Уже пришли к концу скудные средства. Уже продан за полцены барышнику-цыгану неказистый конек. Что же делать ему здесь, среди чужих и равнодушных людей? От кого ждать помощи и совета?
Только что окончилась лекция, и веселая гурьба студентов высыпала во двор погреть на солнце продрогшие спины. Одни чинно прогуливались, другие закусывали, расположившись на скамьях у фонтана, третьи продолжали неоконченный спор. Шумная группа схоларов обступила толстого краснорожего молодца, который, видимо, рассказывал о своих ночных похождениях. Его покрытая сальными пятнами мантия была распахнута, бархатная шапочка еле держалась на густой копне волос. Студент то и дело уснащал свой рассказ непристойными шутками, вызывавшими взрывы хохота.
Стоя за выступом угловой башни, Георгий думал. Никогда теперь не быть ему в веселой студенческой толпе, никогда не носить мантии и бархатной шапочки, отличающих людей науки от простых смертных. Он вспомнил о других юношах, товарищах его детства, оставленных в родном городе. Может быть, и они теперь так же шумят и веселятся, слоняясь буйными ватагами по берегу прекрасной Западной Двины… А он один. От тех отстал, к этим не пристал. Один в целом свете…
– Qui est hic juvenis pulcher et ex quo loco venit?
Перед Георгием стояли двое схоларов. Спросивший был повыше ростом. Из-под его мантии виднелся шелковый кафтан, шитый золотым позументом и отороченный соболем. Георгию показалось, что он уже где-то видел это бледное лицо с тонким изогнутым носом и острыми серыми глазами. Оправившись от неожиданности, Георгий бойко ответил:
– Georgius sum,Lucae Scorinae filius et ex urbe glorioso Polotsco qui in terra Rutenia est – veni.
Студенты улыбнулись, и высокий, уже по-польски, учтиво сказал:
– Познания, не свойственные столь юному возрасту, делают честь пану. Позвольте мне осведомиться, какая цель привела вас сюда и что является причиной вашей печали?
Велика сила участливого слова, услышанного в минуту отчаяния. Так обессиленный, продрогший путник радуется заблестевшему вдалеке свету, не думая о том, что это, может быть, лишь болотный огонек или отблеск костра разбойничьего табора.
Доверчиво рассказал Георгий свою печальную историю. Не утаил и того, что покинул свой дом против воли брата и предпочтет погибнуть на чужбине, чем возвратиться с повинной.
Схолар вежливо выслушал рассказ и задумчиво сказал:
– Видно, перст господний указует вам добрый путь, помогая отрешиться от заблуждения схизмы. Святая церковь охотно примет вас в свое лоно, и тогда уже не будет препятствий для вашего поступления в университет…
– О, нет! – горячо воскликнул Георгий. – Не господь, но люди воздвигли предо мной сию преграду. О том же, какая вера истинна, смогу судить, лишь постигнув все науки.
Собеседник пристально посмотрел на юношу и улыбнулся.
– Что ж, не будем спорить, – медленно проговорил он, как бы обдумывая что-то. – Надеюсь, что смогу помочь вам. Ждите меня завтра здесь в этот же час. – И он быстро пошел к воротам.
– Погодите! – крикнул Георгий вслед. – Погодите, ясновельможный пан! Ваше имя?
Но студент уже скрылся за воротами. Георгий бросился за ним. Его громкий возглас привлек внимание веселых схоларов, и дорогу Георгию загородил краснолицый толстяк.
– Приветствую благородного чужестранца! – торжественно произнес он, отвесив низкий поклон и одновременно делая предупреждающий знак схоларам.
Георгий неловко поклонился. Схолары засмеялись, но краснолицый прервал их величественным басом:
– Вы, кажется, хотели узнать имя того пана, который удостоил вас беседой?
– Да, да, – обрадовался Георгий. – Скажите мне его имя, он обещал помочь мне.
– Хорошо, я сообщу вам, – ответил толстяк. – Мы зовем его честным польским именем Ян. Перед лицом же господа бога и его преподобия пана ректора он именуется Иоганн, рыцарь фон Рейхенберг. По вкусу ли вам это, чужестранец?
– О да, это красивое имя, – ответил Георгий.
– Не согласен, – сказал схолар. – Ибо что есть красота?.. Блаженный Августин определяет красоту как высшую степень добродетели, тогда как Николай Молчальник, напротив, считает добродетель высшей степенью безобразия. Или, быть может, вам незнакомы воззрения сих мудрецов?
– Пусть пан простит мое неведение… – смущенно ответил Георгий.
– Прощаю, – великодушно ответил схолар. – Но знаете ли вы хотя бы, кто такой Николай Молчальник?
– Нет, – робко признался Георгий.
– Николай Молчальник – это я, – гордо объявил краснолицый под громовой хохот студентов. – Я вижу, – невозмутимо продолжал Николай, – что непристойное веселье этих пасынков науки смущает вас. Не следует, однако, придавать значение звукам, напоминающим вопли того животного, на котором господь наш некогда свершил свой въезд в Иерусалим. Итак, юный чужестранец, вы сказали, что Ян, он же Иоганн, обещал помочь вам… В какой же помощи вы нуждаетесь?..
– Я хочу поступить в университет, – несмело ответил Георгий.
– О, в таком случае вам не стоило обращаться к Иоганну. Ибо университет – это я. Вот если бы речь шла о презренном металле, тут я бессилен, ибо, хотя голова моя и полна благородных мыслей, но кошелек мой пуст. Как справедливо заметил еще Фома Аквинат, истинная мудрость несовместима с богатством. Но там, где речь идет о науке, я всегда оказываю помощь ближнему.
Студенты, еле сдерживая смех, с интересом следили за беседой.
– Благодарю пана за доброе слово, – поклонился Георгий.
– Не стоит благодарности, – важно произнес толстяк. – Я немедля принял бы вас в число моих последователей, но в данное время разум мой поглощен единственным размышлением: как удовлетворить потребность многогрешного чрева в пище и вине, именуемых в просторечии обедом… Есть у вас звонкая монета, чужестранец?
Вопрос был задан в упор и с такой неподражаемой деловитостью, что Георгий невольно раскрыл кошелек и вынул из него единственную золотую монету. Георгий готов был поделиться ею с этим словоохотливым Молчальником, но не успел и слова молвить, как студент легким движением руки взял монету и, повернувшись к схоларам, сказал:
– Вот пример, достойный подражания… Как ваше имя, чужестранец?
– Георгий, – ответил юноша, – Георгий, сын Скорины из славного города Полоцка.
– Запомните этот день, Георгий, сын Скорины, – торжественно произнес толстяк. – В этот день вы удостоились великой чести оказать услугу Николаю Кривушу из Тарнува, шляхтичу и ученому…
Удар колокола, призывавший на лекцию, прервал красноречивую тираду пана Кривуша. Студенты направились к университетскому зданию, а Георгий пошел со двора. Встречи с Иоганном и Николаем окрылили его.
«Видно, сама судьба свела меня с этими людьми», – говорил он себе, вспоминая утренний разговор.
Он проходил по главным улицам, полным шума и движения, любуясь богатыми дворцами краковских патрициев, украшенными фигурными аттиками, галереями, затейливой резьбой. Издали полюбовался величественной громадой королевского замка, у ворот которого расхаживали воины в шлемах и кольчугах, вооруженные алебардами. Заглянул в старинный костел святой Марии, где в сумраке строгих готических сводов теплились высокие свечи и плыли тихие аккорды органа. Побывал и в узких переулках, где еле было видно небо и стояло зловоние от нечистот.
Наступил вечер. Улицы быстро опустели. В ту пору с наступлением темноты ходить по городу было небезопасно, и люди предпочитали сидеть по домам за надежными запорами. Георгий повернул к дому, с трудом отыскивая дорогу. Усталость и голод одолели его. За весь день он съел только купленный у мальчика-разносчика дешевый пирог, начиненный требухой, и выпил ковш доброй краковской браги.
Он жил в корчме на окраине города. Сразу за корчмой простирались городские луга, куда жители выгоняли пастись коров, коз и овец, а за лугами высилась поросшая кудрявой зеленью гора Святой Брониславы. Корчма стояла на отшибе, и сюда с наступлением темноты сходились без всякого риска попасть на глаза воеводского дозора разные посетители. В большой комнате, вокруг пылающего очага, на котором, шипя, жарилось мясо, возле бочонков с пивом и медом собирались бродячие торговцы, вербовщики солдат и комедианты из заезжего балагана.
За прилавком стоял корчмарь, одноглазый седой еврей в потертом лапсердаке. Тщедушный подросток лет пятнадцати примостился рядом с отцом и, уткнув нос в толстую книгу, невозмутимо читал. Перед корчмарем стоял Николай Кривуш. Его жирное лицо светилось истинным довольством. Корчмарь внимательно разглядывал взятую у Кривуша золотую монету, то пробуя ее на зуб, то поднося почти вплотную к единственному глазу.
– Что ж, Берка, – торопил его Кривуш, – неужели слово шляхтича тебе не внушает доверия и ты пробуешь его на зуб?
– Слово словом… – проворчал корчмарь. – Много я слышал разных слов, но разве может бедный еврей обменять их на хлеб и мясо? Или, может, пан думает, что из слов я шью одежду для моих детей?
– Стало быть, ты считаешь, что золото надежнее слова? – спросил Кривуш. – Пожалуй, ты прав, недоверчивый. Ибо народная поговорка гласит: молчание – золото. Однако, с другой стороны, святой Иоанн за многоречивость был прозван Златоустом, а наши стряпчие и отцы-проповедники успешно продают простакам каждое слово на вес золота. Я же охотно отдаю это золото за твое слово, приказывающее стряпухе нарезать телятину и откупорить жбан вина. Или ты все еще считаешь меня способным чеканить фальшивые монеты?
– Если однажды пан утверждал, что сам видел, как верблюд пролез через игольное ушко, – ответил еврей, – то почему же он не может сделать монету? Ученый человек все может…
– И здесь ты прав, сын Минотавра и жабы. Действительно, алхимики при помощи философского камня делают золото даже из пива. Но я предпочитаю превращать золото именно в пиво…
– Кажется, монета настоящая, – наконец убедился корчмарь. – Интересно, откуда пан достал ее?
– Много есть на свете интересного, Берка, – поучительно сказал Кривуш, – но не все дано знать людям. Итак, готовь ужин, но помни: я и мои друзья умеем отличить добрый мед от прокисшей браги даже в том состоянии, когда другие путают паненку с ксендзом.
С достоинством произнеся эту тираду, Кривуш направился к столу, где его ждала компания собутыльников. Вот в этот момент и вошел в комнату Георгий. Обычно он избегал ужинать здесь, предпочитая покупать скромную и дешевую еду у рыночных торговок. Сегодня же он был чертовски утомлен и голоден, а запах жареного мяса заставлял забыть об экономии. Уже шагнув к прилавку, Георгий вспомнил, что Кривуш забрал его последнюю монету. Не заметив сидящего за столом Кривуша, он повернул к своей каморке. В его возрасте редко приходят в уныние от подобных вещей, и Георгий быстро примирился со своим положением.
Во сне голод не страшен, а завтра он продаст цветистую попонку из-под седла уже проданного им коня. Да и вообще завтрашний день должен принести столько радости.
Никто не обратил внимания на юношу. Только Кривуш, вдруг прервавший беседу, подождав, пока Георгий скрылся, крикнул:
– Послушай, Берка. Нет ли среди твоих постояльцев чудака в модной одежде времен Болеслава Храброго, приехавшего из каких-то восточных земель, чтобы поступить в наш достоскучнейший университет?
– Может, пан думает про того хлопца, что сейчас прошел? – спросил хозяин.
– Да. Какого же дьявола поселился он в этой зловонной дыре, когда он богат, как епископ?
– Кто богат? – презрительно спросил Берка. – Этот хлопец беден, как Иов.
– Вздор! Говорю тебе, он – богач… Просто сорит деньгами. Вот что, Ицек, – обратился Кривуш к сыну корчмаря, – сбегай к нему и скажи, что хозяин и гости просят его разделить с ними ужин и выпить по чарке меду.
– А кто заплатит за его ужин? – встревожился Берка.
Кривуш захохотал:
– Ну и глуп же ты, Берка. Он заплатит не только за себя, но и за всю нашу благородную компанию. Живо, Ицек, беги!
Когда Ицек вошел в каморку, Георгий лежал на деревянной кровати, но еще не спал. Он вежливо отказался от угощения, сказав, что устал и хочет спать.
– Пан, верно, голоден, – настаивал Ицек. – Я могу принести ужин сюда.
Георгий взял мальчика за руку и улыбнулся.
– Признаюсь тебе, Ицек, – сказал он, – что охотно бы поужинал, но… Утром я потерял последний червонец… Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Завтра начинается новая жизнь, и ее я не променяю ни на какие богатства. Завтра я поступаю в университет. Понимаешь?
– Я понимаю, – сказал мальчик. – Пан хочет быть ученым…
– Да, да, я буду ученым. Двери науки уже открываются для меня. Ступай же, Ицек, и не тревожься обо мне…
Вернувшись в трактир, мальчик передал Кривушу ответ Георгия.
– Вот как, – задумчиво сказал студент. – Так это был его последний золотой…
– Так он сам сказал, – ответил мальчик.
– И он его потерял! – воскликнул Кривуш. – Вот разиня. Сразу виден простак. Разве деньги сделаны, чтобы их терять… Их надлежит пропивать. Не так ли, друзья?
Собутыльники встретили это изречение громким одобрением. Кутеж продолжался.
Георгий долго ворочался на жестком ложе с боку на бок. Пьяные выкрики и нестройное пение не давали ему уснуть. Наконец усталость взяла свое. Когда в дверь постучали, он уже спал крепким сном. Вошел пьяный Николай Кривуш. В одной руке он держал поднос, в другой кружку меда. Не будя юношу, он поставил то и другое на табурет возле изголовья и тихо вышел, осторожно прикрыв скрипящую дверь.
Утром Георгий был в университетском дворе задолго до условленного часа. Теперь снова тревога и сомнения мучили его. Двор наполнялся заспанными еще схоларами, и Георгий нетерпеливо искал среди них Иоганна. Может быть, он только посмеялся над ним?.. Может быть, он даже не пожелает узнать его?..
– Надеюсь, я не заставил пана долго ждать… – услышал Георгий голос человека, подошедшего сзади.
Георгий быстро повернулся. Фон Рейхенберг поздоровался с Георгием со своей обычной холодной вежливостью и предложил отправиться к попечителю университета, как только он освободится после двух лекций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59