https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/steklyannye/
Подойдя к кровати, он присел на нее, прежде чем улечься, а жена его, монна Дуччина, ходила в это время по комнате в одной рубашке, прибирая какую-то свою мелочь. Взглянув на нее, Гирелло вспомнил то, о чем говорил вечером сер Наддо, и сказал ей: «Дуччина, а знаешь ли ты, что мне нынче сказали на углу у Сан-Полинари?»
Дуччина ответила на это: «Что-нибудь дурное. Или что?»
Тогда Гирелло сказал: «Мне сказали, что когда ты удовлетворишь свою нужду, то ты. наверное, не можешь подтереться».
Услышав это, Дуччина принялась выговаривать мужу: «Чтоб вам плохой год да плохая пасха! Вы только и знаете, что говорить о других дурные вещи».
И в порыве гнева она, как была, в рубашке, присела вдруг посреди пола и сказала мужу: «Смотри, могу ли я наклоняться», и протянув руку к…, словно собиралась подтереться, издала столь громкий звук, что он напомнил бомбарду.
Увидев сперва позу жены, а затем услышав звук, Гирелло сказал: «На это я тебе ничего не отвечу, раз здесь нет сера Наддо».
А Дуччина, собираясь прикрыться, сказала: «Только сера Наддо и не хватало. Чтоб ему столько плохих лет, сколько никогда никто не проживал! Старый хрыч! Если я его увижу, я изругаю его как осла».
Гирелло ответил на это: «Ты дала доказательство, а еще сердишься. Что же наговорила бы ты, если бы ты этого не сделала?»
Жена сказала тогда: «Какое доказательство, черт возьми? Все вы хуже трех тузов!»
Гирелло заметил на это: «Жена, спи-ка теперь, ладно. Завтра я приведу сюда сера Наддо, и мы увидим, что выйдет из этого дела и кто прав».
Тогда Дуччина сказала: «Как прав? Это у вас-то правота! Клянусь крестом господним: если ты приведешь его сюда, я запущу ему в голову ступкой. Знаешь ты как дело было, Гирелло? Ты увидел сера Наддо и рассказал ему. Ведь если бы ты был тем, чем должен был бы быть, так он не осмелился бы сказать худого слова о твоей жене, где бы ты ни был. Хороши ваши разговоры! Оставьте в покое меня и других женщин и говорите лучше о себе, негодные люди, в которых ничего нет путного! Я бы очень хотела, чтобы сер Наддо и прочая дрянь были вот здесь, как ты: я бы им прямо в лицо устроила то доказательство, которое дала тебе, потому что ничего другого вы не стоите».
И после этого Дуччина улеглась в постель, продолжая ворчать, пока не заснула. Поутру Гирелло встал и, походив некоторое время по улице, встретил сера Наддо и остальных; обсудив данное Дуччиной доказательство, они заявили, что она права и что в случае надобности она произвела бы не то, что обыкновенный…, а и выстрел из арбалета.
Любопытно, что делают часто бесчестные мужья: в кругу товарищей они частенько рассказывают непристойные вещи о своих женах, и еще чаще о чужих. А если хорошенько вникнуть в дело, то женщины могли бы, пожалуй, больше рассказать такого о мужчинах; но они столь рассудительны, что не делают этого. Мужчины же, в которых должно было бы быть больше добродетели и благорасположения, менее рассудительны, нежели они. Ведь Гирелло не довольно было слышать дурное о Дуччине и, может быть, самому злословить о ней; он еще, кроме того, повторил эти речи так, чтобы и она о них знала.
Новелла 60
Брат Таддео Дини показывает в Болонье после проповеди в день св. Екатерины ее руку, обронив при этом перед собравшимися забавное словцо
Много раз случается, что с мощами сильно обманывают, как это и случилось не так давно во Флоренции. Флорентийцы получили из Апулии руку, которую им выдали за руку св. Репараты. Когда она с большими церемониями была доставлена в город, ее в течение нескольких лет торжественно показывали в день праздника святой. Но, в конце концов, было установлено, что рука деревянная.
Итак, в день св. Екатерины в Болонье находился брат Таддео Дини, доминиканец, человек почтеннейший. Случилось так, что он произносил на праздник утром проповедь в монастыре св. Екатерины. И вот, когда он закончил проповедь, но не успел еще сойти с кафедры, чтобы начать исповедь, к нему подошли люди с зажженными свечами и передали ему покрытый тканями стеклянный ящик, говоря: «Покажите собравшимся эту руку св. Екатерины».
Брат Таддео, у которого была хорошая память, сказал: «Как так руку св. Екатерины! Я был на Синайской горе и видел преславное тело ее; оно было целым; у него были две руки и все прочие члены!»
На это священники ответили: «Пусть так. Мы считаем, что это действительно ее рука».
С помощью ясных доводов брат Таддео убеждал, что ее не следует показывать. Но, услышав это, настоятельница послала просить его показать руку, говоря, что если бы он не показал ее, то монастырь стал бы привлекать меньше богомольцев. Видя, что ему приходится так или иначе показать мощи, брат Таддео открыл ящик, взял руку и сказал: «Синьоры и дамы, руку, которую вы видите, сестры этого монастыря считают рукой св. Екатерины. Я был на Синайской горе и видел там тело св. Екатерины целиком, и, замечу особенно, с двумя руками. Если у нее их было три, тоэто третья рука», и он стал благословлять ею, как это делается, всех собравшихся.
Те, кто поняли его, смеялись, говоря между собой; многие же мужчины и простые женщины набожно крестились, ибо они не поняли брата Таддео, и никогда не уразумели того, что он говорил.
Вера – дело доброе и спасает каждого, у кого она есть. Но нужно сказать, что порок алчности приводит с мощами ко многим обманам. Скажем хотя бы, что нет такой часовни, в которой не выставляли бы молока девы Марии! Если бы это было подлинное молоко, не было бы более драгоценной реликвии, так как ведь на земле не осталось ничего от ее преславного тела. А между тем молока, которое выдается за ее молоко, выставляется на свете столько, что нужен был бы источник, который бы источал его в течение нескольких дней. Если бы можно было доказать подлинность молока так, как это брат Таддео сделал относительно руки, то подлинность эта не оправдалась бы. Так вот: вера наша спасает нас; если же кто занимается подделками в таких вещах, он несет за это наказание и на этом, и на том свете.
Новелла 61
Мессер Гульельмо да Кастельбарко отнимает у одного служившего у него человека все, что тот заработал у него за многие годы, потому что он ел макароны с хлебом
В области Тренто был некогда синьор, прозывавшийся мессером Гульельмо да Кастельбарко. И был при нем на жалованье (как я когда-то слышал) некий человек по имени Бонифацио да Понтриемоли, которого он очень любил, потому что тот, будучи достойным человеком и заведуя его пошлинами и налогами, заслуживал этого. От жалованья и пользы от службы, поступая, однако, вполне честно, он разбогател и имел денег, пожалуй, шесть тысяч лир в болоньинах. И вот однажды в пятницу, когда Бонифацио сидел за столом с синьором и другими его приближенными и были поданы макароны и разложены по тарелкам перед каждым, синьор, увидев, что названный Бонифацио ест макароны с хлебом (а в названных краях был голод) рассердился и тотчас же приказал своим людям схватить его. Те тотчас же подошли к нему и взяли его. Тогда изумленный Бонифацио спросил синьора: «Синьор мой, что побуждает вас так гневно приказать взять меня?»
Синьор ответил на это: «Ты это отлично знаешь: ты ешь хлеб с хлебом. А между тем ты видишь, что люди голодают и что во всем большая дороговизна. Так что же ты думаешь – что я дурак и этого не вижу?»
Услышав о таком обстоятельстве, Бонифацио решил, что синьор развлекается и начал было улыбаться.
Тогда синьор сказал ему: «Ты смеешься, а? Я заставлю тебя смеяться иначе. Отведите его в тюрьму, и смотрите, чтобы он не убежал».
Бонифаций увели и посадили в тюрьму. Через несколько дней его присудили к уплате шести тысяч лир в болоньинах за то, что он хотел смутить покой не только синьора, но и всей провинции, тем более, что дело происходило во время голода. И пришлось Бонифацию вернуть то, что он когда-либо приобрел на службе у синьора, а также то, что у него было в доме; и уплатил он названные деньги, причем синьор бросил ему такие слова, что он оказал, мол, ему величайшую милость, оставив ему жизнь.
Пусть поэтому служит синьорам всеми силами кто хочет. Ведь несомненно, что, кто не умеет расстаться с ними и служит им всеми силами, редко кончает хорошо, как это видно на судьбе многих, о которых можно было бы рассказать. Названный мессер Гульельмо отнял также все, что тот имел, у одного из своих слуг или подчиненных за то, что тот велел сунуть его оружие на каминную плиту, поставленную для того, чтобы задерживать дым. Виновник получил затем по заслугам… его уморили в тюрьме.
Новелла 62
У мессера Мастино служил некий человек, который управлял его делами; когда Мастино заметил, что тот обогатился, он требует от него предъявления счетов; но управитель пускает в ход тонкую хитрость, так что Мастино предпочитает не просматривать счетов
В те времена, когда мессер Мастино правил Вероной, попал ему в руки некий человек, который служил пехотинцем и был взят в плен, и стал он служить у Мастино. Будучи человеком опытным и сведущим, он прослужил у него целых двадцать лет, очень хорошо распоряжаясь при этом делами синьора, и разбогател. Пришло в голову мессеру Мастино то же самое желание, что и мессеру Гульельмо в предыдущей новелле, и задумал он потребовать у своего управителя для просмотра счета, и так и сделал. Однажды утром он позвал его и сказал: «Пойди-ка сюда, приведи в порядок все свои счета по моим делам, которые проходили через твои руки с тех пор, как ты служишь при моем дворе».
Тот почувствовал себя очутившимся в затруднительном положении, так как сообразил, что он никогда не сможет показать синьору то, чего тот требует, но тем не менее ответил: «Дайте мне срок, и я постараюсь исполнить ваше приказание».
А Мастино сказал ему: «Ступай, и когда все будет у тебя готово, приходи; я распоряжусь насчет того, кто вместо меня просмотрит вместе с тобой упомянутые счета».
Управитель ответил: «Все будет сделано, синьор мой».
Он возвращается к себе домой и не видится некоторое время с синьором; но когда он принялся раздумывать над делом, то чем больше он размышлял над ним, тем более затруднительным казалось ему положение, в котором он очутился. Осматривая свой дом, он увидел круглый щит, шлем, дротик, камзол с ножом на поясе – вещи, с которыми он некогда явился к вышеназванному синьору, когда устроился у него на службе И вот, одевшись так, как он был одет, когда пришел к нему, и захватив с собой все свое старое оружие он, не откладывая дела, на следующее же утро предстал в таком виде перед мессером Мастино.
Увидев его, Мастино изумился и сказал: «Что это значит, что ты так вооружился?».
– «Синьор мой, – отвечал тот, – вы приказали мне отчитаться в том что сделано мною в ваших делах с тех пор, как я стал слугой вашей милости. Так вот, синьор мой, я не вижу никакого другого лучшего способа сделать это вам, чем тот, какой вы видите. Вы знаете, синьор мой, что, когда я поступил к вам на службу, я был жалким солдатом; вот все, что было тогда на мне и все то жалкое оружьишко, которое вы видите сейчас со мною. Тем самым я отчитался. Я не унесу отсюда ничего другого, кроме того, что принес с собой; я уйду бедняком, каким сюда пришел; все остальное добро, так же как дом со всем тем, что в нем находится, я оставляю вашей милости».
Мессер Мастино, как мудрый синьор, взвесив предусмотрительный и тонкий ответ слуги, сказал: «Да не будет угодно богу, чтобы я отнял у тебя то, что ты заработал у меня. Ступай, делай честно мои дела и впредь не сомневайся в тем, что я сдержу слово».
Управитель поблагодарил синьора, и показалось ему, что он отчитался вполне хорошо. И до конца своей жизни он оставался при дворе мессера Мастино, и был синьору дороже всех других служивших у него.
Так вот, читатель, подумай, насколько неразумен тот, кто остается долго при дворе какого-нибудь синьора, и как легко синьоры в один миг отворачиваются от человека и лишают его имения. И смотри, не опасно ли это, ибо, вообразив, что слуга собирается убить его, он начинает верить этому и разделывается с ним. А потому, кто хочет кончить игру, когда у него карман' полон, пусть не остается до конца боя; ибо большинство, как это можно ясно видеть на многих, лишаются и того, что имеют.
Новелла 63
Великому художнику Джотто передан человеком низкого происхождения для росписи павийский щит. Джотто, чтобы высмеять заказчика, расписывает щит так, что заказчик приходит в смущение
Каждый слышал, вероятно, кем был Джотто и насколько великим художником он был по сравнению со всяким другим. Прослышав о его славе и желая, может быть ввиду намерения своего сделаться кастеляном, расписать свой павийский щит, один ремесленник, человек грубый, отправился тотчас же в мастерскую Джотто в сопровождении слуги, несшего за ним щит, и, застав там Джотто, сказал ему: «Спаси тебя боже, мастер! Мне хотелось бы, чтобы ты написал мне на этом щите мой герб».
Видя, что за человек перед ним и как он себя держит, Джотто сказал только: «К какому времени нужно сделать работу?» Тот объяснил ему.
Тогда Джотто сказал: «Хорошо, я сделаю».
И заказчик ушел. Оставшись один, Джотто начинает рассуждать сам с собой: «Что это значит? Уж не послали ли его, чтобы посмеяться надо иной? Все равно. Никогда еще не приносили мне для росписи щита. Принесший его – простой человек, а хочет, чтобы я написал ему его герб, словно он из французских королевичей. Нужно сделать ему непременно совершенно особый герб». Рассуждая так сам с собой, он стал перед упомянутым щитом и нарисовал на нем то, что ему пришло в голову, а затем сказал одному из своих учеников, чтобы тот закончил работу в красках. Ученик так и сделал. На щите были написаны: шлем, нашейник, пара нарукавников, пара железных перчаток, пара нагрудников, пара набедренников и поножей, меч, нож и копье.
Когда доблестный человек, не знавший сам, что он такое, явился, он прошел к Джотто и говорит: «Ну, что, мастер, расписан мой щит?»
Джотто ответил: «Да. Принеси-ка его сюда».
Когда щит явился, воображавший себя дворянином стал рассматривать его и говорит Джотто: «Что это за пачкотню ты мне здесь изобразил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Дуччина ответила на это: «Что-нибудь дурное. Или что?»
Тогда Гирелло сказал: «Мне сказали, что когда ты удовлетворишь свою нужду, то ты. наверное, не можешь подтереться».
Услышав это, Дуччина принялась выговаривать мужу: «Чтоб вам плохой год да плохая пасха! Вы только и знаете, что говорить о других дурные вещи».
И в порыве гнева она, как была, в рубашке, присела вдруг посреди пола и сказала мужу: «Смотри, могу ли я наклоняться», и протянув руку к…, словно собиралась подтереться, издала столь громкий звук, что он напомнил бомбарду.
Увидев сперва позу жены, а затем услышав звук, Гирелло сказал: «На это я тебе ничего не отвечу, раз здесь нет сера Наддо».
А Дуччина, собираясь прикрыться, сказала: «Только сера Наддо и не хватало. Чтоб ему столько плохих лет, сколько никогда никто не проживал! Старый хрыч! Если я его увижу, я изругаю его как осла».
Гирелло ответил на это: «Ты дала доказательство, а еще сердишься. Что же наговорила бы ты, если бы ты этого не сделала?»
Жена сказала тогда: «Какое доказательство, черт возьми? Все вы хуже трех тузов!»
Гирелло заметил на это: «Жена, спи-ка теперь, ладно. Завтра я приведу сюда сера Наддо, и мы увидим, что выйдет из этого дела и кто прав».
Тогда Дуччина сказала: «Как прав? Это у вас-то правота! Клянусь крестом господним: если ты приведешь его сюда, я запущу ему в голову ступкой. Знаешь ты как дело было, Гирелло? Ты увидел сера Наддо и рассказал ему. Ведь если бы ты был тем, чем должен был бы быть, так он не осмелился бы сказать худого слова о твоей жене, где бы ты ни был. Хороши ваши разговоры! Оставьте в покое меня и других женщин и говорите лучше о себе, негодные люди, в которых ничего нет путного! Я бы очень хотела, чтобы сер Наддо и прочая дрянь были вот здесь, как ты: я бы им прямо в лицо устроила то доказательство, которое дала тебе, потому что ничего другого вы не стоите».
И после этого Дуччина улеглась в постель, продолжая ворчать, пока не заснула. Поутру Гирелло встал и, походив некоторое время по улице, встретил сера Наддо и остальных; обсудив данное Дуччиной доказательство, они заявили, что она права и что в случае надобности она произвела бы не то, что обыкновенный…, а и выстрел из арбалета.
Любопытно, что делают часто бесчестные мужья: в кругу товарищей они частенько рассказывают непристойные вещи о своих женах, и еще чаще о чужих. А если хорошенько вникнуть в дело, то женщины могли бы, пожалуй, больше рассказать такого о мужчинах; но они столь рассудительны, что не делают этого. Мужчины же, в которых должно было бы быть больше добродетели и благорасположения, менее рассудительны, нежели они. Ведь Гирелло не довольно было слышать дурное о Дуччине и, может быть, самому злословить о ней; он еще, кроме того, повторил эти речи так, чтобы и она о них знала.
Новелла 60
Брат Таддео Дини показывает в Болонье после проповеди в день св. Екатерины ее руку, обронив при этом перед собравшимися забавное словцо
Много раз случается, что с мощами сильно обманывают, как это и случилось не так давно во Флоренции. Флорентийцы получили из Апулии руку, которую им выдали за руку св. Репараты. Когда она с большими церемониями была доставлена в город, ее в течение нескольких лет торжественно показывали в день праздника святой. Но, в конце концов, было установлено, что рука деревянная.
Итак, в день св. Екатерины в Болонье находился брат Таддео Дини, доминиканец, человек почтеннейший. Случилось так, что он произносил на праздник утром проповедь в монастыре св. Екатерины. И вот, когда он закончил проповедь, но не успел еще сойти с кафедры, чтобы начать исповедь, к нему подошли люди с зажженными свечами и передали ему покрытый тканями стеклянный ящик, говоря: «Покажите собравшимся эту руку св. Екатерины».
Брат Таддео, у которого была хорошая память, сказал: «Как так руку св. Екатерины! Я был на Синайской горе и видел преславное тело ее; оно было целым; у него были две руки и все прочие члены!»
На это священники ответили: «Пусть так. Мы считаем, что это действительно ее рука».
С помощью ясных доводов брат Таддео убеждал, что ее не следует показывать. Но, услышав это, настоятельница послала просить его показать руку, говоря, что если бы он не показал ее, то монастырь стал бы привлекать меньше богомольцев. Видя, что ему приходится так или иначе показать мощи, брат Таддео открыл ящик, взял руку и сказал: «Синьоры и дамы, руку, которую вы видите, сестры этого монастыря считают рукой св. Екатерины. Я был на Синайской горе и видел там тело св. Екатерины целиком, и, замечу особенно, с двумя руками. Если у нее их было три, тоэто третья рука», и он стал благословлять ею, как это делается, всех собравшихся.
Те, кто поняли его, смеялись, говоря между собой; многие же мужчины и простые женщины набожно крестились, ибо они не поняли брата Таддео, и никогда не уразумели того, что он говорил.
Вера – дело доброе и спасает каждого, у кого она есть. Но нужно сказать, что порок алчности приводит с мощами ко многим обманам. Скажем хотя бы, что нет такой часовни, в которой не выставляли бы молока девы Марии! Если бы это было подлинное молоко, не было бы более драгоценной реликвии, так как ведь на земле не осталось ничего от ее преславного тела. А между тем молока, которое выдается за ее молоко, выставляется на свете столько, что нужен был бы источник, который бы источал его в течение нескольких дней. Если бы можно было доказать подлинность молока так, как это брат Таддео сделал относительно руки, то подлинность эта не оправдалась бы. Так вот: вера наша спасает нас; если же кто занимается подделками в таких вещах, он несет за это наказание и на этом, и на том свете.
Новелла 61
Мессер Гульельмо да Кастельбарко отнимает у одного служившего у него человека все, что тот заработал у него за многие годы, потому что он ел макароны с хлебом
В области Тренто был некогда синьор, прозывавшийся мессером Гульельмо да Кастельбарко. И был при нем на жалованье (как я когда-то слышал) некий человек по имени Бонифацио да Понтриемоли, которого он очень любил, потому что тот, будучи достойным человеком и заведуя его пошлинами и налогами, заслуживал этого. От жалованья и пользы от службы, поступая, однако, вполне честно, он разбогател и имел денег, пожалуй, шесть тысяч лир в болоньинах. И вот однажды в пятницу, когда Бонифацио сидел за столом с синьором и другими его приближенными и были поданы макароны и разложены по тарелкам перед каждым, синьор, увидев, что названный Бонифацио ест макароны с хлебом (а в названных краях был голод) рассердился и тотчас же приказал своим людям схватить его. Те тотчас же подошли к нему и взяли его. Тогда изумленный Бонифацио спросил синьора: «Синьор мой, что побуждает вас так гневно приказать взять меня?»
Синьор ответил на это: «Ты это отлично знаешь: ты ешь хлеб с хлебом. А между тем ты видишь, что люди голодают и что во всем большая дороговизна. Так что же ты думаешь – что я дурак и этого не вижу?»
Услышав о таком обстоятельстве, Бонифацио решил, что синьор развлекается и начал было улыбаться.
Тогда синьор сказал ему: «Ты смеешься, а? Я заставлю тебя смеяться иначе. Отведите его в тюрьму, и смотрите, чтобы он не убежал».
Бонифаций увели и посадили в тюрьму. Через несколько дней его присудили к уплате шести тысяч лир в болоньинах за то, что он хотел смутить покой не только синьора, но и всей провинции, тем более, что дело происходило во время голода. И пришлось Бонифацию вернуть то, что он когда-либо приобрел на службе у синьора, а также то, что у него было в доме; и уплатил он названные деньги, причем синьор бросил ему такие слова, что он оказал, мол, ему величайшую милость, оставив ему жизнь.
Пусть поэтому служит синьорам всеми силами кто хочет. Ведь несомненно, что, кто не умеет расстаться с ними и служит им всеми силами, редко кончает хорошо, как это видно на судьбе многих, о которых можно было бы рассказать. Названный мессер Гульельмо отнял также все, что тот имел, у одного из своих слуг или подчиненных за то, что тот велел сунуть его оружие на каминную плиту, поставленную для того, чтобы задерживать дым. Виновник получил затем по заслугам… его уморили в тюрьме.
Новелла 62
У мессера Мастино служил некий человек, который управлял его делами; когда Мастино заметил, что тот обогатился, он требует от него предъявления счетов; но управитель пускает в ход тонкую хитрость, так что Мастино предпочитает не просматривать счетов
В те времена, когда мессер Мастино правил Вероной, попал ему в руки некий человек, который служил пехотинцем и был взят в плен, и стал он служить у Мастино. Будучи человеком опытным и сведущим, он прослужил у него целых двадцать лет, очень хорошо распоряжаясь при этом делами синьора, и разбогател. Пришло в голову мессеру Мастино то же самое желание, что и мессеру Гульельмо в предыдущей новелле, и задумал он потребовать у своего управителя для просмотра счета, и так и сделал. Однажды утром он позвал его и сказал: «Пойди-ка сюда, приведи в порядок все свои счета по моим делам, которые проходили через твои руки с тех пор, как ты служишь при моем дворе».
Тот почувствовал себя очутившимся в затруднительном положении, так как сообразил, что он никогда не сможет показать синьору то, чего тот требует, но тем не менее ответил: «Дайте мне срок, и я постараюсь исполнить ваше приказание».
А Мастино сказал ему: «Ступай, и когда все будет у тебя готово, приходи; я распоряжусь насчет того, кто вместо меня просмотрит вместе с тобой упомянутые счета».
Управитель ответил: «Все будет сделано, синьор мой».
Он возвращается к себе домой и не видится некоторое время с синьором; но когда он принялся раздумывать над делом, то чем больше он размышлял над ним, тем более затруднительным казалось ему положение, в котором он очутился. Осматривая свой дом, он увидел круглый щит, шлем, дротик, камзол с ножом на поясе – вещи, с которыми он некогда явился к вышеназванному синьору, когда устроился у него на службе И вот, одевшись так, как он был одет, когда пришел к нему, и захватив с собой все свое старое оружие он, не откладывая дела, на следующее же утро предстал в таком виде перед мессером Мастино.
Увидев его, Мастино изумился и сказал: «Что это значит, что ты так вооружился?».
– «Синьор мой, – отвечал тот, – вы приказали мне отчитаться в том что сделано мною в ваших делах с тех пор, как я стал слугой вашей милости. Так вот, синьор мой, я не вижу никакого другого лучшего способа сделать это вам, чем тот, какой вы видите. Вы знаете, синьор мой, что, когда я поступил к вам на службу, я был жалким солдатом; вот все, что было тогда на мне и все то жалкое оружьишко, которое вы видите сейчас со мною. Тем самым я отчитался. Я не унесу отсюда ничего другого, кроме того, что принес с собой; я уйду бедняком, каким сюда пришел; все остальное добро, так же как дом со всем тем, что в нем находится, я оставляю вашей милости».
Мессер Мастино, как мудрый синьор, взвесив предусмотрительный и тонкий ответ слуги, сказал: «Да не будет угодно богу, чтобы я отнял у тебя то, что ты заработал у меня. Ступай, делай честно мои дела и впредь не сомневайся в тем, что я сдержу слово».
Управитель поблагодарил синьора, и показалось ему, что он отчитался вполне хорошо. И до конца своей жизни он оставался при дворе мессера Мастино, и был синьору дороже всех других служивших у него.
Так вот, читатель, подумай, насколько неразумен тот, кто остается долго при дворе какого-нибудь синьора, и как легко синьоры в один миг отворачиваются от человека и лишают его имения. И смотри, не опасно ли это, ибо, вообразив, что слуга собирается убить его, он начинает верить этому и разделывается с ним. А потому, кто хочет кончить игру, когда у него карман' полон, пусть не остается до конца боя; ибо большинство, как это можно ясно видеть на многих, лишаются и того, что имеют.
Новелла 63
Великому художнику Джотто передан человеком низкого происхождения для росписи павийский щит. Джотто, чтобы высмеять заказчика, расписывает щит так, что заказчик приходит в смущение
Каждый слышал, вероятно, кем был Джотто и насколько великим художником он был по сравнению со всяким другим. Прослышав о его славе и желая, может быть ввиду намерения своего сделаться кастеляном, расписать свой павийский щит, один ремесленник, человек грубый, отправился тотчас же в мастерскую Джотто в сопровождении слуги, несшего за ним щит, и, застав там Джотто, сказал ему: «Спаси тебя боже, мастер! Мне хотелось бы, чтобы ты написал мне на этом щите мой герб».
Видя, что за человек перед ним и как он себя держит, Джотто сказал только: «К какому времени нужно сделать работу?» Тот объяснил ему.
Тогда Джотто сказал: «Хорошо, я сделаю».
И заказчик ушел. Оставшись один, Джотто начинает рассуждать сам с собой: «Что это значит? Уж не послали ли его, чтобы посмеяться надо иной? Все равно. Никогда еще не приносили мне для росписи щита. Принесший его – простой человек, а хочет, чтобы я написал ему его герб, словно он из французских королевичей. Нужно сделать ему непременно совершенно особый герб». Рассуждая так сам с собой, он стал перед упомянутым щитом и нарисовал на нем то, что ему пришло в голову, а затем сказал одному из своих учеников, чтобы тот закончил работу в красках. Ученик так и сделал. На щите были написаны: шлем, нашейник, пара нарукавников, пара железных перчаток, пара нагрудников, пара набедренников и поножей, меч, нож и копье.
Когда доблестный человек, не знавший сам, что он такое, явился, он прошел к Джотто и говорит: «Ну, что, мастер, расписан мой щит?»
Джотто ответил: «Да. Принеси-ка его сюда».
Когда щит явился, воображавший себя дворянином стал рассматривать его и говорит Джотто: «Что это за пачкотню ты мне здесь изобразил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64