https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/polukruglie/
И я скажу еще более крепкую вещь: господствуют, не творя правосудия.
Новелла 80
Буонинсенья Анджолини, являвшийся отличным оратором на трибуне, как-то замолк, находясь на ней, словно оглупел, и, когда его дернули за платье, он объяснил это слушателям совершенно небывалой причиной
В старые времена в городе Флоренции совет собирался у св. Петра Скераджо, и там поэтому ставилась или постоянно имелась трибуна. Раз, когда в названном месте собрался совет и по обычаю было сделано ему предложение, поднялся со своего места Буонинсенья Анджолини, умный и выдающийся гражданин, и взошел на трибуну. Речь свою начал, как обыкновенно, хорошо и гладко, но когда дошел до того места, где надо было делать заключение из сказанного, он вдруг остановился, словно на него нашло затмение; довольно долго простоял юн на трибуне, не говоря ни слова. Слушатели, и прежде всего синьоры приоры, находившиеся напротив него, были изумлены; приоры послали к Буонинсенья пристава сказать, чтобы он продолжал свою речь. Пристав тотчас же подошел к трибуне и, дернув Буонинсенья за полу, передал ему просьбу синьоров продолжать свою речь. Немного придя в себя, Буонинсенья сказал: «Синьоры и мудрые члены совета, я явился сюда с тем, чтобы высказать свое мнение относительно ваших предложений, это я и сделал, пока не дошел до того места, на котором онемел И скажу вам, синьоры, что я не только с трудом припоминаю то, о чем должен был говорить, а нахожусь почти вне себя, после того как увидел перед собой на стене дураков, которые там написаны. Это, конечно, самые большие дураки, каких я когда-либо видел. Скажу больше: да поразит меч того живописца, который написал их. Это, наверно, Каландрино сделал им полосатые и клетчатые штаны. Знаете, синьоры, кто носил такие штаны? Я скажу вам, синьоры, что они так засели у меня в голове, что ни сейчас, ни когда-либо я не смогу сказать того, что хочу». И он сошел с трибуны.
Эти неожиданные слова пришлись по вкусу синьорам и членам совета, и каждый, смеясь, стал рассматривать дураков. Кто говорил: «Ого! Посмотреть на них, так дело совсем необыкновенное».
А кто: «Я никогда не обращал внимания на то, что это за люди». Один из присутствующих заявил: «О них можно было бы сказать, что сказал как-то на сьенской площади один сьенец. Однажды проходил по площади человек, одетый на половину в белое и на половину в черное, весь, с головы до ног, не исключая даже ремешков и башмаков. Кто-то спросил: „Кто это такой?" А сьенец ответил: „Я тебе говорю: не знаю, кто он такой, а только знаю, как он себя называет"». Тогда еще кто-то сказал: «Это пророки». А третий заметил: «Это патриархи».
Так или иначе, они длинноваты, от пола и до самой крыши, как это еще и сегодня видно. И если смотришь на них, как смотрел Буонинсенья, то, что случилось с ним, случилось бы, пожалуй, со многими другими, особенно, когда видишь их полосатые и клетчатые штаны.
Поэтому и верно, что оратор, которому нужно сказать о чем-нибудь хорошо, должен сосредоточить свой ум и мысль только на том, о чем он должен говорить, потому что всякая маленькая вещь, приходящая в голову и стоящая вне его речи, может помешать ему так, что он останется ни с чем. Так случалось и с превосходными ораторами.
Новелла 81
Один сьенец, стоявший в доме Росси во Флоренции и одолживший денег одному из членов этой семьи, идет туда, где Росси играет, а должник, увидев сьенца, начинает после выигрыша богохульствовать. Сьенец говорит на это, что Росси не должен отдавать ему ничего
В числе многих дворян, потерявших власть в Сьене и вынужденных перебраться, кто куда, находился некто Насточчо, или Миноччо, деи Сарачини, который снял помещение в доме Росси. Проживая там, он завел разные знакомства, как это делают сьенцы, и был он превосходным игроком в тавлеи. Он одолжил однажды некоему Боргезе де Росси около десяти флоринов и никак не мог получить их обратно, хотя прошло уже два месяца. Как-то несколько соседей пригласили названного сьенца выпить, и один из них сказал ему: «Я выписал бутыль вина из деревни; пойдем выпьем».
Сьенец сказал на это: «Клянусь кровью Христовой, оно не может быть хорошим, раз оно в бутыли. Лучше вину омывать кишки, чем стекло. Пойдем в таверну; тут рядом есть хорошее винцо под вывеской „Песни четырех павлинов"».
Услышав такие веселые речи сьенца, собравшиеся не могли ему отказать. Отправились выпить с ним в таверну. Когда они выпили почти уже вдосталь, явился некий товарищ сьенца и сообщил ему, что тот, кто должен вернуть ему десять флоринов, играет в тавлеи в доме Гуччардини и что выиграл уже тридцать флоринов. Услышав это, сьенец сказал товарищам: «Эх, пойдем, подымемся тут повыше колодца Тосканелли и повернем оттуда вниз к мосту. мне сообщили, что такой-то играет там и выиграл; быть может, он вернет мне десять флоринов».
Все двинулись в путь, говоря: «Ступай, куда надумал, а мы пойдем за тобой».
Так и пошли. Когда сьенец стал приближаться к цели и Боргезе увидел его, он начал сердиться и колотить по тавлеям, словно он никогда не выигрывал. Чем ближе подходил сьенец, тем больше гневался Боргезе, тем чаще поднимал лицо к небу и поносил всех обитателей рая. Войдя в дом и увидя печальные жесты Боргезе. сьенец сообразил, что он делает это умышленно, чтобы иметь основание не платить, и сказал Боргезе: «Что это значит? Перестань богохульствовать; ты мне не должен ровно ничего».
Боргезе, стуча по доскам и буйствуя, прикинулся глухим, а сьенец пошел с богом с твердым намерением не просить больше ни о чем и ничего больше не брать.
Через несколько дней после этого случилось так, что Боргезе проиграл, играя, и хотел попросить у кого-нибудь денег. Так как при этом находился сьенец, то он попросил в долг у него, говоря: «Я должен вернуть тебе десять флоринов; одолжи мне пять; всего будет тогда пятнадцать».
Сьенец ответил на это: «Ты мне ровно ничего не должен».
Боргезе спросил тогда: «Как? Я, однако, должен вернуть тебе десять флоринов. Клянусь телом и кровью господа, что отдам их тебе завтра».
Сьенец ответил снова: «Я говорю тебе, что мне с тебя ничего не следует получить».
Боргезе принимается опять, но сьенец все время повторял одно и то же:
«Мне ты не должен возвращать ничего».
Так на этом и осталось дело, и я думаю, что сьенец никогда не получил денег. А ведь, если бы этот дворянин де Росси был человеком сознательным, даже если бы он мог никогда не возвращать сьенцу деньги, он должен был бы вернуть их, хотя бы ради тех забавных слов, которые были обращены к нему.
Новелла 82
Некий генуэзец, нечто вроде потешника, является на празднество, устроенное в Милане, к мессеру Бернабо, который, желая посмотреть, насколько он способен выпить, производит ему испытание с помощью одного из своих слуг, большого пьяницы, и генуэзец оказывается победителем
Когда мессер Марко Висконти, старший сын мессера Бернабо, привез в Милан свою жену, называвшуюся мадонной Изабеттой, из дома синьоров Баварии или какого-то другого из наиболее значительных домов Германии, то к миланскому двору явился, как это обычно бывало, некий генуэзец, забавнейший человек, бывший как бы присяжным потешником, завзятый пьяница, которому вино никогда не надоедало. Случилось так, что человек этот отправился навестить мессера Бернабо и, став перед ним на колени, начал сказывать ему всякие свои побасенки. Мессер Бернабо, умевший узнавать людей по их дыханию, посмотрел на него и заставил его простоять таким образом больше часа и ни разу не предложил ему подняться. В конце концов, колени у генуэзца заболели, и он встал сам, говоря: «Синьор мой, я не могу больше стоять на коленях».
Синьор посмотрел на него и сказал: «Ты, должно быть, пьяница».
Генуэзец отвечал на это: «Я, синьор, не пьяница; но люблю выпить».
Тогда мессер Бернабо сказал: «Если ты любишь еыпить, ю не хочешь ли ты посостязаться в этом с одним моим слугой?»
Генуэзец ответил: «Utinam Domine».
Мессер Бернабо сказал ему тогда: «Подожди немного», – и приказал позвать своего питуха.
Когда тот явился к синьору, то Бернабо сказал ему: «Ступай сюда! Не хочешь ли ты попытаться перепить этого человека?»
Слуга ответил: «Охотно, синьор».
– «Ну, так вот, – сказал синьор, – тот, кто победит, получит подарок соответственно тому, как я оценю его заслуги; а тому, кто проиграет, придется выпить моей мальвазии двенадцать раз, не переводя духа».
«С богом», – сказали пьяницы. Тогда синьор обратился к слугам: «Ступайте и принесите кубок Роланда».
Они ушли и вернулись с квартой вина, белого, критского или какого-то другого, которая была так велика, что немногие опорожнившие ее трижды, могли бы остаться в живых. А так как вино было очень крепким и легко одолевало каждого, то синьор называл его поэтому Роландом. Так вот, когда вино было приготовлено и налито в несколько бокалов, синьор сказал: «Возьмитесь за руки и пляшите».
Те так и сделали. Тогда синьор подзывает их и говорит: «Поднесите каждому три муйола.
Так и было сделано, после чего он заставил соперников плясать. Генуэзец плясал гораздо более ловко.
Подозвав их вторично, синьор говорит: «Поднесите каждому по шести бокалов».
Так было сделано, и после этого он приказал снова начать танец.
Генуэзец прыгал совершенно как козленок; у питуха мессера Бернабо начали заплетаться ноги. Тогда их пригласили в третий раз и дали каждому по девять бокалов; после этого они принялись плясать в третий раз. Генуэзец стал делать прыжки, подскакивая вверх ловчее выдры; питух синьора не мог сдвинуться с места и шатался, словно его качало на волнах. В четвертый раз генуэзец выпил двенадцать бокалов; слуга синьора, уже не понимавший, где он находится, едва мог пить; однако все же выпил бокалы, напрягши все свои силы. Когда они стали плясать в четвертый раз и генуэзец выделывал удивительные вещи, соперник его готов был свалиться при каждом движении и, в конце концов, упал, растянувшись на земле. Когда он упал, генуэзец сел ему на спину верхом и попросил синьора посвятить себя в рыцари на трупе этого пьяницы. Синьор ответил, что он заслуживает этого вполне и посвятил его в рыцари в то время, как тот сидел на пьянице.
Став рыцарем, генуэзец посмотрел на синьора и сказал: «С вашего разрешения, не будет ли вам угодно, чтобы я посвятил его в мокрые рыцари, как он того заслуживает?»
Синьор ответил: «Делай, как хочешь».
Генуэзец расстегивает штаны и орошает пьяницу большим количеством влаги, чем сколько он выпил мальвазии, – а выпил он ее тридцать бокалов. Оросив товарища, он ударяет его по щеке так, что удар можно было принять за основательную пощечину, и говорит: «Я ударяю тебя по щеке; я желаю, чтобы из любви ко мне ты носил имя мессер Каттиво», – и так его с той поры и называли.
Посмеявшись вдосталь над всем этим, мессер Бернабо приказал отнести бесчувственное тело мессера Каттиво на двор, где находились конюшни, и велел бросить его на кучу навоза, сказав при этом: «Ты сделал его рыцарем омоченным, я сделаю его рыцарем огаженным. Что же касается тебя, который заслужил того, чтобы тебя почтили, то я хочу дать тебе то, что ты потребуешь (и он приказал принести два прекрасных платья и подарил ему их); и как ты окрестил его мессером Каттиво, так я хочу окрестить тебя мессером Винчи Орландо»; так его с той поры всегда и называли.
Кому пришлось сделать что-либо хорошее или дурное на глазах у синьора, когда он в хорошем расположении духа, тому все сходит хорошо, как это случилось с названным генуэзцем. Но многим довелось перенести и обратное, потому что внешне сердце синьора кажется иногда спокойным, в то время как в нем идет борьба с разными людьми и в разных направлениях. Более прочно положение того, кто может не впутываться в дела; так он и останется ни во что не замешанным.
Новелла 83
В бытность Томмазо Барончи одним из приоров другие приоры проделывают над ним три шутки
В свое время, когда приорами были Марко дель Россо из рода Строцци, Томмазо Федериги, Томмазо Барончи и другие, названным Марко и Томмазо Федериги пришло в голову подшутить над кем-нибудь из своих товарищей, и они решили, что лучше всего развлечься насчет Томмазо Барончи. Томмазо Барончи был в это время старшиной приоров. Однажды вечером, когда он улегся в постель, они вывернули наизнанку пару его башмаков, снабженных большими ушками. Утром Барончи встал, позвонил поспешно своим коллегам, обул впотьмах башмаки, и так как он очень торопился, то так и отправился на заседание. Заняв свое место, он просидел там довольно долгое время, как вдруг Марко в присутствии всех товарищей, смотря на ноги Томмазо, говорит ему: «Что это такое, старшина? Уж не собираешься ли ты на охоту в этих башмаках?»
Барончи всматривается в них пристально и отвечает: «Как так! Что за несчастье! Башмаки как будто не мои, хотя я без очков и не могу разглядеть их как следует». Он вынимает из бокового кармана очки, и, надев их, наклоняется, насколько может, подойдя предварительно к окну, и все присутствующие принимаются также внимательно рассматривать башмаки.
– «Это не мои башмаки, – говорит Томмазо – мои были с ушками, а у этих их нет».
В конце концов, он уходит в сбою комнату, снимает их там и начинает разглядывать со всех сторон. Находившийся при этом слуга его, Тозо, говорит ему: «Эти башмаки вывернуты», – и показывает ему при этом ушки, которые находились внутри.
Томмазо отвечает ему на это: «Тозо, ты говоришь правду. Что же это такое?»
Слуга говорит тогда: «Я не знаю. Самое лучшее было бы привести их в порядок».
И Томмазо с Тозо провозились до третьего часа, прежде чем привели башмаки в порядок. Но Томмазо обошелся уже без них, перестав о них и думать.
В тот же самый день Марко и Томмазо сыграли с ним вторую шутку. Они просверлили отверстие в ночной посуде, которой пользовался ночью Барончи, становясь в постели на ноги, и поставили ее на свое место. Вечером за ужином на стол было подано много жареных каплунов. Как старшина, Томмазо Барончи передал одного из них Тозо и сказал ему: «Положи-ка его ко мне в сундук. А завтра ты снесешь его Лапе, моей жене».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Новелла 80
Буонинсенья Анджолини, являвшийся отличным оратором на трибуне, как-то замолк, находясь на ней, словно оглупел, и, когда его дернули за платье, он объяснил это слушателям совершенно небывалой причиной
В старые времена в городе Флоренции совет собирался у св. Петра Скераджо, и там поэтому ставилась или постоянно имелась трибуна. Раз, когда в названном месте собрался совет и по обычаю было сделано ему предложение, поднялся со своего места Буонинсенья Анджолини, умный и выдающийся гражданин, и взошел на трибуну. Речь свою начал, как обыкновенно, хорошо и гладко, но когда дошел до того места, где надо было делать заключение из сказанного, он вдруг остановился, словно на него нашло затмение; довольно долго простоял юн на трибуне, не говоря ни слова. Слушатели, и прежде всего синьоры приоры, находившиеся напротив него, были изумлены; приоры послали к Буонинсенья пристава сказать, чтобы он продолжал свою речь. Пристав тотчас же подошел к трибуне и, дернув Буонинсенья за полу, передал ему просьбу синьоров продолжать свою речь. Немного придя в себя, Буонинсенья сказал: «Синьоры и мудрые члены совета, я явился сюда с тем, чтобы высказать свое мнение относительно ваших предложений, это я и сделал, пока не дошел до того места, на котором онемел И скажу вам, синьоры, что я не только с трудом припоминаю то, о чем должен был говорить, а нахожусь почти вне себя, после того как увидел перед собой на стене дураков, которые там написаны. Это, конечно, самые большие дураки, каких я когда-либо видел. Скажу больше: да поразит меч того живописца, который написал их. Это, наверно, Каландрино сделал им полосатые и клетчатые штаны. Знаете, синьоры, кто носил такие штаны? Я скажу вам, синьоры, что они так засели у меня в голове, что ни сейчас, ни когда-либо я не смогу сказать того, что хочу». И он сошел с трибуны.
Эти неожиданные слова пришлись по вкусу синьорам и членам совета, и каждый, смеясь, стал рассматривать дураков. Кто говорил: «Ого! Посмотреть на них, так дело совсем необыкновенное».
А кто: «Я никогда не обращал внимания на то, что это за люди». Один из присутствующих заявил: «О них можно было бы сказать, что сказал как-то на сьенской площади один сьенец. Однажды проходил по площади человек, одетый на половину в белое и на половину в черное, весь, с головы до ног, не исключая даже ремешков и башмаков. Кто-то спросил: „Кто это такой?" А сьенец ответил: „Я тебе говорю: не знаю, кто он такой, а только знаю, как он себя называет"». Тогда еще кто-то сказал: «Это пророки». А третий заметил: «Это патриархи».
Так или иначе, они длинноваты, от пола и до самой крыши, как это еще и сегодня видно. И если смотришь на них, как смотрел Буонинсенья, то, что случилось с ним, случилось бы, пожалуй, со многими другими, особенно, когда видишь их полосатые и клетчатые штаны.
Поэтому и верно, что оратор, которому нужно сказать о чем-нибудь хорошо, должен сосредоточить свой ум и мысль только на том, о чем он должен говорить, потому что всякая маленькая вещь, приходящая в голову и стоящая вне его речи, может помешать ему так, что он останется ни с чем. Так случалось и с превосходными ораторами.
Новелла 81
Один сьенец, стоявший в доме Росси во Флоренции и одолживший денег одному из членов этой семьи, идет туда, где Росси играет, а должник, увидев сьенца, начинает после выигрыша богохульствовать. Сьенец говорит на это, что Росси не должен отдавать ему ничего
В числе многих дворян, потерявших власть в Сьене и вынужденных перебраться, кто куда, находился некто Насточчо, или Миноччо, деи Сарачини, который снял помещение в доме Росси. Проживая там, он завел разные знакомства, как это делают сьенцы, и был он превосходным игроком в тавлеи. Он одолжил однажды некоему Боргезе де Росси около десяти флоринов и никак не мог получить их обратно, хотя прошло уже два месяца. Как-то несколько соседей пригласили названного сьенца выпить, и один из них сказал ему: «Я выписал бутыль вина из деревни; пойдем выпьем».
Сьенец сказал на это: «Клянусь кровью Христовой, оно не может быть хорошим, раз оно в бутыли. Лучше вину омывать кишки, чем стекло. Пойдем в таверну; тут рядом есть хорошее винцо под вывеской „Песни четырех павлинов"».
Услышав такие веселые речи сьенца, собравшиеся не могли ему отказать. Отправились выпить с ним в таверну. Когда они выпили почти уже вдосталь, явился некий товарищ сьенца и сообщил ему, что тот, кто должен вернуть ему десять флоринов, играет в тавлеи в доме Гуччардини и что выиграл уже тридцать флоринов. Услышав это, сьенец сказал товарищам: «Эх, пойдем, подымемся тут повыше колодца Тосканелли и повернем оттуда вниз к мосту. мне сообщили, что такой-то играет там и выиграл; быть может, он вернет мне десять флоринов».
Все двинулись в путь, говоря: «Ступай, куда надумал, а мы пойдем за тобой».
Так и пошли. Когда сьенец стал приближаться к цели и Боргезе увидел его, он начал сердиться и колотить по тавлеям, словно он никогда не выигрывал. Чем ближе подходил сьенец, тем больше гневался Боргезе, тем чаще поднимал лицо к небу и поносил всех обитателей рая. Войдя в дом и увидя печальные жесты Боргезе. сьенец сообразил, что он делает это умышленно, чтобы иметь основание не платить, и сказал Боргезе: «Что это значит? Перестань богохульствовать; ты мне не должен ровно ничего».
Боргезе, стуча по доскам и буйствуя, прикинулся глухим, а сьенец пошел с богом с твердым намерением не просить больше ни о чем и ничего больше не брать.
Через несколько дней после этого случилось так, что Боргезе проиграл, играя, и хотел попросить у кого-нибудь денег. Так как при этом находился сьенец, то он попросил в долг у него, говоря: «Я должен вернуть тебе десять флоринов; одолжи мне пять; всего будет тогда пятнадцать».
Сьенец ответил на это: «Ты мне ровно ничего не должен».
Боргезе спросил тогда: «Как? Я, однако, должен вернуть тебе десять флоринов. Клянусь телом и кровью господа, что отдам их тебе завтра».
Сьенец ответил снова: «Я говорю тебе, что мне с тебя ничего не следует получить».
Боргезе принимается опять, но сьенец все время повторял одно и то же:
«Мне ты не должен возвращать ничего».
Так на этом и осталось дело, и я думаю, что сьенец никогда не получил денег. А ведь, если бы этот дворянин де Росси был человеком сознательным, даже если бы он мог никогда не возвращать сьенцу деньги, он должен был бы вернуть их, хотя бы ради тех забавных слов, которые были обращены к нему.
Новелла 82
Некий генуэзец, нечто вроде потешника, является на празднество, устроенное в Милане, к мессеру Бернабо, который, желая посмотреть, насколько он способен выпить, производит ему испытание с помощью одного из своих слуг, большого пьяницы, и генуэзец оказывается победителем
Когда мессер Марко Висконти, старший сын мессера Бернабо, привез в Милан свою жену, называвшуюся мадонной Изабеттой, из дома синьоров Баварии или какого-то другого из наиболее значительных домов Германии, то к миланскому двору явился, как это обычно бывало, некий генуэзец, забавнейший человек, бывший как бы присяжным потешником, завзятый пьяница, которому вино никогда не надоедало. Случилось так, что человек этот отправился навестить мессера Бернабо и, став перед ним на колени, начал сказывать ему всякие свои побасенки. Мессер Бернабо, умевший узнавать людей по их дыханию, посмотрел на него и заставил его простоять таким образом больше часа и ни разу не предложил ему подняться. В конце концов, колени у генуэзца заболели, и он встал сам, говоря: «Синьор мой, я не могу больше стоять на коленях».
Синьор посмотрел на него и сказал: «Ты, должно быть, пьяница».
Генуэзец отвечал на это: «Я, синьор, не пьяница; но люблю выпить».
Тогда мессер Бернабо сказал: «Если ты любишь еыпить, ю не хочешь ли ты посостязаться в этом с одним моим слугой?»
Генуэзец ответил: «Utinam Domine».
Мессер Бернабо сказал ему тогда: «Подожди немного», – и приказал позвать своего питуха.
Когда тот явился к синьору, то Бернабо сказал ему: «Ступай сюда! Не хочешь ли ты попытаться перепить этого человека?»
Слуга ответил: «Охотно, синьор».
– «Ну, так вот, – сказал синьор, – тот, кто победит, получит подарок соответственно тому, как я оценю его заслуги; а тому, кто проиграет, придется выпить моей мальвазии двенадцать раз, не переводя духа».
«С богом», – сказали пьяницы. Тогда синьор обратился к слугам: «Ступайте и принесите кубок Роланда».
Они ушли и вернулись с квартой вина, белого, критского или какого-то другого, которая была так велика, что немногие опорожнившие ее трижды, могли бы остаться в живых. А так как вино было очень крепким и легко одолевало каждого, то синьор называл его поэтому Роландом. Так вот, когда вино было приготовлено и налито в несколько бокалов, синьор сказал: «Возьмитесь за руки и пляшите».
Те так и сделали. Тогда синьор подзывает их и говорит: «Поднесите каждому три муйола.
Так и было сделано, после чего он заставил соперников плясать. Генуэзец плясал гораздо более ловко.
Подозвав их вторично, синьор говорит: «Поднесите каждому по шести бокалов».
Так было сделано, и после этого он приказал снова начать танец.
Генуэзец прыгал совершенно как козленок; у питуха мессера Бернабо начали заплетаться ноги. Тогда их пригласили в третий раз и дали каждому по девять бокалов; после этого они принялись плясать в третий раз. Генуэзец стал делать прыжки, подскакивая вверх ловчее выдры; питух синьора не мог сдвинуться с места и шатался, словно его качало на волнах. В четвертый раз генуэзец выпил двенадцать бокалов; слуга синьора, уже не понимавший, где он находится, едва мог пить; однако все же выпил бокалы, напрягши все свои силы. Когда они стали плясать в четвертый раз и генуэзец выделывал удивительные вещи, соперник его готов был свалиться при каждом движении и, в конце концов, упал, растянувшись на земле. Когда он упал, генуэзец сел ему на спину верхом и попросил синьора посвятить себя в рыцари на трупе этого пьяницы. Синьор ответил, что он заслуживает этого вполне и посвятил его в рыцари в то время, как тот сидел на пьянице.
Став рыцарем, генуэзец посмотрел на синьора и сказал: «С вашего разрешения, не будет ли вам угодно, чтобы я посвятил его в мокрые рыцари, как он того заслуживает?»
Синьор ответил: «Делай, как хочешь».
Генуэзец расстегивает штаны и орошает пьяницу большим количеством влаги, чем сколько он выпил мальвазии, – а выпил он ее тридцать бокалов. Оросив товарища, он ударяет его по щеке так, что удар можно было принять за основательную пощечину, и говорит: «Я ударяю тебя по щеке; я желаю, чтобы из любви ко мне ты носил имя мессер Каттиво», – и так его с той поры и называли.
Посмеявшись вдосталь над всем этим, мессер Бернабо приказал отнести бесчувственное тело мессера Каттиво на двор, где находились конюшни, и велел бросить его на кучу навоза, сказав при этом: «Ты сделал его рыцарем омоченным, я сделаю его рыцарем огаженным. Что же касается тебя, который заслужил того, чтобы тебя почтили, то я хочу дать тебе то, что ты потребуешь (и он приказал принести два прекрасных платья и подарил ему их); и как ты окрестил его мессером Каттиво, так я хочу окрестить тебя мессером Винчи Орландо»; так его с той поры всегда и называли.
Кому пришлось сделать что-либо хорошее или дурное на глазах у синьора, когда он в хорошем расположении духа, тому все сходит хорошо, как это случилось с названным генуэзцем. Но многим довелось перенести и обратное, потому что внешне сердце синьора кажется иногда спокойным, в то время как в нем идет борьба с разными людьми и в разных направлениях. Более прочно положение того, кто может не впутываться в дела; так он и останется ни во что не замешанным.
Новелла 83
В бытность Томмазо Барончи одним из приоров другие приоры проделывают над ним три шутки
В свое время, когда приорами были Марко дель Россо из рода Строцци, Томмазо Федериги, Томмазо Барончи и другие, названным Марко и Томмазо Федериги пришло в голову подшутить над кем-нибудь из своих товарищей, и они решили, что лучше всего развлечься насчет Томмазо Барончи. Томмазо Барончи был в это время старшиной приоров. Однажды вечером, когда он улегся в постель, они вывернули наизнанку пару его башмаков, снабженных большими ушками. Утром Барончи встал, позвонил поспешно своим коллегам, обул впотьмах башмаки, и так как он очень торопился, то так и отправился на заседание. Заняв свое место, он просидел там довольно долгое время, как вдруг Марко в присутствии всех товарищей, смотря на ноги Томмазо, говорит ему: «Что это такое, старшина? Уж не собираешься ли ты на охоту в этих башмаках?»
Барончи всматривается в них пристально и отвечает: «Как так! Что за несчастье! Башмаки как будто не мои, хотя я без очков и не могу разглядеть их как следует». Он вынимает из бокового кармана очки, и, надев их, наклоняется, насколько может, подойдя предварительно к окну, и все присутствующие принимаются также внимательно рассматривать башмаки.
– «Это не мои башмаки, – говорит Томмазо – мои были с ушками, а у этих их нет».
В конце концов, он уходит в сбою комнату, снимает их там и начинает разглядывать со всех сторон. Находившийся при этом слуга его, Тозо, говорит ему: «Эти башмаки вывернуты», – и показывает ему при этом ушки, которые находились внутри.
Томмазо отвечает ему на это: «Тозо, ты говоришь правду. Что же это такое?»
Слуга говорит тогда: «Я не знаю. Самое лучшее было бы привести их в порядок».
И Томмазо с Тозо провозились до третьего часа, прежде чем привели башмаки в порядок. Но Томмазо обошелся уже без них, перестав о них и думать.
В тот же самый день Марко и Томмазо сыграли с ним вторую шутку. Они просверлили отверстие в ночной посуде, которой пользовался ночью Барончи, становясь в постели на ноги, и поставили ее на свое место. Вечером за ужином на стол было подано много жареных каплунов. Как старшина, Томмазо Барончи передал одного из них Тозо и сказал ему: «Положи-ка его ко мне в сундук. А завтра ты снесешь его Лапе, моей жене».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64