Через некоторое время Георгий поднимался по мраморной лестнице дворца краковского епископа. По тому, как почтительно слуги, облаченные в монашескую одежду, кланялись Иоганну, Георгий понял, что его неожиданный покровитель – человек знатный и влиятельный.
Войдя в небольшой, роскошно убранный зал, Иоганн попросил Георгия подождать, а сам удалился. Георгий присел на край кресла. Вскоре к нему подошел монах и жестом пригласил его следовать за ним.
Георгий очутился в комнате, застланной коврами. Несмотря на то, что был полдень, окна были завешены и в дорогих подсвечниках горели свечи. В глубине, за большим столом, покрытым алым бархатом, сидел сухонький старичок в фиолетовой сутане. Георгий понял, что это и есть попечитель университета, краковский архиепископ. Юноша почтительно поклонился ему.
– Чего ты ищешь? – спросил архиепископ.
– Науки, – ответил Георгий. – Хочу учиться семи свободным наукам, дабы отличать правду от кривды.
– Познаешь сие, что станешь делать?
– Мыслю вернуться в родную землю, ибо люди, где родились и богом вскормлены, к тому месту великую любовь имеют…
Архиепископ посмотрел на Георгия маленькими слезящимися глазками.
– Известно ли тебе, что Краковский университет открыт лишь для чад нашей святой римской церкви?
Георгию показалось, что из-под его ног уплывает пол.
– Вчера я узнал об этом, – проговорил он еле слышно.
– Отчего же ты не соглашаешься отречься от ереси, в которой пребываешь?..
– Могу ли я, ясновельможный пан архиепископ, – взволнованно сказал Георгий, – признать истинной веру, которой еще не ведаю?.. Отречься же ради блага моего от обычаев, в которых вырос, не почитаю достойным…
Архиепископ повернул голову к Иоганну, и тот улыбнулся. Очевидно, ответ Георгия понравился им обоим.
– Пусть так, – проговорил архиепископ. – Ты умен и правдив. Будь ревностен в учении и покорен наставникам твоим. Не обмани моего доверия. Мы разрешим принять тебя в университет. Старайся постигнуть догматы истинной веры, преодолеть заблуждения, усвоенные в детстве. Желание твое исполнится. Постигнув науки, ты вернешься на родину, чтобы сеять добрые семена среди твоих заблудших братьев… Как твое имя?
– Георгий, сын Скорины.
– Ты будешь наречен Франциском в честь нашего святого Франциска Ассизского. Ступай с богом!
* * *
Во время описываемых событий Краковский университет находился в расцвете своей славы. Основанный в 1364 году королем Казимиром Великим, Краковский университет первые пятьдесят лет, казалось, был свободной школой. Но в начале XV века положение университета изменилось. Польские властители искали дружбы папского престола и поддержки влиятельного католического духовенства. В Краковском университете был открыт богословский факультет, который сразу занял привилегированное положение. Да и вся университетская наука была отдана под надзор католической церкви. Верховным попечителем университета с тех пор стал краковский архиепископ.
Научная мысль была скована слепым подчинением каноническим авторитетам. В философии безраздельно господствовал Аристотель, дополненный сочинениями церковных авторов раннего средневековья. Изучение математики исчерпывалось геометрией Евклида и арифметикой Иоанна Сакробоско, автора «Трактата об искусстве исчисления». Астрономия не пошла дальше Птолемеевой системы.
И все же Краковский университет считался одним из лучших, и слава его распространялась далеко за пределы польской земли. Занятия в университете начинались рано. В пять-шесть часов утра схолары собирались в аудитории. Профессор разворачивал пожелтевший фолиант и читал вслух, изредка прерывая монотонное чтение своими комментариями. Он приводил различные толкования громоздких формул и афоризмов, изложенных на средневековой, «кухонной» латыни, но никогда не осмеливался критиковать их. Это и называлось лекцией.
Студент исправно записывал все и обязан был затвердить и самый текст, и комментарии наизусть. Проверка знаний проводилась на диспутах. Диспут был главным событием в университетской жизни, смыслом и целью всей кропотливой работы учебного года.
Эти словесные турниры мало походили на научные споры нашего времени. Участников средневекового диспута не слишком интересовала суть обсуждаемого вопроса. Главным было искусство полемики и красноречия. Диспут велся на той же варварской латыни, и чем искусней был спорящий в составлении выспренных сентенций, тем больше у него было шансов одержать победу. Нередко спорщики так распалялись, что прибегали к аргументам более действенным, чем латинские цитаты. Зал оглашался криками, бранью, затем пускались в ход кулаки и палки. Слушатели подзадоривали спорящих и делились на две враждующие партии. Часто, с трудом остановив спор, руководитель диспута вызывал цирюльника, чтобы пустить кровь, поставить примочку или вправить вывихнутую челюсть диспутанту. Что же касается самого предмета дискуссии, то о нем вовсе забывали в пылу сражения, а истина так и оставалась неустановленной.
Казалось, где же было здесь зародиться подлинной науке, стремящейся постигнуть тайны мироздания? Могло ли прозвучать здесь пламенное пророческое слово?
Славянские народы не остались в стороне от движения умов, охватившего Европу. Старая чешская Прага прежде многих городов Италии и Франции стала очагом гуманистического просвещения. За Прагой последовал Краков. В славянских городах жили и творили в то время выдающиеся ученые и мыслители. Университеты – Пражский и Краковский – обновились и расцвели, привлекая юношей не только из Польши, Богемии, Венгрии, но и из германских стран и даже из Англии.
Нередко приходилось Георгию слышать рассказы о Ягеллоновском университете. С давних пор им владела мечта попасть в знаменитый польский город. Наконец мечта осуществилась. Георгий Скорина был зачислен в списки студентов под именем Franciscus Lucae de Polotsko.
Георгий, или, как теперь он звался, Франциск, поступил на факультет свободных искусств. В средневековых университетах факультет этот считался наименее важным, и его студенты, именуемые «артистами», по своему положению были ниже медиков и особенно богословов.
Георгий начал изучать «семь свободных наук», которые также назывались «свободными искусствами». Среди них были: словесные – грамматика, риторика, логика и реальные – арифметика, астрономия, геометрия и музыка. Все эти науки преподавались по старинному образцу. Однако новые веяния уже давали себя чувствовать. Факультет свободных искусств стал центром гуманистических идей и приобрел громкую славу.
* * *
На другой день после посещения архиепископа Георгий впервые был допущен на лекцию. Было еще темно, когда он, задыхаясь от волнения, прибежал в университет. До начала занятий оставался добрый час, и ворота еще были заперты. Георгий шагал взад и вперед возле здания, ежась от утреннего холодка, когда услыхал насмешливый голос.
– Приветствую ученейшего мужа, – сказал Николай Кривуш. – В стремлении к науке ты опередил даже нашего цербера, – прибавил он, показав на подошедшего к воротам заспанного старика, вооруженного ржавой алебардой.
Ворота распахнулись. Георгий был смущен. После происшествия с червонцем он не знал, как относиться к новому своему знакомому. Но, увидев на лице Кривуша добродушную улыбку, он тоже улыбнулся и ответил шутливо:
– Однако я вижу, пан не меньше меня стремится к науке и также поднялся спозаранку.
– Заблуждение, юноша, заблуждение, – грустно сказал Кривуш. – Я просто еще не ложился. Мужу науки не подобает спать по ночам, ибо, как известно, сова Минервы летает только ночью.
По всклокоченной гриве и запаху винного перегара нетрудно было понять, в каких трудах провел эту ночь Николай Кривуш.
– Итак, – продолжал Кривуш, – ты снова явился штурмовать неприступную твердыню?
– Нет! – ответил радостно Георгий. – Сегодня я пришел не хлопотать, а уже учиться…
– Прекрасно! – воскликнул Кривуш. – Надеюсь, мы достойно отметим это прискорбное событие. Вот дверь, ведущая в ад, представляющийся тебе раем. Следуй же за мной, я буду твоим Вергилием.
Пройдя по темному извилистому коридору, они вошли в круглый зал, у стены которого возвышалась кафедра с четырьмя зажженными свечами. Аудитория еще была пуста.
– Если не ошибаюсь, дорогой коллега, – продолжал Кривуш прерванный разговор, – тебя удивляет, что я называю прискорбным событие, которое кажется тебе самым счастливым в твоей жизни… А между тем это так. Чему радоваться? Тому, что ты променял солнечные просторы на затхлый сумрак? Три года цветущей юности ты приносишь в жертву. Во имя чего?
– Ради чего? – удивился Георгий. – Ради науки.
– Науки?.. Неужели ты думаешь, что мудрость обитает под этими зловещими сводами? Неужели надеешься познать науку, читая тарабарщину, сочиненную преподобными ослами?.. Нет, не здесь жилище науки. Ищи его среди трав и деревьев! Следи за полетом птиц и движением ветра, за рождением и смертью живых существ! Изучай движение звезд! Прислушайся к людской речи и песне!.. И ты узнаешь то, чего никогда не найдешь у Фомы Аквината.
Георгий слушал эту речь, столь неожиданную в устах человека, который казался ему беспутным и пустым гулякой. Слова Николая заинтересовали его. Но воспитанный в беспредельном почтении к книжной премудрости, он не мог согласиться со своим собеседником.
– Многие люди, – возразил Георгий, – живут среди природы. Но, не обладая знаниями, почерпнутыми из книг, не могут понять ее. Я проехал по многим дорогам и видел, как бедна и печальна жизнь селян. Нет, не стану я хулить науку. В ней одной вижу средство к счастью людей.
В то время, как происходила эта беседа, аудитория постепенно наполнялась. Схолары, зевая и потягиваясь, занимали места, раскрывали записи, чинили гусиные перья. Георгий не заметил, как на кафедру поднялся человек. Студенты встали и хором произнесли приветствие.
– Кто это? – спросил Георгий Кривуша.
Кривуш, неожиданно для Георгия, серьезно ответил:
– Тише… Это пан Ян Глоговский… – И шепотом пояснил: – Один из немногих профессоров, кто достоин звания ученого… Тебе повезло для начала.
Глоговский был действительно выдающимся ученым своего времени. Он родился и жил в Кракове, но имя его было известно далеко за пределами Польши. Подобно многим ученым той эпохи, Глоговский занимался самыми разнообразными науками – математикой, философией, медициной. Он обладал обширными и глубокими познаниями, внушавшими уважение каждому, кому приходилось беседовать с ним.
Увлекался Глоговский и книгопечатанием. Лет за двадцать до описываемого времени в Кракове начали печатать церковно-славянские книги. Это новое дело впервые начал тогда знаменитый книгопечатник Святополк Феоль, а продолжил его мастер Ян Галлер. Глоговский часто бывал в его друкарне, интересовался всеми подробностями печатного искусства и при его помощи стал сам печатать свои лекции.
Таков был человек, которого увидел на кафедре Георгий Скорина в это первое утро своей университетской жизни. Георгий, конечно, не мог еще знать всего этого о Глоговском, но сама мысль, что он сидит в аудитории университета и слушает лекцию знаменитого профессора, наполняла его таким торжественным волнением, какого еще ему не приходилось испытывать.
Он слушал голос лектора, словно музыку, не различая слов, не вдумываясь в их смысл. Он глядел то на вдохновенное лицо Глоговского, озаренное отблеском свечей, то на студентов, дружно скрипевших перьями, то на стрельчатые окна, за которыми вставал серый осенний день.
Глоговский читал по-латыни, часто делал отступления и увлекался пространными суждениями, переходя на польский язык. Георгий неплохо знал и латынь, и польский язык, но к ужасу своему обнаружил, что ничего не понимает. Он напряг все свое внимание. Он слышал и понимал каждое слово, но смысл целого ускользал от него. Георгий пришел в отчаяние.
«Как я заблуждался, думая, что созрел для высокой науки, – говорил он себе. – Все эти юноши, видимо, не испытывают никакого затруднения и свободно записывают мудрые мысли. Я же не в состоянии постигнуть их».
Когда лекция кончилась, Николай Кривуш взглянул на грустное лицо новичка и спросил:
– Видно, не очень развеселила тебя речь пана Глоговского? Или, может быть, ты страдаешь зубной болью? За скромное вознаграждение я готов исцелить тебя, как исцелял уже не однажды канцелярских писцов и лавочников.
– Нет, – ответил Георгий, смущаясь. – Вижу я, что не понять мне науки, оттого и печалюсь.
– Не беда! – Кривуш похлопал его по плечу. – Ведь и сам я, признаюсь, на первой лекции хлопал ушами, что не помешало мне впоследствии стать тем, кем я стал. Откинь же свои сомнения, и лучше давай подумаем о том, как достойно отпраздновать твое вступление в университет…
Выходя из аудитории, они столкнулись с Рейхенбергом. Немец сухо поклонился Кривушу и приветливо протянул руку Георгию, поздравив его с началом новой жизни. Горячо пожав его руку, Георгий сказал:
– Спасибо, пан, век не забуду вашей ласки.
– Надеюсь, – улыбнулся Иоганн, – надеюсь также, что не забудете и того, что говорил вам его преосвященство пан попечитель. Вы, кажется, нуждаетесь в жилище? Я получил для вас разрешение поселиться в бурсе. Завтра я навещу вас, и мы побеседуем более подробно.
Вечером того же дня Георгий перетащил свой мешок в маленькую, убого обставленную комнату. У стен стояли два жестких топчана. Один из них кое-как был застлан, другой, по-видимому, еще пустовал. Георгий подошел к окну, выходившему в университетский сад. Огромные старые клены стояли в багряном великолепии осени. Изредка падал на землю золотой лист. Тихо и одиноко… Георгий вздохнул. «Родина, родина, – подумал он, – как далеко ты от меня!»
Глава II
Прошло несколько месяцев. Георгий освоился с чужим городом и университетом. Страх и растерянность, испытанные им на первой лекции, скоро исчезли. Он понял, что здесь, на чужбине, только собственные силы и ум помогут ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59