И действительно, натура их свиная, потому что, когда большое количество свиней согнано вместе, то, если толкнуть или ударить палкой одну из них, все они начинают жаться друг к другу и бегут затем вслед за тем, кто их толкнул. Такова поистине их природа. И если эти сравнения мне казались подходящими, то они кажутся мне таковыми в особенности теперь. Вы нанесли намедни удар венецианцам; те собрались вместе против вас, для защиты себя и нападения на вас. И на море у них столько-то галер, при помощи которых они причинили то, что вы знаете. Вы бежите, кто куда, и не понимаете один другого; и галер вооруженных у вас мало, а у них почти вдвое больше. Не спите! Проснитесь! Вооружите свои галеры сколько можете, если нужно. И не рыскайте по морю, а войдите в Венецию».
Затем он закончил свою речь словами: «Не почтите мое поучение за зло, потому что я бы треснул, если бы не дал волю этим мыслям».
Так вот такую проповедь выслушал я и вернулся домой; конец ее я предоставил слушать другим. В тот же день случилось так, что я очутился в том месте, где собираются торговцы, в обществе генуэзцев, флорентийцев, пизанцев и лукезцев. Когда стали рассуждать о выдающихся людях, то один мудрый флорентиец, которого звали Карло, из рода Строцци, сказал: «Вы, генуэзцы, конечно, лучшие воины и наиболее храбрые люди, какие существуют на свете; наше дело, флорентийцев, обработка шерсти и торговля».
Я ответил ему: «Это совершенно правильно».
Тогда другие спросили: «Как так?»
А я отвечал: «Когда наши монахи проповедуют во Флоренции, то они поучают нас о посте и молитве, о том, что мы должны прощать и придерживаться мира и не воевать. Монахи, которые проповедуют здесь, учат противоположному. Вот нынче утром, будучи у святого Лоренцо, я прислушался к проповеди одного августинского монаха. Назидания и примеры, которые народ мог услышать от него, были таковы», и я рассказал то, что слышал.
Все изумились, и узнали тогда истину о проповеди от других, которые слышали ее подобно мне. Услышав же ее, они сказали, что я был прав. И всем проповедь эта показалась небывалой.
И, таким образом, мы частенько получаем назидание, так ширится наша вера. На кафедру всходят такие люди, что бог знает, насколько они благоразумны или рассудительны.
Новелла 73

Магистр Николо Сицилийский бросает во время своей проповеди в Санта-Кроче словцо относительно изображения спасителя, которое… вызывает смех у всех присутствующих
После того как я рассказал в предшествующих новеллах о двух печальной памяти монахах, меня тянет рассказать небольшую новеллу с. б одном превосходном магистре богословия из ордена св. Франциска, носившем или носящем еще (потому что я не знаю, жив ли он) имя магистра Николо Сицилийского. Но для того, чтобы понять до конца эту краткую новеллу, нужно знать, что превосходные минориты эти, жившие или живущие еще в Сицилии, не терпели не только в своих монастырях, но и где бы то ни было изображения спасителя и проявляли недоброжелательство в отношении того, кто такое изображение заказывал.
Названный магистр Николо попал в наш город по делу, возбужденному против него в Сицилии одним инквизитором из доминиканцев. Чтобы разъяснить сущность этого дела самому первосвященнику, он отправился ко двору папы; это происходило как раз в то время, когда у флорентийцев шла война с пастырями церкви. Когда по Флоренции распространилась молва о глубоких познаниях магистра Николо, флорентийцы стали просить его сказать как-нибудь проповедь. Николо говорил трижды, на праздниках: одну проповедь он произнес на день святого духа, вторую – на троицу, третью – на праздник тела Христова; все они касались самых высоких предметов, и притом были сказаны таким выдающимся человеком, таким был магистр Николо.
Поднявшись в один из этих дней на кафедру, днем после обеда, в присутствии множества народа, он коснулся, между прочим, одного вопроса и, желая объяснить существо господа нашего Иисуса Христа, сказал: «Каков лик Христа?» и, обратившись в негодовании к изображению спасителя, произнес: «Он не таков, как изображение, находящееся вен там. Чтобы ему лопнуть, если Христос был таким». И сказав это, он вернулся к тому, о чем собирался говорить.
Все слушатели принялись смеяться, и смеялись так, что в течение долгого времени магистр не мог говорить, а прочие – слушать.
В эту пору я, писатель, сам находился в названной церкви вместе с другим выдающимся монахом, магистром богословия, которого звали магистром Руджери Сицилийским. Я видел, как некоторые из бывших в храме просили его поправить дело и послать за Дино ди Джери Чильямоки (по заказу этого Дино было написано упомянутое изображение спасителя). Магистр Руджери ответил: «Дино, о котором вы говорите и просите, чтобы я послал за ним, – тот самый, который заказал вот это изображение спасителя?»
Ему ответили: «Да». Тогда он сказал: «Если бы по указанию планет этому делу суждено было совершиться с помощью этого Дино, то Николо поступил бы наперекор, полагая, что Дино распорядился поставить изображение в этом месте». И он ни за что не захотел послать за ним.
И, таким образом, эти два выдающихся человека с большой любезностью выражали готовность разъяснить и разъясняли тем, кто приходил к ним в комнаты, что существовало много изображений господа нашего, что лик спасителя и его тело есть самое прекрасное из всего существующего, а это уродливое изображение являет собой нечто совершенно противоположное.
Новелла 74

Мессер Бельтрандо из Имолы посылает послом к мессеру Бернабо некоего нотария; Бернабо, увидев, что он мал и желт, обращается с ним, как тот этого заслуживал
Не так давно, в бытность свою синьором Имолы, мессер Бельтрандо из рода Алидози послал послом к мессеру Бернабо, синьору Милана, некоего нотария; звался этот нотарий сер Бартоломео Джиральди и был он человечком невзрачным, очень малого роста, темным и желтым, и с такими желтыми глазами, словно у него разлилась желчь. Прибыв туда, где находился синьор, он застал его на лестнице готовым сесть на коня, и конь был там, и слуги уже стояли у стремени. После того как посол этот, каким мы его описали, сделал поклон синьору, мессер Бернабо с самой же первой минуты не то что не поглядевший на него, но все 8 Франко Саккетти время отворачивавшийся в другую сторону, сказал ему: «Ну, говори, что тебе нужно!»
И в то время, как тот говорил, мессер Бернабо, повернувшись к нему спиной, позвал одного из своих слуг и сказал: «Пойди, оседлай такого-то коня, удлини, на сколько сможешь, стремена и приводи коня сейчас же сюда».
Слуга быстро ушел и привел коня в том виде, в каком приказал ему синьор. Увидя коня, синьор подозвал к себе слугу и сказал ему: «Когда я скажу вам или сделаю знак, помогите этому послу сесть на коня и не укорачивайте стремян», и как он сказал, так и было сделано. Между тем мессер Бернабо сказал послу: «Мессер посол, садитесь на этого коня и по дороге вы побеседуете со мной».
Сказав это, синьор сел на коня. Увидев это, посол собрался сесть на коня с длинными стременами, но, так как он не мог сделать этого, то был подсажен слугами как ребенок. Синьор ехал быстро; посол, не имея возможности ни примириться с положением, ни укоротить стремена, поспевал как мог. Конь, которого синьор велел привести, шел, все время сердясь и заваливаясь, а мессер Бернабо говорил: «Говорите, что вам нужно. Предоставьте коню идти». А сам только изредка посматривал на посла.
Тот ехал, борясь со своим положением и болтаясь в седле, причем ножки его свешивались до половины чепрака. Все то, что он говорил, он говорил на разные лады, словно какой-нибудь мадригал, в зависимости от получаемых толчков, которых было не мало. А мессер Бернабо чем больше видел, как качается из стороны в сторону посол, тем больше приговаривал: «Продолжай же рассказывать о своих делах-я разберу тебя хорошо».
Коротко говоря, Бернабо протаскал посла таким образом четыре часа, так что тот не раз готов был свалиться на землю и никак не мог подобрать под себя платье или устроиться так, чтобы не то, что ноги, но и ляжки не обнажались. В конце концов, будучи человеком далеко не цветущего здоровья, вернулся он ко двору, откуда они выехали, совершенно растерзанным, еще более желтым и жалким, чем когда-либо. Синьор же, сойдя с коня, сказал, что даст ему ответ, и поднялся в дом.
Когда посол сходил с коня, то зацепился за обе луки и совершенно повис в воздухе. В то время, как он висел на локоть от земли, конь внезапно повернулся, и он чуть было не свалился. В конце концов, он еле-еле стал на твердую землю. За все время пятнадцатидневного пребывания своего в Милане посол ни разу не смог явиться к синьору, и если и получил все же ответ, то он был передан ему через других. Так он и вернулся к синьору, которым был послан. Узнав от своего жалкого желтого посла о приеме, которого тот был удостоен, он понял, что мессер Бернабо поступил так из-за тощего и печального вида его посланца, напоминавшего скорее иволгу, нежели человека.
Когда кому-нибудь приходится посылать послов, то, выбирая их, следует проявлять больше внимания, чем это делается обычно. Послы должны быть людьми пожилыми и мудрыми, представительной наружности. Иначе тому, кто посылает их, бывает мало чести, а еще меньше тем, кого посылают. Так случилось и с желтым послом, о котором сказано выше.
Новелла 75

В то время как живописец Джотто в обществе нескольких людей совершал прогулку, его неожиданно сбивает с ног свинья. Джотто говорит по этому поводу острое словцо; будучи спрошен о другой вещи, он отвечает новой остротой
Тот, кому хорошо известны обычаи Флоренции, знает, что каждое первое воскресенье месяца там принято ходить к св. Галлу, причем мужчины и женщины идут вместе. Но ходят они в эту церковь больше ради прогулки, чем ради отпущения грехов. В одно из таких воскресений направился туда же в сопровождении нескольких лиц и Джотто. Когда, дойдя до улицы Кокомеро, он приостановился, рассказывая о каком-то необыкновенном случае, одна из проходивших мимо свиней св. Антония, разбежавшись, в бешенстве ткнула своим рылом Джотто так, что он упал на землю. Поднявшись, частью сам, частью при помощи своих спутников, и отряхнувшись, он не стал ругать свиней и не обмолвился против них ни единым словом, но, обернувшись к своим спутникам, проговорил с легкой улыбкой: «Ну, не правы ли они? Благодаря их щетине я заработал за свою жизнь тысячи лир, а между тем я ни разу не дал им и чашки каких-нибудь остатков похлебки».
Услышав эти слова, спутники Джотто засмеялись и сказали: «Что же следует отсюда? А то, что Джотто – мастер на все. Никогда еще ни на одной картине не изображал ты какого-нибудь события так хорошо, как изобразил сейчас этот случай со свиньями».
Затем все направились к св. Галлу. На обратном пути, когда они проходили мимо св. Марка и братства «Слуг девы Марии» и рассматривали по обычаю живопись, один из спутников Джотто, увидев находившееся там в стороне изображение богоматери и Иосифа, спросил художника: «Скажи, Джотто, почему это Иосифу придают всегда такой печальный вид?»
Джотто ответил на это: «Разве у него нет к тому оснований? Он видит жену свою беременной, и не знает, от кого она забеременела».
Тогда присутствующие, обращаясь друг к другу, стали утверждать, что Джотто не только большой мастер в живописи, но мастер и во всех семи свободных искусствах. Вернувшись домой, они рассказали многим об этих двух случаях с Джотто, слова которого расценивались понимающими людьми, как слова настоящего философа. Большой тонкостью отличается ум таких даровитых людей, каким был Джотто. Ведь многие люди: ходят и смотрят, раскрывая больше рот, нежели глаза тела или ума. А потому каждый, кто живет на этом свете, поступит правильно, если будет общаться с теми, кто знает больше него, ибо человек постоянно чему-либо учится.
Новелла 76

Когда Маттео ди Кантино Кавальканти стоял с некими людьми на Торговой площади, мышь забралась к нему в штаны; совершенно изумленный, он идет за стол менялы, где снимает штаны, и таким образом освобождается от мыши
Немного лет тому назад в доме Кавальканти находился дворянин, звавшийся Маттео ди Кантино, которого видели. в свое время и я, автор, и многие другие. Названный Маттео был при жизни своей участником турниров и фехтовальщиком и знал всякие другие вещи, какие умеют делать дворяне. Он был человеком с навыками и опытом, подобно другим дворянам и воспитанным людям. Однажды, когда ему было уже семьдесят лет ют роду, но он чувствовал себя еще очень здоровым человеком, стояла сильная жара (дело было в июле); на ногах у него были чулки, доходившие до колена и короткие штаны старинного покроя, расширявшиеся книзу. В эту пору на площади Нового рынка собрался кружок людей, состоявший из дворян и торговцев; они рассказывали друг другу всякие новости. В кружке этом присутствовал и названный Маттео. Случилось так, что кучка мальчиков, из тех, что служат у менял, находящихся на площади, остановилась с мышеловкой, в которую попалась мышь, поставили мышеловку на землю и открыли дверцу. Когда дверца была открыта, то мышь вышла наружу и стала бегать по площади. Мальчики, размахивая метлами, бежали за ней следом, чтобы убить ее; мышь же, стараясь спрятаться и не зная куда, метнулась в кружок, где находился названный Маттео ди Кантино, и, подбежав к его ногам, прыгнула в раструбы его штанов и очутилась в них. Каждый может представить себе, как почувствовал себя Маттео, когда ощутил в штанах мышь. Он был совершенно вне себя. Мальчики, потеряв мышь из виду, кричали: «Куда она делась? Где она?»
Кто-то сказал: «Она у него в штанах».
Народ стал собираться; послышался громкий смех. Маттео, словно обеспамятев, направляется к столу одного менялы, а ребята с метлами вслед за ним, крича: «Гони ее, она у него в штанах».
Маттео скрывается за спинкой лавки менялы и спускает штаны. Несколько ребят, вошедших туда за ним, кричат: «Гони ее вон, гони ее вон».
Когда штаны были на земле, мышь выпрыгнула из них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64