– Надеюсь, что нет. Пол такой разумный мальчик, что испортить его трудно.
Флоренс посмотрела на нее.
– Тебе бы своих детишек с десяток. Ты создана для этого.
Хенни скромно, как от нее и ожидали, улыбнулась. Она вдруг почувствовала слабость, рука, протянутая за чашкой с чаем, задрожала. Она стала задыхаться в этой комнате с пальмой в большом горшке и «восточным уголком» под полосатым балдахином, куда не было доступа свежему воздуху. Ей захотелось плакать, и она постаралась подавить подступающие слезы, уставившись через открытую дверь на чучело павлина, стоявшее у лестницы в холле. Какое счастье, что в комнате было так темно.
– Тебе следовало бы поехать с нами в горы, Хенни. Альфи едет, будет весело. Почему ты не хочешь? – Рука Флоренс поглаживала подлокотник нового кресла с инкрустацией из перламутра. Должно быть, он и на ощупь казался дорогим.
– Это слишком далеко, – ответила Хенни первое, что пришло ей в голову.
– Ерунда! Да и какое это имеет значение? Проспишь ночь в поезде, а утром мы уже будем у озера. Ты и представить не можешь, как там красиво. Дикая нетронутая природа; по ночам кричат гагары; пахнет сосной, даже одеяла пропитываются этим запахом. Тебе понравилось бы.
Почему она так настойчива? Какая ей разница, поеду я или нет? Но я знаю почему. И она знает, что я знаю.
– Родители Уолтера очень гостеприимные люди, ты сразу почувствуешь себя как дома. Ну, да ты же была у них в Элбероне, знаешь, какие они. А в Адирондаке еще лучше, хотя я и должна признать, что Элберон удобнее расположен, Уолтер может добираться оттуда в город на пароме. Но они хотят, чтобы этим летом мы провели с ними месяц в горах. Они так хорошо к нам относятся. Мне повезло, что у меня такие свекор со свекровью. Я молю Господа, чтобы тебе повезло так же, Хенни.
Да, подумала Хенни. Я верю, что она и в самом деле молится об этом.
Чувство удовлетворения и защищенности смягчило нрав Флоренс. Ее нервозность и раздражительность, которые Хенни хорошо помнила, вызывались должно быть неуверенностью в будущем; они исчезли без следа за годы замужества.
– Поехали, Хенни, – Флоренс ласково посмотрела на сестру. – Если ты не поедешь с нами, тебе не отвертеться от двухнедельного пребывания с папой и мамой в какой-нибудь скучной гостинице в горах. Две недели в кресле-качалке на веранде. Как же я ненавидела эти гостиницы. Огромные неуютные здания с гонтовыми крышами, башенками, длиннющими коридорами. И вокруг одни старики, которые только и делают, что сидят в креслах, едят и снова сидят.
Хенни наконец-то собралась с мыслями.
– Я занята в благотворительном центре. Я не говорила тебе, что теперь я веду еще и занятия по кулинарии. Не хотелось бы бросать дело на половине.
Флоренс вскочила и подошла к секретеру, стоявшему у окна.
– Кстати, чуть не забыла. Уолтер оставил чек для благотворительного центра. Он выписан на твое имя.
– О, скажи ему от меня спасибо. Нет, лучше я сама ему напишу, – воскликнула Хенни, испытывая стыд оттого, что думала об Уолтере не иначе как о долговязом сухаре в котелке и гетрах. – Ой, как щедро! Пятьсот долларов.
– Уолтер – щедрый человек, – с достоинством ответила Флоренс. – Немцы все такие, хотя кое-кто все еще смотрит на них сверху вниз. У немцев есть совесть, они знают, что такое антисемитизм. Те, кто как де Ривера прожили в Америке уже Бог знает сколько лет, забыли об этом. Ну а теперь, когда немцы разбогатели, – закончила она с удовлетворением, – их стали принимать в обществе.
Хенни аккуратно сложила чек и спрятала его в сумочку, повторяя:
– Уолтер такой молодец!
– Он восхищается тем, что ты делаешь. Помогаешь этим людям приобщиться к американскому образу жизни, стать полноценными американцами. Чем скорее они забудут о том, как жили раньше, тем лучше будет для них и для нас, считает Уолтер. – Флоренс явно была довольна сама собой.
Что происходит? Две родные сестры рассуждают о каких-то отвлеченных предметах, скрывая свои истинные мысли.
Флоренс налила себе еще чаю и стала помешивать его, вращая и вращая в чашке изящную ложечку. Потом светским тоном заметила:
– Я прочла в газете, что Люси Маркс выходит замуж. Это не та Маркс, с которой ты училась в школе?
– Нет. Я училась с ее сестрой Энни.
– За какого-то Дрейфуса. Выпускника юридического факультета Гарварда. Интересно, он не из бостонских Дрейфусов, знакомых моей приятельницы Хильды. Надо будет спросить.
Флоренс чуть ли не наизусть запоминала колонки светских новостей. Она помолчала, задумчиво глядя на ложечку, потом, видимо приняв решение, посмотрела прямо на сестру.
– Ты не хочешь ехать из-за Дэниела.
Хенни, заставив себя выдержать ее взгляд, с удивлением увидела в нем не вызов, как ожидала, а заботу.
– Да, наверное, – призналась она.
– Хенни, как обстоят дела? Я не хочу вмешиваться, правда не хочу. Но мне с трудом удается удерживать маму от взрыва. Она не понимает, что происходит.
– Что происходит! Господи, да я знаю его немногим больше года.
– Почти два, дорогая.
– А что, надо выходить замуж после первой встречи?
– Хенни, они вообще не хотят, чтобы ты выходила за него замуж. Это-то их и беспокоит. Ты должна понимать.
– Тогда чего они хотят? Чтобы он сделал мне предложение, а я бы ему отказала?
– Они подозревают, что ты встречаешься с ним чаще, чем говоришь, но у них нет доказательств, а то бы они давно устроили скандал.
– Не так уж часто я с ним встречаюсь. Иногда вижу его в благотворительном центре. В этом ведь нет ничего плохого. Он дает бесплатные уроки музыки моим ученикам.
– Очень похвально, – и Флоренс спокойно добавила: – А, кроме того, ты встречалась с ним в Центральном парке. Пол что-то такое говорил. А однажды Уолтер видел вас, возвращаясь от своих родителей.
Хенни вспыхнула.
– Ну и что! Что, если мы и встретились пару раз в Центральном парке? Можно подумать, что он собирался… изнасиловать меня там.
– Хенни! Что за ужасные вещи ты говоришь. Ты меня шокируешь. Послушай меня, не сердись. Я желаю тебе добра.
– Тебе он тоже не нравится. Не отрицай этого, это бесполезно. Я знаю, что не нравится.
– Я была любезна с ним в те немногие разы, когда мы встречались, и Уолтер тоже. Ты не можешь сказать, что это не так.
– Так, но все-таки для вас он человек другого круга.
Флоренс ответила не сразу. Затем, положив ладонь на руку сестры, заговорила с достоинством замужней женщины и уверенностью человека, имеющего жизненный опыт.
– Хенни, я вижу, тебе не хочется говорить об этом, и я больше не буду к этому возвращаться. Скажу только, что меня ты не обманешь. Помни, это твои лучшие годы. Но девушке нельзя выжидать до бесконечности, вот и все, что я хочу сказать. Ты останешься обедать?
Хенни встала.
– Для этого я недостаточно хорошо одета, – ответила она, сознавая, что говорит излишне резко. – Пол вымазал мне юбку шоколадом.
Сарказм не ускользнул от Флоренс.
– В конце концов у нас не Букингемский дворец, – с упреком заметила она. – И у нас никого не будет, кроме молодого человека из конторы Уолтера. Ему надо обсудить с Уолтером какие-то дела. Кстати, очень приятный молодой человек. Оставайся, я дам тебе платье, если захочешь переодеться.
Но Хенни не терпелось уйти. Она была охвачена беспокойством. Что-то нужно делать. Она не могла больше ждать неизвестно чего. Собственное лицо, отраженное в зеркале, висевшем под полкой для шляп, показалось ей каким-то болезненным. Это все из-за цветного стекла, сказала она себе. Нет, стекло тут ни при чем, я выгляжу ужасно. Лицо усталое, озабоченное, морщинистое. Она нацепила шляпку.
– Все же подумай о поездке в горы, – сказала Флоренс.
Ее лицо в зеркале выглядело моложе, чем у Хенни, гладкое лицо женщины, у которой нет никаких забот, кроме заботы о сестре.
– Если передумаешь, дай мне знать.
Хенни ехала на омнибусе, грохотавшем по булыжной мостовой Пятой авеню. Квартал за кварталом тянулись солидные каменные дома за железными оградами с ухоженными лужайками перед подъездами. Она взглянула на часы. В каждой уютной гостиной сейчас должно быть убирали посуду после чая. В таких домах всегда и во всем царил порядок.
О, многое можно было сказать в защиту порядка! Чем плохо иметь надежную крышу над головой, дом, где каждый знает свои обязанности, дом, в котором ты будешь жить и сегодня и завтра. И большой обеденный стол. И много детей. И спальню наверху, дверь которой можно закрыть на ключ, и кровать посреди спальни, в которой никогда не придется спать одной.
Ну почему, почему нужно столько ждать? Встречаться только в общественных местах, в парках или кафе, или бродить по улицам, пока не станет слишком темно, слишком поздно, слишком холодно. Внезапно пришедшая мысль заставила ее прижать руку к губам. Может, он из породы мужчин, которые никогда не женятся. То, о чем говорил дядя Дэвид… Нет, невозможно. Но мысль эта напугала ее, как напугал бы грабитель, притаившийся в пустынной аллее. И исчезла она как грабитель, убегающий с места преступления, отобрав у тебя что-то очень для тебя дорогое.
Омнибус остановился на Вашингтон-сквер. Вместе с немногими оставшимися пассажирами она вышла под лучи уже клонящегося к горизонту солнца. Пару минут она стояла под золотисто-зеленой листвой, обдумывая одну идею, ставшую в ее представлении такой же осязаемой, как предмет, который держишь в руках. Посмотрела на восток в сторону дома. Нужно идти домой. Но она должна знать…
Наконец, решение было принято, и она быстрым уверенным шагом пошла в противоположную от дома сторону.
Она не предполагала, что это произойдет именно так. Да и он тоже. Она лишь хотела спросить, что с ними станет, действительно ли он намерен остаться с ней – последнее время он слишком расплывчато говорил о планах на будущее, и ее охватила паника. Вот и все, что было у нее на уме.
Но они оказались наедине, и случилось то, к чему она, хотя и неопытная и невинная, стремилась со всей силой молодой страсти.
Он открывает дверь, на лице появляется удивленное выражение. Внезапно она приходит в ужас от собственной смелости, но поворачивать назад уже поздно.
Он работал; через открытую дверь видно пламя горелки.
– Я помешала, – говорит она.
– Нет, нет, я как раз заканчивал и собирался идти наверх.
Он выключает горелку. Они стоят, глядя друг на друга, затем он спрашивает:
– Ты поднимешься ко мне?
Наверху он открывает дверь и отступает, пропуская ее вперед. Здесь он живет.
Первое, что бросается ей в глаза – это кровать, неубранная кровать. Она отводит взгляд, но комната такая маленькая, что кровать все равно оказывается в поле зрения. Между кроватью и большим уродливым пианино едва можно пройти. Стул завален одеждой. Он убирает одежду, под ней обнаруживается стопка книг. Он стоит, держа в руках и одежду и книги, отыскивая глазами место, куда бы их положить. Места не находится, и он снова кладет их на стул. Извиняется за беспорядок, и они садятся на край кровати.
Они не произносят ни слова. Окно открыто, и в комнату с улицы долетают различные звуки: стук колес, хлопанье дверей, плач ребенка, сердитые голоса мужчин, переругивающихся друг с другом, но им эти звуки кажутся очень далекими. Они чувствуют себя в изоляции от внешнего мира за стенами комнаты. Комната – как остров.
Он целует ее. Это не такой поцелуй, как раньше. В нем больше нежности, но и больше страсти, потому что сейчас они одни, никто не смотрит на них, и им некуда спешить. Ей хочется, чтобы поцелуй не кончался.
Дрожащими руками он расстегивает ей платье – застежка у платья на спине и пуговицы идут до самой талии. Она чувствует неотвратимость того, что должно произойти, и с удивлением сознает, что не испытывает ни малейшего страха, хотя, казалось бы и должна. Все просто и ясно, все решено. Она позволит ему сделать все, что он захочет; она не будет возражать, что бы ни случилось. Она не может иначе, не может больше ждать.
Он по частям снимает с нее одежду. Тело у нее теплое и податливое, но прижимается она к нему с неожиданной силой.
Последнее, что она слышит – это начальные такты какой-то знакомой мелодии, которые наигрывает шарманщик. Потом все вокруг исчезает – голоса, звуки, даже солнечный свет. Весь мир сжимается до размеров кровати, на которой они лежат.
Он принес шерстяной халат и накрыл Хенни. Света он зажигать не стал и комната была погружена в полутьму, в синие сумерки; в ней царила атмосфера величайшего покоя. То, что она находится с ним в этой комнате, казалось Хенни самой естественной вещью на свете.
– Какая ты красивая, – сказал он. – У тебя изумительные шея и плечи. Когда ты одета, об этом и не догадаешься. Тебе следует носить яркие платья с низким вырезом. Почему ты этого не делаешь?
– Мама говорит, что мне не идут яркие цвета.
– Она не права. Не понимаю, почему она так к тебе относится. Впрочем, может, она и сама этого не понимает.
– Тебе не нравится моя мама. Не пытайся отрицать, я знаю.
– Я мог бы подружиться с твоим отцом. Но даже он, я уверен, считает, что я тебе не пара.
Она представила, какой трудной, полной испытаний может оказаться их совместная жизнь, жизнь, от которой ожидаешь лишь счастья. Она попыталась объяснить:
– Дело не только в снобизме, хотя, конечно же, они снобы. Но жизнь сурово обошлась с ними. Во всем виновата война.
– Расскажи мне, ты никогда об этом не говорила.
– Война раздавила их. Однажды во время налета какой-то солдат выстрелил в моего деда. Дед упал с балкона на лужайку перед домом, но умер не сразу. Мама всю ночь простояла около него на коленях. Она была тогда совсем юной. – На нее вдруг нахлынули любовь и жалость к матери. – Когда-нибудь я расскажу тебе больше, – продолжала она. – О том, как был продан чудесный дом. Папа говорит, они продали его за бесценок, но все равно они не могли содержать его. Да и в любом случае папа хотел перебраться на Север.
– Милая Хенни, как же я рад, что он это сделал. Ей пришла в голову еще одна мысль.
– Разве не удивительно, что ты оказался знакомым дяди Дэвида. Не будь вы знакомы, я бы ни за что не осмелилась подойти к тебе.
– О, он изумительный человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65