Смерть Лутца далеко еще не забыта. Она – как пятно плесени на твоем имени. Не привлекай всеобщего внимания. Кстати… откуда у тебя деньги, чтобы жить в Каннах?
– Новая фирма… и хороший друг.
– Молодой Чокки.
– Твой доктор Дорлах работает превосходно. Ему бы с его способностями – в федеральный разведцентр.
– Боб…
Хаферкамп потряс телефон. Но Боб уже положил трубку. Вздохнув, Хаферкамп поднялся, снова оделся и поехал на виллу Баррайсов. Нужно было проинформировать Матильду, чтобы приостановить ее перманентную грусть. И Гельмута необходимо вернуть из Сицилии. Бедный парень обегал весь остров, как голодный волк. Каждый вечер около 22 часов он звонил с Сицилии.
Хаферкамп остановился и вперился в большое зеркало гардероба. Его неожиданно осенило.
Позавчерашнее сообщение Гельмута из Катании: Боб заморозил в отеле двадцать пакетов.
– О Господи! – произнес Хаферкамп с неподдельным страхом. – Господи, но это же невозможно…
Анатомические наглядные пособия.
Хаферкамп быстро поехал на виллу Баррайсов. Но это бегство от собственных мыслей ему не помогло – мысли преследовали его. Он не отважился высказать их кому-нибудь, даже доктору Дорлаху. И у адвокатов существует запас прочности, который лучше не подвергать испытанию.
В субботу Гельмут Хансен прибыл в Канны.
Он даже не стал заезжать во Вреденхаузен, обнаружив в квартире Евы записку, оставленную Бобом Баррайсом незаметно от Евы, когда утром он заехал за ней перед поездкой на Ривьеру. Это были несколько строк:
«Выиграл! Мы с Евой едем в Канны! Запах ландышей просто опьяняет! Ты же знаешь, что я помешан на ландышах! Зачем ты, дурак, покупаешь ей такие духи? Чао! Боб».
Глухо зарычав. Хансен смял записку и швырнул ее об стену. Потом он позвонил Теодору Хаферкампу. Между ними состоялся короткий разговор, сразу же встревоживший во Вреденхаузене доктора Дорлаха.
– Я еду в Канны, – сказал Хансен.
Хаферкамп удивился и спросил:
– Но почему? Я жду тебя здесь. Нам нужно кое-что обсудить. Что ты собрался делать в Каннах?
– Боб там с Евой.
– С кем?
– С Евой, моей невестой! Он пустил в ход свои дьявольские чары и увез ее. Но я его предостерегал.
– Гельмут! Что это значит? От чего предостерегал?
– Чтобы быть совершенно точным: если Ева стала его любовницей, я возьму у Боба то, что дважды возвращал ему, – его жизнь!
– Ты с ума сошел, Гельмут! – рявкнул Хаферкамп. – Послушай, Гельмут! Мы поедем вместе в Канны! Подожди еще один день. Приезжай к нам во Вреденхаузен! Давай все трезво обсудим! Не действуй опрометчиво! Никаких поступков в состоянии аффекта! Мальчик, Гельмут…
Хаферкамп начал одно из своих нравоучений, свои любимые «золотые слова», наводившие на всех тоску, перед которыми уже капитулировал рабочий совет и был бессилен профсоюз. Но Хансен не слушал проповедь… Он повесил трубку.
– Драма произошла! – оповестил Хаферкамп через пять минут доктора Дорлаха. – Нет больше смысла предупреждать Боба. Где он живет? И вообще в Каннах ли он? А если мы ему дозвонимся, кто остановит Гельмута? Эта семья разобьет мне когда-нибудь сердце!
Он подпер руками голову и закрыл глаза. Старый, утомленный человек. Готовый расплакаться. Изнуренный и потрепанный.
Доктор Дорлах молчал и разливал коньяк себе и Хаферкампу, «Бедный миллионер, – думал он. – Большой маленький человек. Какой-нибудь мотальщик катушек зажигания у тебя на фабрике с его 800 марками чистыми живет свободнее и счастливее тебя. Тебе могут завидовать только слепцы или сумасшедшие…»
В Каннах Хансену не пришлось долго искать. Он знал отели, в которых обычно останавливался Боб Баррайс. «Амбассадор», «Гольф-отель» или «Мирамар-палас».
Уже из огромного стеклянного холла «Мирамар-палас» он увидел Еву Коттман, сидящую на краю бассейна. Около нее под зонтиком нежился на белом надувном матрасе Боб Баррайс. Его красивое загорелое тело было обнажено, если не считать узкой полоски плавок из натуральной стриженой леопардовой шкуры. На тонкой золотой цепочке на почти безволосую грудь свисал медальон с изображением неизвестной обнаженной полногрудой красавицы. Глашатай фаллоса, опознавательный знак для каждого, кто хочет знать: я обладаю сверхпотенцией, вы не будете разочарованы.
– Вы заказывали комнату? – спросил мужчина в регистратуре и начал листать большую тетрадь. Хансен покачал головой:
– Мне не нужна комната. Спасибо. – Голос его звучал хрипло, как будто гортань неделями была погружена в соленую воду. – Я просто ищу хорошего друга.
– И вы нашли его, месье?
– Да, нашел!
Он поставил свой небольшой багаж у мраморной колонны в холле и вышел в парк гостиницы. Медленно приближался он к бассейну. Ева опустила свои длинные стройные ноги в воду и откинула голову назад, навстречу золотисто-оранжевому вечернему солнцу. Ее волосы сияли, как освещенная изнутри паутина. Малюсенькое бикини из лимонно-желтого латекса ничего не скрывало. Рядом потягивался Боб Баррайс как обладатель редкой, невиданной птицы.
Хансен остановился, спрятав кулаки в карманах своего костюма. Новая для него, неукротимая жажда крови застилала ему глаза, и остатком разума в одной из извилин мозга он поражался, как может измениться человек. В этот момент он понимал мужчин, которые становились дикими зверями из-за женщин, ставили на карту королевства и клали голову под нож гильотины.
«Это неправда, – думал он, прижав подбородок к воротнику. – Встань, Ева, подойди ко мне и скажи: „Ничего не было! Боб не дотронулся до меня. Я принадлежала только тебе и никогда не буду принадлежать другому. Все это был лишь каприз, глупость, необдуманный поступок, я сама не знаю. Боб поехал на Ривьеру, и я просто поехала за компанию, забавы ради. Дешевая поездка, вот и все! А Боб ведь твой друг! Ты не понимаешь меня? Ну почему же, Гельмут… Ты должен больше доверять мне…“ Если она так скажет, все в порядке, я ей поверю, – размышлял Хансен. – Но полную правду я все же почувствую – во взглядах, репликах, движениях. Ева не умеет притворяться, а Бобу это не нужно… для него это всего лишь выигранное одностороннее пари! Одностороннее? Э, нет! Ставка – его жизнь. Что случится потом – сплошной туман…»
Ревность терзала его. Он тяжело дышал, с шумом выпуская воздух из носа, и от волнения начал дрожать. Неуклюжими шагами продвигался он вперед, ведомый чувством всепожирающей мести.
Боб заметил его первым. Он приподнялся на локте, замахал свободной правой рукой и громко закричал:
– А вот и он! Моя ходячая совесть! Иди сюда, ты, гений! Хансен был готов убить его прямо здесь, у бассейна. Просто кулаком, нанести удар в висок или в сонную артерию. Но он не вынимал руки из карманов и шел дальше. Ева Коттман подняла голову. В ее глазах читалось безмерное разочарование.
– Гельмут… – произнесла она тихо. Боб Баррайс кивнул.
– Ну что, я лгал? В Каннах он, или это его дух? – Он вскочил, поправил леопардовые плавки, явив всему миру свой половой орган.
Гельмут Хансен заскрипел зубами. Раскроить ему череп – это слишком ординарно. А вот оставить ему жизнь, но лишить мужской силы, изувечить его – это кара. Это его самое уязвимое место, его это сразу сломает, потому что именно там, только там сидит его гордость, его спесивость, вся его суть.
Хансен остановился у бассейна. Ева смотрела на него, но не трогалась с места. Она ему даже не помахала рукой, и вообще в ее поведении не было ни намека на то, что перед ней неожиданно оказался жених. Но на ее лице не было ни страха, ни ужаса, оно было просто пустым. Маска с глазами, носом и губами.
– Ты не удивлена, Ева? – спросил Хансен сдавленным голосом. Ему стоило неимоверного труда говорить спокойно и четко.
– Нет. – Тон ее был таким, что Хансен не удивился бы, если бы замерзла вода в бассейне рядом с ней. – Я ждала тебя.
– Ах вот как. Вы меня… – Он повернулся к Бобу. Баррайс стоял, ухмыляясь, рядом со своим зонтиком и раскачивался в коленях. – Давай отойдем! – хрипло проговорил Хансен.
– С удовольствием. Извини, детка. – Он наклонился к Еве и погладил ее волосы.
«Чтоб у тебя рука отсохла!» – кричало все в Хансене. В ушах у него стучало.
– Где она? – неожиданно спросила Ева, когда он уже отходил. Боб направился своей пружинящей походкой к стеклянному холлу, уверенный в своей неотразимости и провожаемый женскими взглядами, готовый к прыжку жеребец.
– Кто?
– Длинноволосая брюнетка!
– Ты что, на солнце перегрелась? – Хансен глубоко вздохнул. «Не кричать, – приказывал он себе. – Не шуметь. Не делай себя посмешищем перед людьми». – Мы еще об этом поговорим.
– Разумеется! – Она воинственно откинула волосы на плечи. – Если тебе это больше нравится, я могу покрасить волосы в черный цвет. Повсюду.
– Это лексикон Боба! – Хансен поднял плечи. Последний остаток разума сгорел в огне его ревности и превратился в пепел. – Я вернусь. Я точно вернусь!
Он резко повернулся и побежал вслед за Бобом, уже подходившим к гостиничному холлу. Под мраморными колоннами он его догнал.
– Куда? – кратко спросил Боб.
– К морю.
– Хочешь меня утопить? Я превосходно плаваю и ныряю. Это будет стоить большого труда.
– Есть еще скалы.
– Я и прыгаю хорошо.
– Пойдем…
Молча они прошли двести метров до моря, пробрались по камням и исчезли среди рассеченных, изъеденных морем и ветрами скал. Когда они решили, что остались одни, они остановились, сверля глазами друг друга. Боб прислонился к скале и скрестил руки на груди. На лице была написана высокомерная насмешка.
– Ты этого не сделаешь, – наконец произнес он. – Я это точно знаю… ты не сможешь. Ты не тот человек, который может уничтожить другого. Ты никогда не совершал дурных поступков и не совершишь. Раньше из тебя сделали бы святого. Ты бы стал пророком. «Святой Гельмут, добрых дел мастер». – Боб опустил руки и выпятил грудь, как будто приготовившись к расстрелу. – Пожалуйста, к твоим услугам! Я не сопротивляюсь. Я рта не открою. Души, бей, топи, расстреливай… вперед, мой мальчик! Убивай беззащитного! Режь кролика. Смотри, какой выбор! Каждый прирожденный убийца сейчас бы ликовал и благодарил дьявола! А ты стоишь, как будто обмочился в постели, и жижа стекает у тебя по ногам…
Хансен не перебивал его. Боб помогал ему преодолеть внутренний страх, неуверенность, сомнения в выборе действий. Хансен выигрывал время и спрашивал самого себя: способен ли ты на это? Сможешь ли ты сейчас убить этого омерзительного человека? Он не достоин жизни, но достаточно ли этого, чтобы усыпить твою совесть? Разве ты убийца? А убийство ли то, что ты намерен сейчас совершить? А может, ты спасешь мир от чудовища в красивом обличье, совершишь скромный, но добрый поступок, освободишь других от грядущих, еще неведомых бед. Может, убийство – высоконравственный поступок?
– Ты спал с Евой? – спросил Хансен почти шепотом.
– Нет.
– Не лги!
– Я не ее тип, а она не мой. Бог ты мой, у нее обалденное тело, грудь стоит без лифчика… но чего-то не хватает, понимаешь, какой-то изюминки… Нет флюидов, ток не бьет тебя так, чтобы штаны оттопыривались… Ева, конечно, будет хорошей хозяйкой, любящей матерью, заботливой женой. При всей красоте – это комнатное растение.
– Ну хватит! – Хансен сорвал с шеи галстук. В глаза Боба закрался страх. Они вдруг замерцали.
– Решил повесить? – спросил он глухо. – Трудно будет вбить в скалу гвоздь.
– Почему Ева оказалась в Каннах?
– Ради развлечения. Исключительно ради удовольствия. Или скажем точнее: чтобы позлить тебя!
– Опять ложь!
– Черт побери, да не спал я с Евой! Я живу в номере сто один, а она двумя этажами выше, в четыреста двадцать шестом. Это, конечно, преодолимое препятствие, но в комнате сто один позавчера ночевала Мирей Татуш, вчера Маргарита Боунс, а сегодня ночью это будет сладкая мордашка по имени Анке Лорендсон. Шведка. Спроси у официанта на этаже, если не веришь. Он хорошо зарабатывает тем, что ничего не видит, А если мы сейчас закончим наш разговор, я еще успею принять душ, переодеться и подготовиться к приходу Анке.
– Что с Евой? – спросил Хансен, как будто не слышал длинной тирады.
– Она чиста, как обкатанная морем галька. Но тебе придется нелегко.
– Мне? Почему?
– Спроси ее. Я только скажу: черные волосы до бедер, стройные ноги до подбородка, и зовут Дианой! Как богиню охоты. И она охотится, охотится, охотится… – Боб начал громко хохотать. Он согнулся пополам от смеха и медленно пошел обратно на пляж.
Его омерзительный смех еще долго стоял над каменистым побережьем, хотя Гельмут уже не видел Боба. Смех этот облеплял его как нечистоты. Хансен зажал уши руками и пошел в город лишь тогда, когда был уверен, что уже не встретит Боба.
Ева все еще ждала, когда он вернулся в отель.
Она сидела на краю бассейна в той же позе, в какой он ее оставил. Одна, накинув на плечи полотенце, единственный посетитель бассейна. Хансен выбежал в парк и схватил ее за плечи:
– Ты ждала…
– Ведь ты сказал, что вернешься.
– Ева…
Он поправил съехавшее полотенце, ее волосы, как занавесом, разделили их лица.
– Пошли… – просто сказала она.
– Да, становится прохладно. – Он обнял ее. – Пошли.
– Куда?
– Номер четыреста двадцать шесть.
– Завтра я куплю себе черный парик.
– Ты совсем глупая девочка… – Они поцеловались в стеклянном холле и исчезли в лифте.
Ровно в 23 часа 17 минут Боб Баррайс и Гельмут Хансен встретились в туалете бара «Казино-55». Они были одни, стояли рядом и мыли руки.
Потом Хансен молча кивнул Бобу и залепил ему звонкую пощечину. Она отбросила Боба через полуоткрытую дверь кабинки на унитаз.
– Если честно, ты должен признать, что ты это заслужил, – сказал Хансен и вытер руку о брюки.
Боб Баррайс стучал кулаками по кафельной стене. – Ты, моралист говенный! – вопил он. – Поганый моралист-онанист! Проваливай! Убирайся! Моралист говенный!
На следующий день Хансен и Ева вернулись в Германию. Это было ошибкой. Но кто мог предполагать, как будут развиваться события, и молено ли было что-то предотвратить?
В субботу 18 мая Чокки и Баррайс встретились в клубе «Медитерране».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49