Любопытные высунулись наружу, наблюдая за потасовкой внизу.
Цепочка женщин-скэбов потянулась к входу на фабрику. Они шли, пристыженно опустив головы, искоса поглядывая на уличное сражение. Среди них были и старые, и молодые; острая нужда заставила их стать штрейкбрехерами. Дверь раскрылась, пропуская их внутрь, и с громким стуком захлопнулась.
Наемные головорезы пришли в ярость. Они не ожидали столь дружного отпора, не ожидали, что их будут лягать и царапать, они вообще не ожидали сопротивления. Хулиганы совсем озверели. Теперь в руках у них появились кирпичи и дубинки. Кто-то пронзительно вопил, призывая на помощь полицию.
В ходе этой беспорядочной потасовки Хенни оттеснили в сторону и она оказалась прижатой к фабричной стене. Она потеряла Ольгу из вида, но вдруг за мельканием рук, плеч, колен углядела валявшуюся на тротуаре знакомую красную шерстяную шапочку. Ольга лежала на земле рядом с шапочкой. Она рыдала, но при этом не прекращала попыток оцарапать лицо хулигана, упершегося коленом ей в грудь.
Хенни охватила дикая ярость. Не раздумывая ни секунды, она прыгнула и вцепилась в мужчину.
– Дикарь, обезьяна, тебе не место среди нормальных людей!
Она царапала его, пинала ногами, тянула за плечи, пытаясь оттащить от подруги. Но он был слишком тяжел, и ей никак не удавалось сдвинуть его с места. Она осознала, что из горла у нее вырываются звуки, напоминающие вой разъяренного животного. Почему, зачем он делает это с Ольгой, хрупкой, слабой, как птичка, женщиной, вдвое его меньше? Да просто потому, что этому зверю доставляло удовольствие мучить беззащитную женщину, доставляли удовольствие ее боль и рыдания.
И тогда Хенни укусила его. Впившись зубами в мочку его уха, она с силой рванула ее вниз. Услышала его крик, почувствовала удар по голове и упала на землю.
Она не знала, сколько времени она пролежала так. Наверное, не очень долго; вся эта потасовка продолжалась, видимо, не более пяти минут – дольше женщины и не могли сопротивляться здоровым сильным мужчинам. Ее первой мыслью, когда она пришла в себя, было: должно быть, я потеряла сознание. Ни разу в жизни такого со мной не случалось и вот надо же. Лицо горело огнем и болело. Из носа, кажется, шла кровь.
В следующий момент она осознала, что над ней кто-то стоит. Полицейский. Хенни напряглась. Всем было известно, что полицейские могли при случае прибегать к очень грубым методам.
Но этот помог ей встать, хотя и не слишком осторожно. Это был молодой еще человек со свежим лицом, на котором сейчас застыло отвращение.
– Какой стыд, – проговорил он, – а еще приличная женщина. Или считаетесь таковой.
Это из-за моего хорошего пальто, – подумала Хенни, – он принял меня за «приличную» в его понимании женщину.
Хулиганов не было видно, драка прекратилась. Конечно, они всегда смываются при появлении полиции. Женщины в большинстве своем тоже разбежались, но кто стал бы винить их за это. Осталось несколько самых храбрых.
– Я должен арестовать вас, – заявил полицейский, оглядывая жалкую кучку. – Пойдете добровольно или надеть на вас наручники?
Он говорил громко, во весь голос и, судя по его виду, был весьма горд самим собой. Он словно играл на сцене перед зрителями, каковыми в данном случае были жильцы дома напротив, выглядывавшие из окон, да какой-то любопытный прохожий, оставшийся посмотреть, чем кончится дело, хотя теперь, когда большинство участников потасовки разбежались, он мог беспрепятственно пройти по тротуару.
Как-то само собой получилось, что от лица всех женщин ответила Хенни.
– Мы порядочные женщины, мы пойдем добровольно. Но за что вы нас арестовываете? Что мы такого сделали?
– Нарушение общественного порядка. Устроили на улице настоящий дебош, хотя должны бы, кажется, сидеть дома и ухаживать за мужьями.
– Не ваше дело учить нас, как нам себя вести, пока мы не нарушаем закон. А мы не нарушали, – горячо возразила Хенни.
Полицейский оглядел ее с головы до ног. Было видно, что он озадачен – он никак не мог определить, кто же она такая. Явно не работница фабрики, те говорят совсем иначе. Но и не одна из тех эксцентричных женщин из высшего общества, которые взяли моду ввязываться в дела такого рода и с которыми надо быть предельно вежливым, а то их мужья нажалуются комиссару.
– Послушайте, леди, – начал он и с насмешкой повторил: – Леди… Советую вам держать рот на замке, а то против вас выдвинут еще одно обвинение – сопротивление при аресте. – Он взял Хенни за локоть. – Советую вам вместе с остальными сесть вон в ту машину.
«О, какой же ты герой, блюститель закона, защитник порядка от таких преступниц, как мы».
Ольга кашляла, прижав к губам носовой платок.
– Ольга, с тобой все в порядке?
– Ужасно больно в том месте, где он… но ты! У тебя все лицо – сплошной черно-синий синяк. И кровь!
– Кровь – это ерунда. У меня из носа шла кровь. Знаешь, если бы у меня был пистолет, я бы убила того мерзавца.
– Эй вы, там, поменьше разговоров! И двигайтесь побыстрее.
В тот момент, когда пикетчицы подходили к патрульной машине, рядом остановились два такси. Сидевшие в них смеющиеся пассажирки вышли и стали с интересом наблюдать за происходящим, обмениваясь замечаниями.
– Посмотри-ка на эту компанию.
– В жизни не встречала никого уродливее.
– Эй, сестренка, тебе небось мужика не хватает.
– Он бы сразу излечил тебя от всех болезней.
Они показывали пальцами и улюлюкали. Хенни рассматривала накрашенные лица, немыслимые перья, не первой свежести шелковые платья. Бедные, никчемные создания, собравшиеся на свой ночной промысел, такие же жертвы, как и те другие, кто бастовал, добиваясь повышения заработной платы, но в отличие от них не осознающие своего унизительного положения и оттого куда более жалкие…
Патрульная машина отъехала; ей вслед неслось их злорадное хихиканье.
Сержант в участке, сидевший за высоким столом, оглядел группу заляпанных грязью растерзанного вида женщин. Если он и почувствовал жалость, то никак ее не показал, как, впрочем, не показал и отвращения в отличие от молодого полицейского, который привез женщин в участок. Хенни невольно задалась вопросом, испытывал ли вообще какие-то чувства этот представитель власти в темно-голубой форме с двумя рядами медных пуговиц. Что ж, это была его работа, у него не было выбора.
Он стал по очереди вызывать их к столу.
– Я должен назначить сумму залога, – объявил он. – Двести долларов.
И каждая из женщин, услышав это, издавала тягостный вздох.
– Но мы же не преступницы, – осмелилась возразить одна.
– Сопротивление при аресте считается преступлением, – ответил сержант и, повысив голос, повторил: – Двести долларов. Если вам нужен телефон, чтобы связаться со своим адвокатом, вот он на столе, дежурный МакГир поможет вам.
– Мой адвокат, – прошептала Ольга. – К какому из них мне обратиться? К тому, кто занимается моими вложениями в недвижимость или тому, в чьем ведении находятся операции с ценными бумагами?
– Или, – продолжал сержант, – вы можете уведомить по телефону вашу семью.
– Какая семья, какой телефон? – снова прошептала Ольга.
– У нас тоже нет телефона, – сказала Хенни.
Они считали, что телефон им не нужен, однако в этот момент, охваченная ледяным ужасом, она бы многое отдала за то, чтобы он у них был. Фредди вернется из школы и не сможет попасть в дом. Дэн в это время дня всегда в лаборатории. Остается только надеяться, что Фредди догадается пойти туда.
– А если у нас нет телефона, – обратилась она к сержанту, – есть ли другая возможность связаться с семьей?
– Сообщите дежурному МакГиру вашу фамилию и адрес. Мы уведомим ваше местное отделение, они примут меры. – На столе перед сержантом лежала кипа бумаг, на которые он и переключил теперь свое внимание. Хватит с него возни с этими смутьянками, большинство из которых к тому же иностранки. – МакГир, как только запишешь их адреса, сразу же отведи их назад.
«Назад» было камерой в конце коридора. Хенни держала Ольгу за рукав, не желая, чтобы ее разлучили с подругой. Одна камера, рассчитанная человек на восемь-десять, не смогла вместить всех женщин. Оставшихся – а ими оказались Хенни с Ольгой – отвели в соседнюю, в которой уже находились другие задержанные. Железная решетка захлопнулась за ними, полицейский повернул ключ, послышалось щелканье замка.
С минуту Хенни стояла неподвижно, глядя вслед удалявшейся темно-голубой спине. «Я в камере! Я, Генриетта Рот. Или, что еще более удивительно, я, Генриетта де Ривера, дочь Генри и Анжелики, внучка…»
Она пришла в себя и огляделась вокруг. Она находилась в довольно большом помещении без окон с серыми цементными стенами. Вдоль одной стены стояли койки, на каждой была подушка и матрас. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что они отвратительно грязные. Вдоль трех других стен тянулись узкие скамейки. Вонь, исходившая от стоявших в углах четырех ведер, не оставляла сомнений относительно их предназначения.
Ей пришло в голову, что это, наверное, камера, которую называют «камерой задержания». Если за вас не внесут залог, вы остаетесь в этой камере на ночь. Осмотр камеры занял у нее несколько секунд.
Следующие несколько секунд она рассматривала женщин, сидевших на скамейках: молоденькая и довольно симпатичная проститутка в грязном платье с кружевными оборками; старуха со спутанными седыми волосами, типичная представительница племени бездомных, которые спят в подворотнях; женщина неопределенного возраста, бедно, но опрятно одетая, которая все время дрожала.
Девушку заинтересовали синяки Хенни.
– Смотри-ка! Тебя побили. Кто же это?
– Мы пикетировали швейную фабрику.
– Ну, тогда тебе нечего переживать. Скоро будешь на свободе. Через пару часов.
– Как это?
– Да так. Богатые бездельницы вытащат тебя отсюда. Они всегда вытаскивают таких как ты, – и, видя недоуменный взгляд Хенни, пояснила: – Ну, бездельницы из высшего общества. Энн Морган, миссис Бельмонт. Ты что, газет не читаешь?
Теперь до Хенни дошло. Девушка была права. Женщины, чьи имена постоянно появлялись в разделах светских новостей, в отчетах о банкетах и балах, участвовали в демонстрациях суфражисток и подписывали мирные воззвания; частенько эти светские дамы приходили на помощь представительницам другой половины, тем, чьими руками были созданы многие их туалеты. Хенни неоднократно напоминала об этом Дэну.
– Да, но уже поздно, – заметила Ольга. – Если они и придут, то не раньше утра.
Посмотрев на койки, Хенни вздрогнула.
– Я попросила сержанта передать Дэну, чтобы он и за тебя внес залог.
Она попыталась вспомнить, что ей было известно о залоге. Четыреста долларов. Видит Бог, у Дэна не было под рукой таких денег. Конечно, на счету в банке у них лежала большая сумма, но банки уже закрыты и откроются только утром. Она снова посмотрела на койки и снова вздрогнула.
Ольга села на скамейку рядом с женщиной средних лет, единственной из всех, выглядевшей более или менее чисто. Хенни поискала глазами свободное место, хотя предпочла бы стоять, не прикасаясь ни к чему в этой камере: она до смерти боялась подцепить какую-нибудь заразу. Однако стоять одной в середине камеры в течение неизвестно скольких часов было бы нелепо. Она села с другой стороны от маленькой опрятной женщины. Та с любопытством уставилась на ее лицо.
– Здорово вас отделали. Сильно болит?
– Побаливает, – призналась Хенни. В лице пульсировала боль, усиливавшаяся с каждой минутой.
– Вид у вас ужасный. Будет синяк, а то и два.
– Жаль, у меня нет зеркала.
– Я и так вам скажу. У вас кровоподтек на носу, а левая щека – сине-зеленая и распухла, будто у вас свинка.
– Может, к ней приложить лед? – с сомнением спросила Хенни.
Женщина засмеялась.
– Да где же вы его достанете? У них что ли? Здесь не больница. Скажите еще спасибо, что они вам не добавили.
Сидевшая напротив девушка открыла сумочку.
– Вот зеркало, если охота посмотреть на свою рожу.
– Пожалуй, не надо. Все равно я ничего не могу сделать. Но спасибо за предложение.
Девушка пожала плечами. Держа зеркало так, чтобы на него падал свет от лампы под потолком, она принялась рассматривать собственное сильно накрашенное лицо. Ей не больше семнадцати, подумала Хенни. Хорошенькое личико, ямочки на щеках.
Ольга, сидевшая, опустив голову на руки, выпрямилась и прислонилась к стене. Под глазами у нее были темные круги.
– С тобой все в порядке? – прошептала Хенни. Не открывая глаз, Ольга шепнула в ответ:
– Лия, моя маленькая Лия.
– Она тоже забастовщица? – осведомилась соседка. Хенни ответила за Ольгу.
– Да. Она нездорова.
– Я вижу. Меня взяли за кражу. Пара перчаток. На сей раз они меня замели, но это всего второй раз.
В соседней камере запели. Сначала голоса звучали еле слышно, но постепенно становились все громче и скоро зазвучали в полную силу. Женщины пели о свободе, о борьбе с хозяевами, о войнах, любви, мире. Какая энергия, мужество, несгибаемый дух. Сама Хенни не испытывала сейчас ничего подобного, чувствуя себя вконец измотанной. Боль все усиливалась. Она с облегчением вздохнула, когда подошел дежурный полицейский и потребовал прекратить пение.
Шли минуты. Прошло, наверное, часа два. Ее часы сломались в драке и она могла только гадать, сколько на самом деле было времени. Где же Дэн? А вдруг им не удастся связаться с ним. Без телефона будут ли они так уж стараться? Он, должно быть, с ума сходит от беспокойства. Придет ли ему в голову искать ее здесь? Нет, конечно.
Шли минуты. Пожалуй, это к лучшему, что ее часы сломались. Было бы невыносимо смотреть на медленно ползущие стрелки. Появился полицейский и отпер решетку. Все с надеждой подняли головы, за исключением бездомной старухи, которая спала, закутавшись в свои лохмотья. Но полицейский всего-навсего принес ужин.
– Решил, что вам захочется подкрепиться. Тут для вас хороший кусок хлеба и глоток холодной воды.
Он поставил тарелки на край скамейки, и хлеб, как представилось Хенни, тут же впитал в себя вонь, исходившую от ведер для испражнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65