход из положения, обещая доказать, что ростовщичество не есть грех, вследствие чего множество людей стекается к нему и оставляет других проповедников
Гораздо лучшую басню, чем казентинские послы, сумел сочинить монах, о котором я расскажу в этой новелле.
Один доминиканец, проповедуя по обычаю в великом посту в различных местах одной из больших областей Тосканы и видя, что к другим проповедникам, как это часто случается, стекается много народа, а к нему почти никто, сказал однажды в среду утром с кафедры: «Синьоры, я уже с давних пор вижу, что все богословы и проповедники заблуждаются в одном, а именно: они проповедуют, что давать взаймы есть ростовщичество и величайший грех и что все, кто ссужает, будут осуждены. Я же, насколько могу понять и насколько изучил дело, убедился, что давать взаймы не есть грех. И для того, чтобы вы не подумали, что я шучу или прибегаю к тонким логическим аргументам, я скажу вам прямо, что в действительности дело обстоит как раз обратно тому, о чем они всегда говорят в проповедях. И чтобы вы не подумали, что я рассказываю вам басни, так как тема эта важная, то в воскресенье утром, если у меня будет время, я скажу по этому поводу проповедь; если же у меня не будет времени, то я скажу ее в другой день, который мне подойдет, так что вы будете довольны и перестанете заблуждаться».
Услышав это, одни стали о чем-то перешептываться, а другие что-то бурчать про себя. По окончании проповеди все выходят из церкви. Повсюду идут разговоры. Каждый думает: «Что это значит?» Заимодавцы – довольны, должники – опечалены; те, кто не давал в долг, начинают ссужать. Одни говорят: «Это достойнейший человек», другие – что он дурак. Того, чтобы можно было давать деньги в рост, не говорил еще никогда никто.
Словом, вся округа ожидала утра воскресенья, и когда оно настало, так как прихожане всегда падки до всего нового, то все побежали занимать места, а остальным проповедникам пришлось проповедовать перед пустыми скамьями. В прежнее время слушавшие сидели у названного доминиканца так редко, что расстояние между ними было в несколько локтей; теперь же было так тесно, что люди задыхались; а это и было как раз то, чего он желал.
Взойдя на кафедру и прочитав «Богородицу», он, чтобы не нарушить порядка проповеди, выбрал текст из Евангелия и начал: «Я скажу сперва о некоторых моральных вопросах, потом прочту евангельский рассказ на нынешний день и наконец несколько отрывков из евангелия для назидания нашего, как того требует предмет, а потом уж поговорю о ростовщичестве, как я вам это обещал».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64


А-П

П-Я