– Итак, решено. До завтра.
Он привел ее в «Плазу», где они расположились в уголке за пальмами. Официант принес чай и подкатил к столику небольшую тележку с пирожными.
– Ты выглядишь очень красивой, Анна. Особенно в этой шляпке.
– К ней не подходят мои туфли.
На его лице появилось недоуменное выражение.
– Туфли не подходят к шляпке?
– Они не слишком нарядные, но мне приходится носить их каждый день с моим форменным платьем. Я ведь не могу позволить себе две пары. Эти обошлись мне в два пятьдесят.
Непроизвольно опустив глаза, он увидел высовывающуюся из-под юбки высокую неуклюжую туфлю со шнуровкой. Заметив его взгляд, Анна поспешно расправила юбку.
– Сойдет. Твоя юбка их полностью скрывает, – сказал он и, внезапно смутившись, добавил: – Не то чтобы… я хочу сказать, они очень симпатичные.
Она рассмеялась.
– Вы сказали неправду. Вам прекрасно известно, что это не так.
Он тоже рассмеялся, испытывая в этот момент ни с чем не сравнимое чувство полного взаимопонимания с другим человеческим существом.
– Ты здесь самая красивая женщина, тебе это известно?
– Как вы можете так говорить? Взгляните вон на ту, в желтом платье, которая только что вошла.
– Забудь о ней. Она лишь еще одна хорошенькая женщина, в городе таких полно. Но ты совсем другая. В тебе есть жизнь. На лицах большинства женщин написана скука, кажется, они устали от всего, тогда как тебя все удивляет.
– Удивляет?
– Я хочу сказать, ты любишь жизнь, и она не вызывает у тебя скуку.
– Скуку? Никогда!
– И ты столь многого добилась.
– Я? Но я же ничего не сделала! Ничего!
– Ты одна пересекла океан, ты выучила новый язык и ты живешь своим трудом. Тогда как я… Для меня всегда все делали другие. Преподносили мне все, можно сказать, на блюдечке. Я восхищаюсь тобой, Анна.
Она пренебрежительно махнула рукой, явно не считая все это какой-то особенной своей заслугой. Заметив ее смущение, он больше ничего не сказал, лишь смотрел, откинувшись на спинку стула, как она с жадным удовольствием ребенка ест пирожные.
– Возьми еще с малиновым вареньем и вот эти тоже очень вкусные. Они называются меринги.
Скрипки заиграли вальс.
– Как же я люблю звуки скрипок! – воскликнула Анна.
– Ты бывала когда-нибудь на концерте или в опере, Анна?
Глупый вопрос! Когда, где и как могла она это сделать? И когда в ответ она лишь молча покачала головой, его вдруг осенило.
– Я достану тебе билет в оперу. У нас у всех есть абонементы. – Под «всеми» он естественно подразумевал своих родителей и семью Мими. – В следующий раз, когда у нас окажется лишний билет, я позабочусь о том, чтобы ты его получила. Твой первый выход в театр! Это будет незабываемо!
Напившись чая, они вышли и на мгновение остановились на тротуаре, разглядывая воскресную публику, медленно фланирующую мимо статуи генерала Шермана. Солнечный свет отражался от металлической спины гордого коня генерала; он касался зеленой листвы в парке; он омывал облака и заливал прекрасное белое лицо Анны. Яркий весенний день был в самом начале, и впереди их ждало еще много светлых часов.
– Мы могли бы проехаться по надземной железной дороге, – предложил Пол. – Это не так уж плохо.
Удовольствие, конечно, небольшое, но во всяком случае, это было каким-никаким занятием и в то же время предлогом побыть вместе подольше. Они повернули на запад, дошли до Колумбус-авеню, поднялись по ступеням под мрачным железным сводом и вышли на пустую платформу. Вскоре с грохотом подошел поезд.
– Экспресс, – сказал Пол. – Помчимся, как ветер. Мы можем на нем ехать и ехать, пока не надоест.
Она ничего не ответила и села там, где он показал. Скамья была узкой и их плечи соприкасались; она легко могла избежать контакта, отклонившись немного к окну, но она этого не сделала. Поезд тронулся. При выезде со станции, на повороте, их тряхнуло и на мгновение она всем телом, от плеча до колена, прижалась к нему.
На него снова пахнуло тем же ароматом, что и раньше; это был не цветочный запах душистого мыла или духов, но скорее свежескошенной травы или омытого дождем воздуха. Он был уверен, что это был естественный запах ее волос и кожи. Ее дыхание было едва слышным; почудилось ли это ему или действительно ее дыхание, как и его, участилось?
Соприкосновение заставило его умолкнуть. Оно заставило умолкнуть их обоих. Никогда прежде он не ощущал с такой остротой близость другого человеческого существа. А может, мелькнула у него мысль, она молчит оттого, что в грохоте колес и шуме ветра ее голос был бы почти неслышен? В состоянии оцепенения, почти что транса, он сидел, не осмеливаясь пошевелиться, и машинально читал проплывающие за окном на каждой станции рекламные щиты с надписью: «Кукурузные хлопья Келлога».
Мозг его сверлила мысль: что со мной происходит? Такое впечатление, будто у меня земля уходит из-под ног, словно поезд мчится к пропасти и нет никакого способа его остановить.
Сажа и угольная крошка летела в окна и щипала им глаза. Анна приложила к глазам носовой платок.
– Так не пойдет, – произнес Пол. – Надо возвращаться.
Не пойдет… В целом городе, огромном, протянувшемся на многие мили, не было места, где двое людей могли бы спокойно посидеть хотя бы час.
Они вышли на улицу. Отсюда было рукой подать до дома, где ей придется вновь облачиться в платье прислуги и между ними опять возникнет преграда. В отчаянии он посмотрел по сторонам и вдруг издал радостное восклицание. Он вспомнил.
– Чуть дальше по улице есть кафе-мороженое. Мы пойдем туда, – сказал он решительно, даже не подумав спросить ее, согласна ли она с этим.
По-прежнему храня молчание, хотя теперь им не мешал грохот локомотива, они зашагали по улице. Ее каблуки успевали стукнуть дважды на каждый его шаг и, заметив это, он извинился и пошел медленнее.
Все так же молча они уселись на вращающиеся стулья перед стойкой. Пол заказал две порции содовой с вишневым сиропом и снова наступило молчание. К овальной, красного дерева раме огромного зеркала были прикреплены таблички с надписями: – «Банановый сплит», «Шоколадный пломбир», «Ванильный коктейль-мороженое». Глаза его вновь обратились к первой надписи:
«Банановый сплит»… и поймали в зеркале отражение лица Анны. Она смотрела прямо на него.
– Да, – протянул он. – Это тебе не «Плаза».
– Все равно, здесь чудесно. Я никогда еще не была в подобном месте.
– Никогда не была в кафе-мороженое?
– Конечно же, была. В центре города по воскресеньям. Но никогда в таком великолепном месте.
По воскресеньям… Вероятно, с тем парнем, ее «молодым человеком». Как-то однажды он видел его мельком вместе с Анной у двери в подвальный этаж. Анна тогда пробормотала, представляя… имена их обоих, и парень стащил с головы кепку, кепку рабочего, в знак почтения. Крепкий, коренастый, с самым обыкновенным лицом. В нем не было ничего примечательного, разве только, что он выглядел необычайно серьезным. Серьезным и основательным. Что он был за человек? Позволяла ли она ему целовать себя? Или… Он внезапно почувствовал, как в нем закипает гнев.
Анна, доев мороженое, облокотилась о стойку и стала водить пальцем по спиральным прожилкам в мраморе столешницы, белым в коричневом; заметив, что он смотрит на ее руку, она, рассмеявшись, сказала:
– Как кофе со сливками. Прекрасный камень, – слово «прекрасный» прозвучало в ее устах как ласка.
– Мрамор. Самый лучший приходит к нам из Италии, – ответил он и подумал, каким свежим был ее рот с полураскрытыми губами, за которыми влажно поблескивали белые крепкие зубы.
Внезапно он сообразил, что взгляд его прикован к ее лицу, и она смотрит на него, не отрываясь, расширившимися глазами, словно они увидели друг друга впервые, и оба поразились увиденному. Мгновение они сидели как зачарованные. У него стучало в висках.
Неожиданно он пришел в ужас. Чувство, что он несется к бездне, будучи не в силах остановиться, которое он испытал в поезде, вновь охватило его. Сердце его бешено забилось, и он резко поднялся.
– Нам пора, – произнес он и ему показалось, что голос его прозвучал как-то неестественно. – Уже действительно поздно. Мы должны идти.
Итак, на этой неделе Мими исполнится двадцать один год и с этого момента машина закрутится полным ходом: день рождения и одновременно помолвка и затем свадьба.
О, Мими, Мими, как ты мила! Но я не хочу жениться на тебе, по крайней мере, сейчас.
Когда же, в таком случае?
О, я знаю, что я должен. Я сделаю это, только дай мне немного времени.
Случайно, не на Анне ли ты хочешь жениться? На Анне? Как это возможно? Я не знаю.
Что ты хочешь этим сказать: «Я не знаю»? Ты ее любишь?
Не знаю… мне так кажется… Я постоянно о ней думаю. Ты знаешь, что любишь ее. Почему ты не хочешь этого признать?
Хорошо… хорошо… Я это признаю. И что дальше? Что?..
Ему совершенно необходимо было с кем-то поговорить. Но с кем? Любой из его друзей лишь посоветует ему не быть дураком. Это у тебя пройдет, – скажут они и дружески хлопнут его по спине, отпустив при этом еще и какую-нибудь шутку. – Она же только прислуга в твоем доме! Все это ровным счетом ничего не значит. Такое происходит время от времени со всеми нами, ты скоро о ней забудешь. Вот и все, что он от них услышит. Он подумал о дяде Дэне, с которым всегда можно было поговорить обо всем, но затем, вспомнив о его отношении к женщинам, понял, что Дэн сочтет все это лишь обычным увлечением. Он подумал о дяде Дэвиде, но мудрость того была уже давно в прошлом. Он подумал о Хенни, прогнал эту мысль, опять к ней вернулся и снова ее прогнал.
Через несколько дней из-за похорон родственника оказался свободный билет в театр; Пол взял его для Анны. Давали «Тристана и Изольду». Не будет ли Вагнер слишком сложен для первого знакомства с оперой? Но с другой стороны, эта трагическая любовная история была так прекрасна…
Зная содержание оперы, он представлял себе по минутам то, что видели глаза Анны. Вот первый акт с кораблем и любовным напитком; вот второй; и, наконец, апогей, душераздирающая сцена любви-смерти. Тронула ли она ее, как неизменно трогала его?
Он ждал ее на площадке, когда тем вечером она поднялась по лестнице. Он собирался лишь спросить: «Это то, что ты и ожидала?» Однако при виде ее сияющего счастьем и восторгом лица слова застряли у него в горле. Она вся словно светилась. Заметив его, она задрожала и замерла на верхней ступени.
В следующее мгновение они оказались в объятиях друг друга. Все произошло так просто и естественно, словно это было самой обычной вещью на свете. Так оно и есть, пробилась мысль сквозь светящийся туман, сквозь жар желания, какого он никогда еще не испытывал в своей жизни. Он целовал ее волосы, глаза, губы. Руки ее обвились вокруг его шеи и пальцы погрузились в его волосы. Она была мягкой и в то же время крепкой, сильной и одновременно нежной…
Он не мог бы сказать, сколько времени они так стояли.
– О, Анна! Нежная, прекрасная… – ему показалось, что шепча эти слова в ее ароматную шею, волосы, веки, он услышал свой голос, произнесший: – Я люблю тебя.
Они едва держались на ногах. Ради Бога, отпусти ее… отпусти, пока не поздно! Он разжал руки.
– Иди к себе. Ступай. Ступай, моя дорогая.
Войдя в комнату, он бросился ничком на кровать. Несколько мгновений он лежал так, пока у него не перестало стучать в висках. Затем взял книгу, но тут же положил ее обратно на полку, поняв, что читать сейчас не в силах. Он погасил свет, но сон не приходил.
В голове его был полный сумбур. Каким-то образом он должен привести в порядок свои мысли, придать им четкость, выразить их в словах…
– О, Господи, мне непременно нужно с кем-нибудь поговорить, – произнес он вслух.
В предрассветном сером сумраке постепенно вырисовывались, возникая из тьмы, словно молчаливые судьи, его йельский флажок, его книги, его сапоги для верховой езды…
Внезапно он вскочил. Завтра… нет, уже сегодня! Сегодня день рождения Мими. Будет семейный обед и… о, нет, ради Бога, только не помолвка…
Мне надо с кем-нибудь поговорить. Хенни. Я должен увидеться с Хенни.
Он сидел на диване, опустив голову. Руки его безвольно свисали между колен. Он находился в гостиной Хенни уже более часа.
– Ты очень шокирована? – внезапно спросил он.
– Удивлена, но… нет, не шокирована, – с запинкой ответила Хенни. – Я всегда считала трагедией, когда человек, из страха обидеть другого, делает что-то, что ему отчаянно не хочется делать. Я здесь имею в виду не какие-то обычные вещи, а то, что затрагивает всю твою жизнь.
Пол поднял голову.
– Мими чудесная девушка, – проговорил он, глядя в пространство.
– Согласна.
– И уже есть обручальное кольцо. Перед своей смертью бабушка Вернер подарила мне его для моей будущей жены. Оно ужасно старомодное, но Мими от него просто в восторге.
Хенни промолчала.
– Они все так к этому готовились! Я этого не понимал, вероятно, ни один мужчина этого не понимает…
Они ехали по Риверсайд-Драйв, возвращаясь из Клермонт-Инн, когда Мими попросила его зайти к ним на минутку посмотреть столовое белье.
– Я знаю, мужчин не интересуют подобные вещи, – сказала она, глядя на него с мольбой, – но это будет также и твой дом, и все, что купила мама, так красиво. Зайди хотя бы на минутку.
И он зашел, и увидел стопы белья, целые дюжины скатертей из камчатного полотна, такого плотного, что их должно было, наверное, хватить на несколько поколений. На каждом предмете красовался вышитый вензель из первых букв ее имени и его, который выглядел вечным, как печать на документе, и величественным, как герб.
Заглянувший в этот момент в комнату мистер Майер обнял его по-отечески за плечи и сказал что-то об очаровательной простодушности женщин, которых столь занимают подобные пустяки. И, однако, он был явно доволен, горд даже, что может дать своей дочери такие прекрасные вещи…
– Она приготовила уже все столовое белье, – сказал Пол с несчастным видом.
– Белье, – фыркнула Хенни. В ее голосе прозвучало откровенное презрение, и Пол понял, что она думает: кольцо и несколько ярдов дорогой ткани. Чтобы такая ерунда стояла на пути…
Он снова опустил глаза на свои свисавшие меж колен руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65