У тебя же не было ничего.
– Франек! – несмело прошептала она. – Теперь у меня есть ты… снова ты.
Георгий отпустил ее руку. Лицо его стало почти суровым.
– Нет, Маргарита… С этим покончено… У тебя есть муж… Пан Юрий Адверник – благородный человек. Он мой друг, Маргарита…
Маргарита смотрела на него глазами, затуманенными от слез.
– Лучше бы нам не встречаться, – прошептала она. – Я не смогу больше так жить.
Огромным усилием Георгий преодолел приступ слабости.
– Прощай, Маргарита, – сказал он твердо и, низко поклонившись ей, быстро пошел прочь.
Глава III
Наладить друкарню в Вильне оказалось нелегким делом. Главная беда – не было искусных мастеров. Гинек старался в меру своих сил, но он был молод, неопытен и нуждался в хорошем руководстве. Только год спустя Скорине удалось найти подходящего человека. Это был уже немолодой мастер по имени Войтех, который прежде работал в познанской печатне Мельхиора Неринга и обладал необходимыми знаниями и сноровкой. Все же ему было далеко до старого Стефана. Он охотно выполнял все, за что ему платили, но не было в нем того огня и вдохновения, которые отличали старого чешского мастера.
Осенью 1524 года приступили к набору Деяний Апостолов. Это был единственный из переведенных Георгием текстов, уцелевший после разгрома пражской друкарни. Переводы Нового Завета погибли все до одного. Чтобы восстановить их, требовалось немало времени, и Георгий рассчитывал приступить к этой работе позже, когда дело вполне окрепнет. Хоть и медленно, печатание все же подвигалось.
В один из пасмурных осенних дней Георгий вошел к Якубу Бабичу, держа в руках светло-желтую резную шкатулку.
– Полюбуйтесь, пан Якуб, – сказал он, ставя перед Бабичем осторожно, как драгоценность, свою шкатулку, – сколь радостный дар мы получили. – Глаза Скорины светились счастливым волнением.
Бабич раскрыл шкатулку. В ней несколькими рядами лежали большие заглавные буквы, вырезанные из дуба. Георгий осторожно вынул несколько букв, расставил их на столе и, улыбаясь, посмотрел на Бабича.
– Видать, умелые руки сделали это, – сказал пан Якуб, чувствуя, что Скорина ждет похвалы. – Уж не друзья ли из Чехии прислали эти литеры?
– Сделаны они на нашей родине, – с нескрываемой гордостью ответил Георгий, – и присланы из города Орши… Славным мастером Андреем… Встречался я с ним когда-то в Пинске. Был он тогда бедным подмастерьем. А теперь вот… Лучше покойного Стефана вырезал…
Литеры действительно были сделаны с большим мастерством. Они отличались от тех, которыми располагал в Вильне Скорина, тонкостью и сложностью резьбы. Каждый лепесток цветка, каждая еле различимая глазом травинка орнамента были тщательно обработаны. Гармоничный рисунок служил выгодным фоном для прописной славянской буквы.
Вместе со шкатулкой мастер прислал короткую записку с просьбой «принять в дар сделанные литеры, и коли малым трудом сим, – писал он, – удостоюсь помочь делу, что, слышно, почал доктор Францишек на земле нашей, детям и внукам своим, приведет бог, с гордостью о том рассказывать стану». Подписано просто: «Андрей. В резьбе мастер из Орши».
Георгий не сомневался, что это его старый знакомый. Видно, не пропадает бесследно доброе дело. В благодарность мастеру за столь вовремя полученный дар Георгий сам вырезал новую заставку для подготовленного издания Апостола, поместив в центре рисунка «райскую птицу», пленившую его в День первой встречи со знаменитым теперь оршанским резчиком.
Братство с нетерпением ждало появления Апостола. Якуб, Богдан, Юрий Адверник почти ежедневно приходили в печатню поглядеть, как идет работа. Приходили и прочие братчики, расспрашивали, подавали советы.
Враги тоже интересовались. Недаром сам воевода, пан Гаштольд, вынужден был однажды вызвать к себе Бабича, а также архимандрита Троицкого монастыря и других старших пастырей православной церкви, чтобы расспросить о друкарне и о Скорине.
В марте 1525 года книга вышла в свет. Отпечатанная червлеными литерами надпись на первом листе гласила:
«Починается книга деяния и послания Апостольская, зовимая Апостол, справлена доктором Франциском Скориной из Полоцка…»
Переведенный с Вульгаты текст, хотя по-прежнему пестрел церковнославянскими словами и оборотами, все же без труда был понятен всякому грамотному белорусу. Перед каждой главой Скорина поместил небольшое примечание, в котором кратко пояснялось содержание главы. В заключении было отмечено, что книга изготовлена «в дому почтивого мужа, Якуба Бабича, наистаршего бурмистра славного и великого места Виленского».
Спустя немного времени по выходе книги несколько ее экземпляров лежали на столе перед Иоганном фон Рейхенбергом. Вокруг восседали воевода, князь Альбрехт Гаштольд, епископ виленский и двое католических аббатов – один в доминиканском, другой в бернардинском облачении.
Воевода, повертев в руках переданную ему Рейхенбергом книгу и погладив небольшую острую бородку, сказал:
– Я вызывал однажды к себе старшин братства и предупреждал, чтобы в печатаемых ими книгах не было ничего оскорбительного для католической церкви, равно как для особы нашего милостивого короля… Видел я эту книгу и не нашел в ней ничего предосудительного.
– Так пан воевода не нашел там ничего предосудительного? – язвительно усмехнулся доминиканец. – Ну, тогда незачем и тревожиться. Пусть себе печатают схизматики свои невинные книжки.
Гаштольд сердито взглянул на доминиканца, но смолчал.
– А что скажет пан воевода, – обратился к нему бернардинский аббат, – о ехидных вопросах, поставленных суесловным Францишком в его предисловии, а именно о том, кто присутствовал при вознесении господнем на небо, кто свидетельствовал о сем… и тому подобных? Не является ли это возмутительным богохульством?
Тут вмешался епископ.
– Сын мой! – сказал он Гаштольду медоточивым голосом. – Всякая схизматическая книга, да еще печатанная на русском языке, само по себе есть оскорбление нашей святой церкви и власти королевской.
– Да простит мне его преосвященство, – возразил Гаштольд почтительно. – Не вижу я, как можем мы воспретить подобные книги в крае, где множество жителей, в том числе и родовитых шляхтичей, исповедуют сию веру. Свобода веры дарована православному населению Великого княжества Литовского самим королем.
Рейхенберг, до сих пор молчаливо слушавший, движением руки остановил воеводу.
– Мы не запрещаем схизматикам совершать их богослужения, – сказал он сухо. – Но из этого не следует, что можно потакать укреплению схизмы. Наша цель заключается в ином: склонить здешний народ к унии с римской церковью, привести его под благодетельную сень папского престола. Злейший враг нашего короля, коварный московит, князь Василий, всячески помогает здешним схизматикам, рассчитывая с их помощью отторгнуть литовские земли от польской короны. Стало быть, деятельность мирского сообщества, именуемого виленским братством, вредна и опасна.
– Король дозволил быть сему братству, – проворчал воевода.
– Его королевской милости приходится иной раз дозволять то, чего в душе своей он не одобряет… Добрый слуга должен читать в сердце своего господина и угадывать затаенные его желания, – молвил немец, сверля воеводу холодными серыми глазами. – Впрочем, – продолжал он, – не только о братстве веду я речь, но главным образом о человеке, напечатавшем эту книгу. Францишек Скорина – закоренелый еретик и преступник, неоднократно бежавший от суда. Он является не православным, а тайным приверженцем Лютеровой ереси.
– Мне об этом ничего не известно, – пожал плечами Гаштольд.
– Жаль! – жестко сказал немец. – Воеводе виленскому надлежало бы знать сие… Однако я готов помочь вашей мосци.
Он извлек заранее припасенное письмо Меланхтона и прочел его вслух.
– О! – проговорил епископ.
Доминиканец, хихикнув, воззрился на воеводу.
– Из письма этого явствует, – торжествующе заключил Рейхенберг, – что Францишек Скорина прибыл в Вильну по поручению Мартина Лютера для проповеди его сатанинского учения.
– Тогда другое дело, – сказал Гаштольд. – Уж этого я не допущу.
– Надеюсь! – кивнул Рейхенберг. – Ибо за последнее время некоторые виленские магнаты весьма склонны прислушиваться к речам виттенбергских отступников…
Он встал и учтиво поклонился Гаштольду.
– Не смею далее задерживать ясновельможного пана, который, вероятно, спешит вернуться к своим делам.
Гаштольд отвесил присутствующим поклон, притопнув каблуком, по старинному шляхетскому обычаю.
Когда тяжелая дверь захлопнулась за воеводой, епископ, сокрушенно покачав головой, сказал:
– Сколь тяжко блюсти веру господню, когда и сильные мира сего равнодушны к ней… – И, внезапно покинув высокопарный тон, спросил просто: – Однако что же нам делать с Франциском Скориной?
– От него следует избавиться поскорее и без шума, – сказал доминиканец. – Его святейшество папа не возбраняет применять некоторые верные средства, чтобы заставить молчать навсегда врагов церкви Христовой…
– Нет, – сказал Рейхенберг, – об этом следовало думать раньше. Теперь же имя Скорины окружено ореолом славы, книги его распространяются повсюду. Чего мы добьемся, подослав к нему убийц? Только того, что сделаем его в глазах народа мучеником, святым… Нет, здесь нужно действовать более осмотрительно.
И немец принялся неторопливо излагать созревший у него план.
* * *
Юрий Адверник собирался ехать в дом Бабича, где в этот вечер братчики праздновали выход в свет первой виленской печатной книги, когда слуга передал ему небольшой пакет.
– От кого это? – спросил пан Юрий.
Слуга пояснил, что письмо принесено неизвестным человеком, который наказал передать его пану в собственные руки.
Адверник не удивился: ему ежедневно приходилось получать различные деловые послания. Он отложил письмо в сторону, намереваясь прочесть его на следующее утро. Но пани Маргарита, одевавшаяся в своей спальне, все не появлялась, и пан Юрий, чтобы скоротать время, вскрыл пакет. Письмо было без подписи. Автор письма, именовавший себя неизвестным другом, сообщал, что супруга пана Юрия еще в Кракове, до вступления своего в брак, состояла в тайной связи с неким схоларом Францишком Скориной и, разлучившись со своим возлюбленным по настоянию ее отца, была заключена в монастырь для исправления. Ныне, по прибытии в Вильну, оный Францишек возобновил свою связь с пани Маргаритой, которая, пользуясь легковерием мужа, преступно нарушает супружеский долг и…
– Я готова ехать, пан Юрий… – Маргарита вошла, шурша шлейфом шелкового платья, расшитого серебряными узорами. Пышные белокурые ее волосы были украшены диадемой из сапфиров.
Адверник скомкал письмо. Он был бледен, на лбу выступили капли пота. Маргарита посмотрела на него с беспокойством.
– Может, пан Юрий нездоров?.. Тогда не нужно ехать.
Он улыбнулся через силу.
– Нет, дитя мое… Я немного устал, не больше.
Они ехали молча. Маргарите уже не раз приходилось встречаться со Скориной и у Бабича, и в своем доме. Но все же перед каждой встречей она испытывала волнение и должна была напрягать все свои силы, чтобы никто не заметил этого.
Пан Юрий был поглощен своими мыслями. Он перебрал в памяти всех людей, которых знал, и не нашел среди них врага, способного на подобную низость. Быть может, это сделала какая-нибудь женщина, побуждаемая завистью к Маргарите?.. Он искоса поглядел на жену. Она сидела рядом с ним в коляске молчаливая, немного грустная.
Они приехали к Бабичам, когда все гости уже были в сборе. Скорина любезно приветствовал новоприбывших. Маргарита ответила ему вежливым поклоном и отошла к женщинам, весело беседовавшим в дальнем углу. При всем желании здесь нельзя было обнаружить ничего подозрительного. Скоро хозяин дома пригласил гостей к столу. Все двинулись шумно и весело, предвкушая обильное угощение: дом Якуба Бабича славился хлебосольством. Но не успели еще гости усесться, как вдруг из сеней послышался шум и громкие голоса. В зал вбежал насмерть перепуганный слуга. Следом за ним, грохоча тяжелыми сапогами, показались два рейтара с обнаженными саблями. Гости с изумлением и страхом глядели на это странное явление. Якуб Бабич пошел им навстречу и спросил:
– Что вы за люди и по чьему приказу ворвались в дом мой?
Один из рейтаров, нимало не смутившись, ответил по-польски:
– Мы воеводские люди и явились сюда по приказу ясновельможного пана воеводы. Кто из вас, панове, именуется Францишком Скориной?
Тревожный ропот пронесся по залу.
– Это мое имя, – сказал Георгий, выйдя вперед. – Что вам от меня угодно?
– Нам угодно, – сказал рейтар, – чтобы ты отправился с нами.
– Куда? – крикнул Богдан, сжав кулаки. – Куда вы ведете его?
Рейтар смерил его презрительным взглядом.
– Потише, купец! – сказал он. – Уж не тебе ли мы должны давать отчет?..
– Я – наистарший бурмистр виленский, – обратился к нему Бабич, – Скорина – мой гость. Если он в чем-либо виноват, пусть пан воевода позовет меня.
– Бурмистр – глава мещанам. А над нами ты не волен, – ответил рейтар нагло. – Идем же! – Он схватил Скорину за локоть.
– Прочь! – Георгий оттолкнул руку рейтара.
Он поклонился присутствующим:
– Вины за мной нет, стало быть, скоро вернусь к вам.
Твердой поступью Скорина вышел из залы. Рейтары последовали за ним.
– Пани Маргарита, что с вами? – послышался чей-то возглас.
Пан Юрий бросился к жене, но было уже поздно. Маргарита пошатнулась, протянула руки, как бы ища опоры, и рухнула на ковер.
Понадобилось немало усилий, чтобы привести ее в чувство. Никто, однако, не увидел в этом случае ничего особенного, все присутствующие и особенно женщины были потрясены арестом Скорины.
Якуб немедля отправился к воеводе, гости остались дожидаться его. Адверник же повез домой внезапно заболевшую жену.
* * *
Никогда еще Адвернику не было так тяжко, как в эти последние несколько дней.
Письмо «неизвестного друга», к которому он вначале отнесся с презрением, после того, что произошло в доме Бабича, пробудило в нем тревогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59